Но вот глаза Ретта снова остановились на Скарлетт, и уже холодным беспечным голосом он произнес: – Значит, ее не стало. Ну что же, ты довольна? – Как ты можешь так говорить! – возмутилась Скарлетт, и от обиды у нее выступили слезы. – Сам знаешь, как я любила ее! – Нет, я не могу сказать, что знаю. Это крайне странно, но делает тебе честь, учитывая твою страсть к белой швали. Наконец-то ты смогла оценить ее. – Что ты несешь? Конечно, я всегда ее ценила! Ты – нет. Я знала ее лучше, чем ты! Не тебе судить о ней… как хорошо она всегда… – Не мне? Возможно. – Она думала о людях, а о себе – в последнюю очередь… Знаешь, ее последние слова были о тебе. Ретт с неподдельным интересом повернулся к жене и быстро спросил: – Что она сказала? – О, Ретт, скажу потом. – Скажи сейчас. Его голос прозвучал ровно, но он взял руку Скарлетт и сильно сдавил. Она не хотела отвечать, собираясь повести разговор о своей любви, но Ретт не отпускал ее руку. – Она сказала… она сказала… «Будь добра к капитану Батлеру. Он очень любит тебя». Ретт пристально посмотрел на нее и, разжав пальцы, опустил глаза. Его темное лицо снова стало непроницаемым. Внезапно он встал, подошел к окну и, раздвинув шторы, уставился вдаль, как бы пытаясь что-то различить в непроницаемом тумане, потом, не поворачивая головы, спросил: – Что еще она сказала? – Просила смотреть за маленьким Бо, и я пообещала, что буду смотреть за ним, как за родным сыном. – Больше ничего? – Она сказала… Эшли… Она также просила меня смотреть за Эшли. Ретт задумался и затем тихо рассмеялся: – Очень удобно – получить разрешение от первой жены, разве не так? – В каком это смысле? Он обернулся, и, даже находясь в состоянии замешательства, Скарлетт с удивлением отметила, что на лице Ретта не видно привычной насмешливой гримасы. Впрочем, и интереса на нем было не больше, чем на физиономии зрителя, который смотрит последний акт не слишком смешной комедии. – Мне кажется, все ясно. Мисс Мелли мертва. Ты располагаешь всеми доказательствами, необходимыми для развода со мной, а учитывая твою репутацию, развод мало тебя заденет. К тому же религиозных чувств в тебе не осталось, так что церковь не помеха. Дальше – Эшли и осуществление твоих грез с благословения мисс Мелли. – Развод! Нет, нет! – Мысли Скарлетт путались, она вскочила и, подбежав к Ретту, схватила его за руку: – О, ты не прав! Ужасно не прав. Я не хочу развода… Я… – Она замолчала, не находя нужных слов. Ретт взял ее за подбородок, медленно повернул лицом к свету и внимательно посмотрел в глаза. Скарлетт устремила на мужа взгляд, вложив в него всю душу. Она беззвучно шевелила губами, слова застряли в горле, потому что она пыталась увидеть на его лице ответное душевное волнение, заметить в его глазах проблеск надежды или радости. Ну как он не может понять! Но ее пытливым жадным глазам в который раз предстала одна лишь непроницаемая и непонятная маска. Ретт убрал руку, повернулся и, дойдя до кресла, устало рухнул в него, уронив голову на грудь и, насупив черные брови, равнодушно и задумчиво уставился на жену. Она последовала за ним и остановилась у кресла, ломая руки. – Ты не прав, Ретт. Сегодня вечером я многое поняла и бежала к тебе, чтобы сказать это. Дорогой, я… – Ты устала, – сказал он, продолжая внимательно следить за ней. – Тебе лучше лечь. – Но я должна сказать! – Скарлетт, – вяло заметил он, – я не хочу слышать… ничего. – Ты даже не знаешь, что я хочу сказать! – Птичка моя, все написано на твоем лице. Что-то или кто-то довел до твоего ума, что несчастный мистер Уилкс даже для тебя оказался красивым, но гнилым плодом. И это что-то внезапно так повлияло на тебя, что весь мой шарм предстал твоим очам в новом и привлекательном свете. – Ретт слегка вздохнул и заключил: – Что толку говорить об этом. От удивления у Скарлетт перехватило дыхание. Ну конечно, он всегда умел читать ее мысли. И если раньше это выводило ее из себя, то теперь, после мгновенного шока, пережитого от способности Ретта видеть людей насквозь, чувство радостного облегчения переполнило Скарлетт. Он знает, он понимает, и, значит, ее задача упрощается самым чудесным образом. Что толку говорить об этом! Конечно, он сердится на нее за слишком долгое невнимание; конечно, он не доверяет ее внезапному превращению. К мужу следует подойти с нежностью, убедить его излияниями в любви, и с какой радостью она пойдет на это. – Милый, я хочу открыть тебе душу, – сказала Скарлетт, кладя руки на подлокотник кресла мужа и наклоняясь к нему. – Я была совершенно не права, так глупо вела себя, что… – Скарлетт, не надо продолжать. Не стоит унижаться передо мной. Я этого не выношу. Оставим нам немного достоинства, немного сдержанности, когда мы будем вспоминать о нашем браке. Исключим эту финальную сцену. Она резко выпрямилась. Исключить эту финальную сцену? Что он имеет в виду, говоря о «финальной сцене»? Финальной? Это – их начало. Она – первая! – Но я все равно скажу, – торопливо проговорила Скарлетт, словно опасаясь, что муж зажмет ее рот рукой. – О, Ретт, я так люблю тебя, милый! Все эти годы я, должно быть, любила тебя, но, глупая, не понимала. Ретт, ты должен мне поверить! Он долго смотрел на стоящую перед ним жену, и этот взгляд проник ей в самое сердце. По глазам мужа Скарлетт поняла, что он ей верит, но она ему не интересна. Неужели в такой ответственный момент Ретт опять примется измываться над ней? Будет тянуть из нее жилы, платя ей той же монетой? – О, я верю тебе, – наконец ответил он. – Ну а как же Эшли? – Эшли! – поморщилась она. – Он… давно мне безразличен. Он превратился… в своего рода привычку, за которую я цеплялась с тех пор, как помню себя маленькой девочкой. Ретт, клянусь, я никогда не обратила бы на него внимания, если бы знала, какой он на самом деле. Это беспомощный и робкий мужчина, хотя умеет поговорить о правде, чести и… – Нет! – перебил ее Ретт. – Уж если разбирать его по косточкам, надо быть откровенным до конца. Он – всего лишь джентльмен, оказавшийся в мире, к которому не принадлежит, но кое-как пытается найти себя в нем с помощью правил ушедшего мира. – О, Ретт, давай не будем говорить о нем! Что он теперь значит? Разве ты не рад узнать, что… то есть теперь я… Когда его усталые глаза встретились с ее глазами, Скарлетт смущенно, как девушка во время первого свидания, замолчала. Ну почему он так суров с ней? Ну почему бы ему не протянуть руки, взять и посадить ее к себе на колени, и тогда она благодарно прильнула бы к его груди! Ее губы сказали все яснее всяких слов. Но чем дольше Скарлетт смотрела на Ретта, тем отчетливее понимала, что за его отчужденностью не кроется злой умысел. Он выглядит совершенно истощенным, и казалось, что бы она ни сказала, для него уже не имеет никакого значения. – Рад? – переспросил он. – Раньше я возблагодарил бы Бога постом за эти слова, но теперь мне это безразлично. – Безразлично? О чем ты говоришь? Какое безразличие! Ретт, ты любишь меня, разве не так? Ты должен любить. Мелли сказала, что ты меня любишь. – Она оказалась права, насколько могла судить об этом. А тебе, Скарлетт, никогда не приходило в голову, что даже самой вечной любви приходит конец? Скарлетт от изумления раскрыла рот. – Моя – кончилась, – продолжал Ретт, – из-за Эшли Уилкса и твоего безумного упрямства, которое заставляет тебя, как бульдога, бросаться за тем, на что ты положила глаз… Да, моя – кончилась. – Но любовь не может кончиться! – Твоя любовь к Эшли тому доказательство. – Но моя любовь к Эшли никогда не была глубокой! – В таком случае ты располагала ее хорошей копией… до сегодняшнего вечера. Скарлетт, я не упрекаю и не обвиняю тебя. Это время прошло. Поэтому избавь меня от оправданий и объяснений. Если можешь в течение нескольких минут выслушать меня, не перебивая, я объясню, что имею в виду. Хотя, видит Бог, объяснять тут нечего. Правда так очевидна. Скарлетт села, и резкий свет газового светильника упал на ее побелевшее лицо. Она посмотрела в эти хорошо знакомые глаза (которые, в сущности, знала так мало), прислушиваясь к его спокойному голосу, говорящему вначале малозначащие слова. В такой манере Ретт еще никогда не говорил с ней – как равный с равным, как говорят люди между собой – без всяких подначек, шуточек и загадок. – Задумывалась ли ты когда-нибудь над тем, что я любил тебя так, как только мужчина может любить женщину? Любил долгие годы, прежде чем ты стала моей? Во время войны я уезжал из города, чтобы забыть тебя, но не мог и поэтому всегда возвращался. После войны, рискуя быть арестованным, я вернулся и отыскал тебя. Я так любил тебя, что, кажется, убил бы Фрэнка Кеннеди, если бы он вовремя не умер. Я любил тебя, но не мог дать знать тебе о своем чувстве. Ты, Скарлетт, жестоко относишься к тем, кто любит тебя. Ты забираешь любовь у мужчин и размахиваешь ею, как кнутом, над их головами. Из слов Ретта она поняла, что он ее любил, но это могло означать все, что угодно. Поймав слабое эхо страсти в его голосе, Скарлетт воспрянула духом и с замиранием сердца ловила каждое слово мужа. – Когда женился на тебе, я знал, что ты не любишь меня. Видишь ли, я знал про Эшли, но по своей глупости считал, что смогу тебя переделать. Можешь смеяться, если хочешь, но мне хотелось заботиться о тебе, баловать тебя, дать тебе все, что ты пожелаешь. Я хотел жениться на тебе, оберегать тебя и предоставить полную свободу во всем – лишь бы ты была счастлива… с тем же успехом я старался осчастливить Бонни. Тебе, Скарлетт, многое пришлось вынести. Кому, как не мне, знать, через что ты прошла. Я хотел, чтобы ты перестала бороться с жизнью и предоставила это мне. Я хотел, чтобы ты резвилась, как ребенок, – ты и была ребенком, смелым, испуганным, своенравным ребенком. Сдается мне, им и осталась. Никто, кроме ребенка, не может оставаться таким своевольным и таким бесчувственным… Ретт говорил устало, но спокойно, и было нечто такое в тоне его голоса, что пробудило в Скарлетт смутные воспоминания. Такой же голос она уже слышала и в один из самых драматичных дней своей жизни. Где это происходило?.. Тот голос принадлежал человеку, который смотрел на себя и окружающий его мир безучастно, стойко и безнадежно. Да… да… Это был Эшли; тогда они встретились в запорошенном снегом и продуваемом всеми ветрами фруктовом саду «Тары»; он рассуждал о жизни и театре теней с усталым спокойствием, и в тоне его голоса больше слышалось безысходности, чем горестного отчаяния. Тогда, мало понимая, что говорит Эшли, она похолодела от одного его голоса; вот и сейчас сердце Скарлетт упало. Голос Ретта и его манера держаться беспокоили Скарлетт больше, чем смысл его слов, и испытанного пять минут назад чувства приятного возбуждения как не бывало. Что-то не так, совсем не так. Но что именно, она не понимала и, вся обратившись в слух, впилась глазами в смуглое лицо, надеясь услышать слова, которые развеют ее опасения. – Было очевидно, что мы созданы друг для друга. Настолько очевидно, что я оказался единственным мужчиной среди твоих знакомых, который продолжал любить тебя, поняв, какая ты в действительности – жестокая, жадная и бессовестная, вроде меня. Но я любил тебя и решил рискнуть. Я считал, что Эшли выветрится из твоей головы. Увы! – Ретт пожал плечами и продолжал: – К чему только я не прибегал – ничто не помогало. И я очень любил тебя, Скарлетт. Если бы ты только позволила, я мог бы любить тебя так нежно и ласково, как ни один мужчина никогда не любил ни одну женщину. Но я не мог дать тебе знать об этом, потому что тогда ты сочла бы меня слабым и попыталась использовать мою любовь против меня. И всегда… всегда передо мной маячил Эшли. Я сходил с ума. Это была пытка – каждый вечер сидеть за столом напротив тебя, зная, что на моем месте ты хочешь видеть Эшли. Еще большей пыткой было обнимать тебя ночами, зная, что… впрочем, теперь уже не важно. Одно только интересно: почему мне было так больно. Таким образом, я оказался у Красотки. Есть какое-то свинское утешение в том, что ты связан с женщиной, которая без памяти любит тебя и уважает, как настоящего джентльмена… даже если она неграмотная девка. Это тешило мое тщеславие, а ты, моя милая, никогда особо не старалась тешить мое тщеславие. – О, Ретт… – начала было Скарлетт, уязвленная тем, что Ретт упомянул имя Красотки, но он взмахом руки остановил ее. – А потом, в ту ночь, когда я отнес тебя наверх… я подумал… я надеялся… так надеялся, что даже боялся утром столкнуться с тобой из страха ошибиться и узнать, что ты не любишь меня. Я очень боялся, что ты поднимешь меня на смех, поэтому сбежал и напился. А когда вернулся, меня трясло как в лихорадке, и, если бы ты только протянула руку, подала какой-нибудь знак, я готов был целовать твои ноги. Но его не последовало. – Послушай, Ретт, я тоже очень хотела видеть тебя, но ты был такой гадкий! Моя душа рвалась к тебе! Я думаю… да, должно быть, в тот день я поняла, что люблю тебя. А Эшли… по правде говоря, после того дня он перестал меня мучить, но ты был таким гадким, что я… – Ну хорошо, – согласился Ретт. – Кажется, мы действовали друг другу наперекор. Хотя так ли это важно сейчас? Я говорю тебе это для того, чтобы в будущем у тебя не было никаких сомнений на этот счет. Когда ты заболела по моей вине, я стоял под твоей дверью, надеясь, что ты позовешь меня, но ты не соизволила, тогда я понял, как нелепо выгляжу и что все потеряно. Он замолчал, думая о чем-то своем и не замечая Скарлетт, точно так, как это раньше делал Эшли, когда видел то, что было ей недоступно. Ей не оставалось ничего иного, как безмолвно смотреть на задумчивое лицо Ретта. – Но вот у нас появилась Бонни, и мне показалось, что не все еще потеряно. Мне нравилось видеть в маленькой дочке тебя такую, какая ты была до того, как война и бедность тебя переделали. Она была вылитая мать, такая же капризная, такая же смелая, веселая и полная жизни, и я не мог не баловать ее, но, балуя ее, я думал, что балую тебя. Но не в пример тебе… Бонни любила меня. Слава богу, что я мог перенести на нее мою любовь, которая не нужна была тебе… С ее уходом я лишился всего. Внезапно Скарлетт стало жалко мужа, жалко до такой степени, что она забыла о своем горе и страхе, вызванных его признанием. Впервые в жизни она кого-то пожалела, не испытывая при этом чувства презрения, потому что тоже впервые подошла к пониманию другого человека. Так вот почему Ретт был таким хитрым и осторожным, как и она сама: его безмерная гордость не позволяла ему признаться в любви из страха получить отказ. – Но, дорогой, – проговорила Скарлетт, приближаясь к мужу и все еще надеясь, что он привлечет ее к себе. – Дорогой, извини, но ради тебя я все искуплю! Мы можем быть счастливы, после того как узнали правду, и… Ретт… взгляни на меня, Ретт! У нас… появятся другие дети… не такие, как Бонни, но… – Благодарю вас, нет, – произнес он, словно отказываясь от протянутого куска хлеба. – Третьего испытания мое сердце не выдержит. – Не говори так! О, что мне сказать, чтобы ты поверил? Я уже сказала, что очень сожалею и… – Моя милая, ты еще совсем дитя. Ты считаешь, что достаточно сказать «Я очень сожалею», и все ошибки и обиды прошлого исчезнут, сотрутся из памяти. Что многочисленные раны затянутся… Держи мой платок, Скарлетт. В самые ответственные моменты жизни у тебя никогда не было своего носового платка.