– Но он не может… он не… – То-то и оно! Говорю вам – он того… – Но почему… – Мисс Мелли, вам-то я все расскажу. Никому б другому не сказала, но вы нам как родная, только вам и могу открыться. Скажу как на духу. Вам ли не знать, как он любил свою девочку. Я в жизни не видела, чтоб мужчина, будь он черный или белый, так любил своего ребенка. Он впрямь обезумел, когда доктор Мид сказал, что Бонни сломала шейку. Схватил пистолет, выскочил из дому и застрелил бедную лошадку, а я-то, спаси Господи, было решила, что он сам собрался стреляться. Я прямо не знала, что делать! Мисс Скарлетт лежит без чувств. Все соседи сбежались в наш дом, а мистер Ретт кричит и плачет над дочкой и не пускает меня к ней, чтоб я смыла грязь с ее личика. Ну а когда мисс Скарлетт очнулась, я-то подумала – слава тебе, Господи! Теперь хоть утешат друг дружку. Слезы опять потекли из глаз Мамми, но на этот раз она не стала их утирать. – А как она вошла в комнату, где он сидел и плакал над мисс Бонни, тут же кинулась к ему да и говорит: «Отдай моего ребенка. Ты убил ее». – Нет, нет! Она не могла так сказать! – Сказала, мэм. Так и сказала: «Ты убил ее». А мне стало жаль мистера Ретта, и я расплакалась, потому что он был похож на побитого пса. Я и говорю: «Отдайте ребеночка его нянюшке. Негоже вести такие разговоры над моей малюткой». Тогда я забрала у него дитя и отнесла в ее комнату, там и обмыла ей личико. Я не слышала, чтоб они когда так ругались! Мисс Скарлетт обозвала его убивцем, ругала, что он дозволил девочке прыгать так высоко, а он-то сказал мисс Скарлетт, что она никогда не заботилась о Бонни и о других своих детях… – Хватит, Мамми! Больше ничего не говори. Ты не имеешь права рассказывать мне это! – воскликнула Мелани, сжимаясь в комок от слов нянюшки. – Известное дело, что мне нельзя так говорить, но у меня душа прямо-таки разрывается, вот и несу бог весть чего… Ну потом он сам отнес Бонни к гробовщику, принес ее назад и положил в кроватку у себя в комнате. А когда мисс Скарлетт сказала ему, что ее место в гостиной и в гробике, тут я решила, что мистер Ретт сейчас ударит свою жену. Но он так холодно говорит ей: «Здесь ее место», а потом повернулся ко мне: «Мамми, проследи, чтоб она оставалась здесь, пока я не вернусь». Выскочил из дому, сел на лошадь, а возвратился только к закату. А когда возвратился, я вижу, что уж больно он пьяный, но, как обычно, держит себя в руках. Ворвался в дом, никому ни слова: ни мисс Скарлетт, ни мисс Питти, ни дамам, что пришли выразить сочувствие, только бегом по ступенькам, распахнул дверь своей комнаты да как заорет, чтоб я пришла. Я со всех ног к ему, а он стоит у ее кроватки, в комнате темнота жуткая, и его-то самого едва видать: ставни-то закрыты. Тогда он говорит мне этак зло: «Открой ставни, здесь темно». А когда я их распахнула, поглядел на меня, и тут, боже мой, мисс Мелли, у меня коленки подкосились, когда я увидала, как он переменился в лице. И говорит: «Неси свечи. Много свечей. Пусть все горят. Ставни не закрывай и шторы не задергивай. Разве ты не знаешь, что мисс Бонни боится темноты?» Полные ужаса глаза Мелани встретились с глазами нянюшки, и та мрачно кивнула: – Так и сказал: «Мисс Бонни боится темноты». – Нянюшка вздрогнула и тяжело вздохнула: – Ну а когда я принесла ему с десяток свечей, он и говорит: «Уйди!» Потом заперся, долго так сидел с маленькой мисс и даже не открыл дверь мисс Скарлетт, когда она кричала и стучала. И так два дня подряд. А про похороны он ничего не говорит. Только утром запирает дверь, садится на коня и скачет в город. Под вечер приезжает пьяный, опять же запирается, ничего не ест, не пьет. Но тут приехала его матушка, старая мисс Батлер. Она приехала на похороны из Частона, а еще приехали мисс Сьюлен да мистер Уилл из «Тары», но мистер Ретт ни с кем из их не хочет даже разговаривать. О, мисс Мелли, страсти-то какие! Как бы хуже не было, а то люди бог знает что наплетут. Мамми перевела дух и опять утерла нос рукой. – А ныне вечером мисс Скарлетт подловила его на лестнице, когда он входил в свою комнату, вошла вместе с ним да и говорит: «Похороны назначены завтра на утро». Тогда он отвечает: «Только попробуй, завтра же я тебя убью». – О, должно быть, он потерял рассудок! – Да, мэм. Но потом они заговорили тихо, и я почти ничего не слышала, вот только разобрала, как он снова сказал, что мисс Бонни боится темноты, а в могиле страшно темно. Тут мисс Скарлетт и говорит: «Что ты так переживаешь, ведь сам убил ее, дабы ублажить свою гордыню». А он ей в ответ: «У тебя есть хоть капля жалости?» Тогда она ему и говорит: «Нет. И ребенка у меня тоже нет. Я устала от того, как ты ведешь себя после погибели Бонни. О тебе говорит весь город. Пьешь целыми днями, и если думаешь, что я не знаю, где ты околачиваешься, то дурак. Я знаю, что в доме у этой своей шлюхи, Красотки Уотлинг». – Да что ты, Мамми! – Да, мэм. Так и сказанула. Верьте мене, мисс Мелли, вот вам крест. Черные узнают все куда быстрее белых, уж а я-то всегда знала, куда он захаживал, да помалкивала. Он даже не отпирался. Так и сказал: «Да, там я был, но тебя это не должно волновать, тебе-то все равно. Публичный дом – тихая пристань после этого адского дома. А у Красотки золотое сердце. Она не винит меня в том, что я убил родного ребенка». – Господи! – воскликнула Мелани, пораженная в самое сердце. Жизнь Мелани была такой приятной, такой спокойной и оберегаемой теми, кто любил ее, наполнена такой добротой, что рассказ Мамми никак не укладывался в ее голове. Вместе с тем она припомнила Ретта, стоящего перед ней на коленях, и поспешно отогнала от себя это воспоминание, как отворачиваются от случайно увиденной наготы. Ретт говорил о Красотке Уотлинг, когда плакал, уткнувшись головой в ее колени. Но он любил Скарлетт. В тот день она убедилась в этом. И конечно, Скарлетт любила его. Какая кошка пробежала между ними? Как могут муж и жена полосовать друг друга острыми ножами? Тяжело вздохнув, Мамми продолжала свое повествование: – Вскорости мисс Скарлетт вышла из его комнаты, белая как полотно и очень решительная, увидела меня и говорит: «Похороны будут завтра, Мамми». И проходит мимо, точно привидение. Ну, у меня сердце так и оборвалось. Уж коли мисс Скарлетт сказала, так оно и будет. А коли мистер Ретт скажет, будет по его. А он-то сказал, что убьет ее, если она так сделает. Я боюсь, мисс Мелли, и совесть меня замучила. Мисс Мелли, это ведь я напугала маленькую мисс темнотой. – Ах, Мамми, какое это имеет значение… сейчас. – Да, мэм, очень даже имеет. В этом-то и вся беда. Тогда я решила: пойду-ка я к мистеру Ретту, все расскажу ему, и пусть он меня убивает. Виноватая я. Покуда он дверь не запер, шмыгнула в его комнату и говорю: «Мистер Ретт, я пришла повидаться». А он обернулся, точно безумный, и как цыкнет: «Вон!», и клянусь Богом, ох и испугалась я… Но все равно говорю: «Разрешите, мистер Ретт, сказать, а то я помру. Это из-за меня маленькая мисс стала пугаться темноты». Тут, мисс Мелли, я опустила голову и жду, когда он меня ударит. Но он ничего не сказал. Тогда я и говорю: «Я хотела как лучше. Но, мистер Ретт, ваша дочка ничего и никого не пугалась. Когда все лягут спать, она как примется носиться по дому босая. А я-то переживаю. Боюсь, что она ушибется, вот и говорю ей, что привидения с домовыми прячутся по темным углам». Ох уж… мисс Мелли, знаете, чего он сделал? С лица подобрел, подошел ко мне и обнял, – никогда раньше так не делал! – да и спрашивает: «Она была очень смелой, правда? Кроме темноты, ничто ее не страшило». Ну я тогда разревелась, а он и говорит: «Успокойся, Мамми, – и гладит мою руку. – Успокойся, Мамми, не надо так горевать. Хорошо, ты это сказала мне. Я знал, что ты любишь мисс Бонни, а если ты любила ее, остальное уж не важно. Важно, что у тебе в сердце». Тут я малость осмелела и говорю: «Мистер Ретт, сэр, а как же похороны?» Он как зыркнет на меня и говорит точно чокнутый: «Боже правый, я думал, хоть ты соображаешь! Думаешь, я позволю, чтоб моя девочка находилась в темноте, если она так ее страшилась? Я как сейчас слышу, как она просыпается и кричит в темноте. И я не дозволю, чтобы она пугалась». Мисс Мелли, он точно потерял разум. Только пьет, не спит и ничего не ест. Вовсе рехнулся. Потом вытолкнул мене за дверь и говорит: «Пошла к черту!» Ну, я спускаюсь по лестнице и думаю: он говорит, что похорон не будет, а мисс Скарлетт говорит, что они будут завтра утром, но тогда он застрелит ее. В доме собрались родные, да и соседи думают уже невесть что… кудахчут, словно куры, вот я и вспомнила о вас, мисс Мелли. Вы уж пойдите и помогите нам как-нибудь. – Но, Мамми, я не могу вмешиваться! – Если вы не можете, то кто может? – А чем же я могу помочь, Мамми? – Мисс Мелли, я не знаю. Вы можете поговорить с мистером Реттом, вдруг он вас послушается. Больно он вас уважает, мисс Мелли. Может, вы не знаете, но он вас очень уважает. Уж сколько раз я слышала, как он говорил, что вы одна-единственная дама из благородных. – Да, но… Мелани нерешительно встала, и ее сердце затрепетало от предстоящей встречи с Реттом. Ей придется переубеждать человека, потерявшего, по словам нянюшки, разум от горя, а он в таком состоянии способен на все. Ей придется войти в ярко освещенную комнату, где лежит маленькая девочка, которую она так любила! Что же делать? Что она скажет Ретту в утешение и как урезонит его? Мелани застыла, не зная, как быть, и в этот момент за закрытой дверью послышался звонкий смех Бо. Она испуганно подумала: не приведи Господи, Бо умрет. Что, если ее мальчик будет лежать наверху, безжизненный, и она уже больше никогда не услышит его веселый смех? – Ах! – в испуге воскликнула Мелани, мысленно прижимая сына к сердцу. Ретта нельзя не понять. Если бы Бо не стало, разве она смогла бы расстаться с ним, отдав его во власть ветра, дождя и темноты? – Бедный, бедный капитан Батлер! Я немедленно иду к нему. Она вбежала в столовую, тихо что-то сказала Эшли и удивила своего маленького сына, прижав к груди и горячо поцеловав его светлые кудри. С непокрытой головой, продолжая сжимать в руке салфетку, Мелани быстро направилась к Батлерам, так что нянюшка еле поспевала за ней. В парадном холле, ведущем в апартаменты Скарлетт, она кивнула собравшимся в библиотеке перепуганной миссис Питтипэт, величественной миссис Батлер, Уиллу и Сьюлен, поднялась по лестнице в сопровождении тяжело дышавшей нянюшки и остановилась перед закрытой дверью, ведущей в комнату Скарлетт, но нянюшка успела шепнуть: – Нет, не надо к ней. По коридору Мелани шла уже медленно и, дойдя до комнаты Ретта, остановилась, как будто намереваясь повернуть обратно, по потом, собравшись с духом, как не вышедший ростом солдат, идущий в атаку, постучала и мягко произнесла: – Капитан Батлер, впустите меня, пожалуйста. Это миссис Уилкс. Я хочу видеть Бонни. Дверь распахнулась, и Мамми, отпрянув в тень коридора, увидела огромную черную фигуру Ретта на фоне ярко горящих свечей. Он стоял, пошатываясь, и Мамми почувствовала, как от него разит коньяком. Посмотрев на Мелани, Ретт схватил ее за руку, втащил в комнату и закрыл дверь. Нянюшка осторожно подошла к стулу, стоявшему у его двери, и устало опустила на него свое грузное тело. Сидя неподвижно, она плакала и молча молилась, время от времени поднимая подол платья и утирая слезы. Как она ни вслушивалась, кроме неясного шума за дверью, ничего не могла разобрать. Прошло довольно много времени, ей показалось, что целая вечность, пока дверь приоткрылась, и показалось белое озабоченное лицо Мелли. – Принеси мне быстро чашку кофе и бутербродов! Если Мамми приспичит, она могла двигаться с проворством шестнадцатилетней негритянки, а желание заглянуть в комнату Ретта было неодолимым. Но ее надеждам не суждено было сбыться. Мелани схватила поднос и тут же закрыла дверь. Как ни вслушивалась нянюшка, стараясь уловить хоть отдельные слова, ничего не могла разобрать. За плотно притворенной дверью слышалось лишь позвякиванье серебра и фарфора да приглушенный голос Мелани. Затем заскрипела кровать под тяжелым телом и раздался стук скинутых на пол сапог. Через минуту в дверном проеме возникла фигура Мелани, но за ее спиной нянюшка, как ни старалась, ничего не могла разглядеть. Выглядела Мелани очень усталой, на ресницах блестели слезы, но она спокойно прошептала: – Пойди и передай мисс Скарлетт, что капитан Батлер согласен на похороны завтра утром. – Слава тебе, Господи! – вырвалось у Мамми. – Как же вам удалось… – Не говори так громко. Он сейчас должен уснуть. Да, Мамми, еще скажи мисс Скарлетт, что я пробуду здесь всю ночь, так что принеси и мне кофе. Неси прямо сюда. – В его комнату? – Да. Я обещала капитану Батлеру, что, если он уснет, просижу всю ночь при ней. Ну а теперь иди и предупреди мисс Скарлетт, а то она, бедняжка, испереживалась. Нянюшка, под ногами которой скрипели половицы, заспешила к комнате Скарлетт. Душа у нее пела: «Аллилуйя, аллилуйя!» Перед дверью хозяйки дома она остановилась и, обуреваемая чувством любопытства и благодарности, пробормотала себе под нос: – Ума не приложу, как мисс Мелли сумела? Видать, ангелы ей помогли. Я скажу мисс Скарлетт, что похороны завтра, но, пожалуй, умолчу про то, что мисс Мелли будет сидеть с маленькой мисс. Не по нутру это придется мисс Скарлетт. Глава 60 С этим миром случилось нечто мрачное, пугающее и непонятное, точно густым туманом заволокло все вокруг, захватив и Скарлетт. И это оказалось даже тяжелее смерти Бонни, когда после первой невыносимой боли утраты пришлось свыкаться с мыслью, что она потеряла младшую дочь. Странное ощущение надвигающейся беды продолжало неотступно преследовать ее, как будто кто-то черный и скрытый капюшоном встал за ее спиной, как будто земная твердь под ее ногами внезапно превратилась в зыбучие пески. Неведомый прежде страх охватил Скарлетт. Всю жизнь она твердо стояла на ногах, руководствуясь здравым смыслом, и испытывала страх только перед вполне понятными вещами: будь то телесная боль, голод, нищета, утрата любви Эшли. Прежде не способная к анализу своих поступков, сейчас она пыталась их анализировать, но без надежды на успех. Она потеряла любимого ребенка, но могла вынести это, как выносила до сих пор все сокрушительные удары судьбы. Она была здорова, очень богата и по-прежнему любила Эшли, хотя в последнее время видела его все реже и реже. Даже отчужденность, возникшая между ними после того злосчастного праздника, по случаю дня его рождения, устроенного Мелани, не волновала Скарлетт, так как она знала, что это пройдет. Новый страх не был связан ни с болью, ни с голодом, ни с разочарованием в любви. Нет, прежние страхи никогда так сильно не давили на нее, как это чувство чего-то мрачного, пугающего и непонятного… этот ужасный необъяснимый страх был сродни тому, давно испытанному кошмарному сну, в котором она, заблудившаяся девочка, бежала с бешено колотящимся сердцем сквозь густой туман в поисках пристанища, где могла бы укрыться. Скарлетт вспомнила, как Ретт умел своими шутками прогнать ее кошмары. Она вспомнила, как легко находила успокоение в сильных руках мужа, склоняя голову на его широкую загорелую грудь. Несколькими неделями ранее Скарлетт взглянула на него другими глазами, поразилась происшедшей с ним перемене. Этот мужчина уже никогда не засмеется и никогда ее не утешит. Некоторое время после смерти Бонни она была слишком сердита на Ретта, слишком занята собственными переживаниями и разговаривала с ним только ради приличия при слугах. Слишком свеж еще был в памяти топот резвых ножек Бонни и ее звонкий смех, чтобы задуматься над тем, что и ему эти воспоминания не дают покоя, и он страдает, возможно, даже больше, чем она. Все эти недели они встречались и разговаривали как воспитанные, но незнакомые люди, которые сталкиваются в безликих стенах отеля, живут под одной крышей, сидят за одним столом, но не доверяют друг другу сокровенных мыслей. Теперь, испуганная и одинокая, Скарлетт была бы рада преодолеть разделяющий их барьер, но видела, что Ретт замкнулся в себе, не желая говорить с ней о том, что лежит не на поверхности. Теперь, когда ее гнев стал стихать, она хотела сказать мужу, что не винит его в смерти Бонни. Ей хотелось выплакать свое горе у него на плече, сказать, что она тоже очень гордилась тем, как ловко девочка сидит на лошади, и всегда старалась ей потакать. Теперь она была готова униженно признаться, что бросила ему в лицо обвинение потому только, что надеялась сильно задеть мужа, чтобы этим облегчить свое страдание. Но подходящий момент все никак не наступал. Его черные отсутствующие глаза исключали всякую возможность откровенного разговора. А извинение, не принесенное вовремя, с каждым днем становилось произнести все труднее, пока в конце концов это сделалось и вовсе невозможным. Но почему, спрашивала себя Скарлетт, так случилось? Ретт – ее муж, они неразрывно связаны как мужчина и женщина, которые разделили одну постель, зачали и произвели на свет любимого ребенка и стали свидетелями того, как их ребенок слишком рано ушел в небытие. Лишь в объятиях отца этого ребенка она могла найти успокоение – в обмен на воспоминания, которые сначала могли бы причинить боль, а потом исцелить душу. Впрочем, при сложившихся обстоятельствах она скорее бросилась бы в объятия совершенно незнакомого мужчины. Ретт изредка появлялся в доме. Когда они все-таки вместе садились за обеденный стол, он обычно бывал пьян. Если раньше, чем больше муж пил, тем изысканнее становились его манеры и злее шутки, которые невольно ее смешили, то теперь он пил молча, угрюмо и к концу ужина совсем тупел от вина. Иногда рано утром она слышала, как он въезжал на задний двор и принимался стучать в дверь дома для прислуги, чтобы Порк помог ему подняться наверх и уложил спать. Уложил спать его, Ретта, который всегда перепивал любого и сам укладывал спать свалившихся под стол. В неопрятно одетом мужчине, которого Порк после долгих уговоров заставлял переодеться к ужину, теперь невозможно было узнать ухоженного аристократа. Следы неумеренного потребления виски стали сказываться на его лице; четкий медальный профиль расплылся, а под налитыми кровью глазами появились мешки. Располневший и обмякший Ретт больше не напоминал стройного и мускулистого красавца. Часто он вообще не приходил домой и даже не удосуживался сообщать через кого-либо, что не придет ночевать. Конечно, он мог напиться и отсыпаться в одной из комнат над салуном, но Скарлетт была убеждена, что он в доме у Красотки Уотлинг. Как-то раз она увидела Красотку в какой-то лавке: та очень располнела, и от яркой внешности мало что осталось. Не будь на ней густой косметики и кричащей одежды, ее можно было принять за пышущую здоровьем и почти добропорядочную женщину. Вместо того чтобы опустить глаза или, наоборот, смотреть нагло, с вызовом, как это делали все представительницы древнейшей профессии, сталкиваясь с благородными дамами, Красотка ответила пристальным взглядом на взгляд в упор, и смотрела она с жалостью, заставившей Скарлетт покраснеть. У Скарлетт язык не поворачивался упрекать Ретта, негодовать, требовать от него верности или пытаться его пристыдить, равно как она не могла заставить себя извиниться перед ним за обвинение в смерти Бонни. Она была зажата в тисках обескураживающей апатии, вернее, несчастья, причины которого не могла понять, несчастья, которое никогда так глубоко не проникало в ее сердце. Так сильно от одиночества она еще никогда не страдала. Возможно, раньше у нее просто не было времени чувствовать себя одинокой. Одиночество томило ее и пугало, и некому было излить душу, некому, кроме Мелани. Потому что даже Мамми, ее главная опора и поддержка, вернулась в «Тару». Вернулась навсегда. Причину своего отъезда Мамми не объяснила. Ее старческие усталые глаза печально смотрели на Скарлетт, когда она просила выдать ей деньги на проезд. На слезы и уговоры Скарлетт остаться Мамми отвечала: – Видать, мисс Эллен говорит мне: «Мамми, возвращайся домой. Ты исполнила свою работу». Вот я и возвращаюсь. Ретт, который прислушивался к их разговору, дал Мамми деньги и, гладя ее руку, проговорил: – Ты права, Мамми, и мисс Эллен права. Здесь твоя работа закончилась. Поезжай домой. Дай мне знать, если тебе что-то понадобится. – И когда Скарлетт хотела было возмутиться, он резко осадил ее: – Помолчи! Пусть едет! Кому хочется оставаться в этом доме… теперь? Взгляд Ретта был таким злобным, что Скарлетт испуганно замолчала.