– Доктор Мид, как по-вашему, он… он не сошел с ума? – впоследствии спросила она, приехав к нему, чтобы узнать, как же ей избавиться от своего чувства беспомощности. – Нет, мистер Батлер не повредился рассудком, – заверил ее доктор, – но он пьет как сапожник и убьет себя, если продолжит пить. Он любил свою девочку, Скарлетт, и, как мне кажется, пьет, чтобы забыть ее. Вот вам мой совет: подарите ему поскорее второго ребенка. «Ха!» – с горечью подумала Скарлетт, выходя из его кабинета. Легко сказать. Она охотно родила бы еще одного ребенка, даже не одного, только бы исчез из глаз Ретта этот страшный блеск, а ее душа перестала томиться. Мальчика, который был бы таким же темноволосым и красивым, как Ретт, и еще одну девочку! Да, еще одну девочку, которая была бы хорошенькая, веселая, упрямая и всегда смеялась, не то что эта ветреная Элла. Почему Господь не забрал Эллу, если уж он решил взять себе одного из ее детей? В Элле она не находила утешения после ухода из жизни Бонни. Но похоже, Ретт не хочет заводить детей. По крайней мере, он ни разу не появился в ее спальне, хотя с недавних пор она перестала запирать дверь и даже заманчиво ее приоткрывала. Кажется, она перестала его интересовать. Кажется, его уже не интересует ничего, кроме коньяка и этой рыжей толстухи. Если раньше Ретт приятно злословил, то последнее время просто злобствовал; прежние колкости, не сдобренные юмором, теперь звучали отвратительно. После смерти Бонни многие благовоспитанные дамы из соседних домов, очарованные его любовью к дочери, стремились выразить ему благожелательность. Они останавливали Ретта на улице, чтобы выразить свое сочувствие, или, стоя у своих изгородей, говорили о том, как близко к сердцу принимают его горе. Но с утратой Бонни, причины его хороших манер, были утрачены и сами хорошие манеры. Он резко и грубо обрывал дам, которые стремились принести ему соболезнования. Как ни странно, но дамы не обижались, полагая, что понимают его, во всяком случае, тешили себя такой надеждой. Когда он в сумерках возвращался домой, еле держась в седле, глядя злыми глазами на тех, кто заговаривал с ним, дамы бросали ему вслед: «Бедняжка!» – и при следующей встрече с ним были еще добрее и участливее. Им было жаль мужчину с разбитым сердцем, который возвращается в дом, где встретит слабое утешение в лице Скарлетт. Все прекрасно знали, какая она холодная и бездушная. Все были буквально поражены тем фактом, как быстро она пришла в себя после смерти Бонни; люди не понимали или не желали понять, чего стоило Скарлетт оправиться от тяжелой потери в столь короткий срок. Ретт вызывал у всех самое горячее сочувствие, но он либо не знал об этом, либо ему было все равно. Скарлетт же невзлюбил весь город, и только теперь она поняла, что значит лишиться поддержки старых друзей. Не считая тети Питти, Мелани и Эшли, из старых друзей у нее никого не осталось. Зато новые друзья приезжали к ней в роскошных экипажах, чтобы выразить сочувствие, отвлечь разговорами о других новых друзьях, которые были ей совершенно безразличны. «Новые люди» были ей абсолютно чужды, все до одного! Они не понимали ее. Им никогда ее не понять. Откуда им было знать, как ей жилось раньше, до того, как она заняла высокое положение в свете и у нее появился особняк на Персиковой улице. И сами они не распространялись о том, как жили до того, как облачились в тугую парчу и обзавелись легкими двухместными экипажами с прекрасными лошадьми. Откуда им было знать о тех испытаниях и лишениях, обо всем том, что ей пришлось вынести, пока у нее не появился огромный дом, полный красивой одежды и столового серебра, в котором устраивались роскошные приемы. Откуда им было знать! Им нет до этого никакого дела, людям, невесть откуда взявшимся и порхающим по жизни, которым неведомо, что такое война, голод и борьба за существование, и у которых нет корней, глубоко уходящих в здешнюю землю. Как хорошо было бы развеять одиночество в компании Мейбл, Фанни, миссис Эшлинг и миссис Уайтинг. Или даже скоротать время со старой и грозной воительницей, миссис Мерривезер. Или с миссис Боннел… или… Господи, да с кем угодно из старых друзей и соседей. Они бы поняли. Они тоже изведали, что значит война с ее ужасами и пожарами; каково пережить, когда на твоих глазах гибнут близкие, как тяжело голодать и носить тряпье. И все они сумели встать на ноги. Каким бы утешением явилось общение с Мейбл, схоронившей своего ребенка, который умер во время панического бегства от рвавшихся к городу солдат Шермана. Фанни, как никто другой, поняла бы ее, поскольку они с Фанни потеряли мужей в черные дни военного положения. Можно было бы горько посмеяться вместе со старой миссис Элсинг, припоминая, с каким ожесточением та, теряя на ходу добытый провиант, стегала старую кобылу на Пяти Углах в тот день, когда пала Атланта. Как бы было интересно поделиться воспоминаниями с миссис Мерривезер, которая достигла многого за последнее время благодаря своей пекарне, и спросить ее: «Помните, как тяжело пришлось после капитуляции? Помните то время, когда мы не знали, где взять пару хороших ботинок? А взгляните на нас сейчас!» Да, было бы интересно… Теперь она поняла, почему двое бывших конфедератов, встретившись, с гордостью и ностальгическим чувством ведут нескончаемые и такие дорогие сердцу разговоры о войне. Это были дни, когда судьба испытывала их на прочность, и они выдержали свалившееся на их долю испытание. Они стали видавшими виды ветеранами. И она тоже стала ветераном, но оказалась без друзей, с которыми снова можно было бы броситься в схватку… О, как хочется снова очутиться среди людей, кто вместе с ней делил тяготы военного времени… людей, которые тоже испили горькую чашу сполна! Но эти люди отстранились от нее. Скарлетт поняла, что во всем виновата она сама. Раньше ей не было дела до этого, пока… пока не умерла Бонни и она не осталась одна со своими страхами и не увидела перед собой, за сверкающим обеденным столом, смуглого и вечно пьяного мужчину, теряющего человеческий облик прямо на ее глазах. Глава 61 Скарлетт находилась в Мариетте, когда от Ретта пришла срочная телеграмма. Через десять минут в Атланту отходил поезд, и она успела на него, захватив только свой ридикюль и оставив Уэйда и Эллу в отеле на попечение Присси. Атланта находилась в каких-то двадцати милях, но в мокрую осеннюю погоду поезд еле тащился, подбирая пассажиров на каждой станции. Охваченная паникой от полученного от Ретта известия, Скарлетт готова была кричать всякий раз, когда состав останавливался. Поезд не спеша катил по начавшим желтеть лесам, мимо бурых холмов, изрезанных серпантином брустверов, мимо старых орудийных окопов и поросших сорняками воронок, – местам, которые батальоны Джонсона оставляли после яростного сопротивления. Каждая станция, каждый переезд, объявляемый кондуктором, были связаны с каким-то сражением, с какой-то стычкой с врагом. В другое время при одном упоминании этих географических названий Скарлетт пришла бы в ужас, но теперь ее мысли всецело были заняты телеграммой, которая гласила: «Миссис Уилкс заболела. Приезжай немедленно». Смеркалось, когда поезд подъехал к вокзалу Атланты. В моросящем дожде город был почти не виден, и сквозь пелену тумана можно было различить только желтые пятна мерцающих газовых фонарей, освещающих улицы. Ретт в своем экипаже ждал ее на станции. Его лицо, лишенное всякой выразительности, испугало Скарлетт больше, чем присланная телеграмма. – Мелани не… – воскликнула она. – Нет. Пока жива, – ответил Ретт, помогая жене сесть. – К дому миссис Уилкс, и побыстрее, – приказал он кучеру. – Что с ней? Я не знала, что Мелани больна. Еще на прошлой неделе она была вполне здорова. Это несчастный случай? О, Ретт, все действительно так серьезно, как ты… – Она умирает, – оборвал Ретт жену, и в его голосе выразительности было не больше, чем на его лице. – И хочет видеть тебя. – Только не Мелли! О, только не Мелли! Но что с ней? – У нее был выкидыш. – Вы… вы… но, Ретт, она… – Пораженная Скарлетт не нашлась что сказать. – Ты не знала, что она ждет ребенка? От изумления Скарлетт не могла даже качнуть головой. – Ну да, – продолжал Ретт, – и не могла знать. Я не думаю, что Мелли сообщила кому-нибудь. Она хотела преподнести сюрприз. А я знал. – Ты знал? Тебе определенно она не сообщала! – Ей и не нужно было мне сообщать. Я знал. Она была… светилась от счастья последние два месяца, и я понял почему. – Но, Ретт, доктор предупредил, что второй ребенок убьет ее! – Он и убил ее, – сказал Ретт и, повернувшись к кучеру, бросил: – Черт, ты не мог бы ехать быстрее? – Но, Ретт, она не может умереть. Я… я не умерла, а я… – У нее нет твоей выносливости. Она вообще никогда не была выносливой. У нее вообще нет ничего, кроме доброго сердца. Экипаж подкатил к невысокому скромному дому, и Ретт помог Скарлетт выйти из кареты. Дрожа от испуга, в приступе одиночества она схватила его за руку: – А ты, Ретт, не войдешь? – Нет, – ответил он, садясь в экипаж. Скарлетт поспешно поднялась по ступенькам парадного крыльца и распахнула дверь. В комнате, где тускло мерцала лампа, она увидела Эшли, тетю Питти и Индию. «Что здесь делает Индия? – подумала Скарлетт. – Мелани запретила ей переступать порог этого дома». При появлении Скарлетт все три женщины встали; тетя Питти кусала губы, чтобы унять дрожь; Индия горестно уставилась на нее, но в ее глазах не было ненависти; Эшли, как лунатик, медленно приблизился к Скарлетт и, положив ладонь на ее руку, проговорил: – Она спрашивала о тебе. Она спрашивала о тебе. – Я могу ее видеть? – спросила Скарлетт, поворачиваясь к закрытой двери, ведущей в комнату Мелани. – Нет. У нее сейчас доктор Мид. Я рад, Скарлетт, что ты приехала. – Я примчалась с первым же поездом. – Скарлетт сняла шляпу и накидку. – Поезд… Ей правда… Скажи, сейчас ей лучше, да, Эшли? Отвечай! Не смотри так на меня! Ей правда… – Мелли все время спрашивает о тебе, – сказал Эшли и посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала ответ на свой вопрос. Сердце Скарлетт замерло, и страшное подозрение закралось в душу. «Это неправда, – принялась она убеждать себя, стараясь преодолеть страх. – Доктора иногда ошибаются. Я не должна верить в худшее. Я не могу позволить себе верить в худшее. Если я поверю, у меня начнется истерика. Надо переключиться на что-то другое». – Я не верю! – громко произнесла она, вызывающе глядя на скорбные лица, как бы ожидая от них опровержения. – И почему Мелани мне ничего не сказала? Знай, я ни за что бы не поехала в Мариетту! Эшли очнулся, и в его глазах отразилась мука. – Она не говорила никому, а тебе тем более, Скарлетт. Боялась, что если ты узнаешь, то примешься ругать ее. Она хотела подождать до трех… убедиться и удивить всех, чтобы потом вместе посмеяться над ошибками докторов. Она так радовалась. Сама знаешь, как она любила детей… и как мечтала о маленькой девочке. Все шло нормально, пока… неизвестно почему… Дверь комнаты Мелани неслышно отворилась, и седобородый Мид вышел в холл. Притворив дверь, он остановился и медленно обвел взглядом притихшую четверку. Заметив Скарлетт, он направился к ней, и она, испуганно уловив в его грустных глазах неприязнь и презрение, снова почувствовала себя виноватой. – Приехали-таки, – сказал Мид. Прежде чем Скарлетт успела ответить, Эшли шагнул к двери. – Вам пока рано, – остановил его Мид. – Она хочет говорить со Скарлетт. – Доктор, – произнесла Индия, прикасаясь к его рукаву, и ее монотонный голос прозвучал убедительней всяких громких слов. – Разрешите мне на минутку зайти к ней. Я жду здесь с утра, но она… Разрешите всего на одну минуту. Я хочу сказать ей… я должна сказать ей… что была не права… Говоря это, Индия не смотрела на Эшли и Скарлетт, но доктор Мид бросил холодный взгляд на Скарлетт и сухо ответил: – Я постараюсь, мисс Индия, но при одном условии: вы дадите мне слово, что не будете утомлять ее своими признаниями. Она знает, что вы были не правы, а ваши извинения только усугубят положение. – Доктор Мид, прошу разрешить и мне… – робко подала голос Питти. – Мисс Питти, куда вам. Вы приметесь кричать и упадете в обморок. Питти выпрямилась и стойко выдержала пристальный взгляд Мида. Вглядываясь в ее сухие глаза и маленькую полную фигурку, исполненную достоинства, доктор уже мягче добавил: – Ну, хорошая, моя милая, чуть позже. Идемте, Скарлетт. Они на цыпочках подошли к закрытой двери, и доктор, сжав пальцами плечо Скарлетт, грозно прошептал: – Никакой истерики и предсмертной исповеди, иначе, клянусь Богом, я сверну вам шею! И оставьте эти невинные глазки при себе. Вы понимаете, о чем я говорю. Мисс Мелли должна умереть спокойно, и вы не должны снимать с души грех признаниями в том, что там у вас с Эшли было. До сих пор я не ударил ни одну женщину, но если вы сейчас скажете не то… получите у меня! Мид открыл дверь и, прежде чем Скарлетт успела сообразить, что к чему, втолкнул ее в комнату и плотно затворил за ней дверь. Тесную комнатушку, обставленную дешевой мебелью черного ореха, слабо освещала прикрытая газетой лампа. Аккуратная комнатка, похожая на жилище школьницы, в которой стояла узкая кровать с низкой спинкой, на окнах висели простые тюлевые занавески и на полу лежали чистые выцветшие коврики из лоскутов, разительно отличалась от роскошной спальни Скарлетт с громоздкой резной мебелью, розовыми парчовыми драпировками и огромным цветастым ковром. Мелани лежала, укрытая стеганым покрывалом, и сильная худоба придавала ей сходство с девочкой-подростком. Две черных косы обрамляли ее лицо, на котором лиловыми кругами зияли закрытые глаза. Пораженная видом Мелани, Скарлетт застыла на месте, прислонившись к двери. Даже в полумраке бросалась в глаза восковая бледность лица Мелани. Оно было лишено красок жизни, и заострившийся нос только усиливал это впечатление. Если несколько минут назад Скарлетт еще надеялась, что доктор Мид ошибся, то теперь ей все стало ясно. В госпиталях, во время войны, она видела слишком много таких вот изможденных лиц и знала, что они предвещают. Мелани умирала, и это никак не укладывалось в сознании Скарлетт. Мелани не может умереть. Ей нельзя умирать. Бог не допустит, чтобы Мелани умерла, когда она, Скарлетт, так нуждается в ней. Ей никогда не приходила в голову мысль, что она будет нуждаться в Мелани. Сделанное открытие потрясло Скарлетт до глубины души. Она полагалась на Мелани, как на себя саму, но никогда не догадывалась об этом. Но Мелани умирает, и Скарлетт понимала, что без нее не обойдется. Дрожа и осторожно приближаясь к неподвижному телу, она поняла, что Мелани всегда оставалась для нее верным мечом и надежным щитом, той, в ком она находила утешение и черпала силы. «Я обязана удержать ее! Я не могу позволить ей уйти!» – мысленно твердила Скарлетт, садясь у края постели. Она поспешно взяла безжизненно лежащую на одеяле руку и, испугавшись ее холода, тихо произнесла: – Это я, Мелли. Мелани открыла глаза и, видимо убедившись в том, что перед ней действительно Скарлетт, снова их закрыла. Немного помолчав, она шепотом попросила: – Обещаешь? – О, все, что угодно! – Бо… присмотри за ним. Скарлетт смогла только молча кивнуть и слегка сжала руку Мелани, подтверждая свои слова.