Именно так было у меня с Надей, потому что после двух недель, проведенных в Сочи, мы с ней отправились». Ну-ка, догадайтесь, куда мы с ней отправились? Мы отправились с Надей на курорты Германии. Вот так, ни больше ни меньше. Дело не том, что Наде оказалось мало кавказского солнца. Прыщики ее, если они и были когда-либо на ее коже, прошли бесследно. Дело в том, что Надиным любимым поэтом оказался немецкий поэт Гёте. Тот самый, который написал: «Горные вершины спят во тьме ночной…» — стихотворение, известное еще из школьной программы. В школе Надя получила за это стихотворение двойку. Самое смешное, что за это же стихотворение двойку получил и я. На Кавказе мы это выяснили, и у нас родилась мысль: а что, если увидеть немецкие горные вершины? Те самые, которые «спят во тьме ночной»? Мы с Надей решили отправиться в немецкий город Франкфурт-на-Майне, родной город немецкого поэта Гёте. Но прежде, чем поехать в Германию, нам, конечно, надо было сделать небольшой крюк — из Сочи заехать в Москву, чтобы забрать остатки денег из Дедовского кейса. Мне пришлось открыться Наде. Сказать, что у меня есть некоторые денежные запасы. Правда, я не уточнил, откуда они. Надя подарила мне внимательный взгляд, который говорил о том, что мужчину, у которого есть деньги, она уважает Польше, чем того, у кого денег нет, но расспрашивать подробнее не стала. Я так понял, что женщины вообще редко интересуются подробностями. Если деньги есть, они их тратят — и этим довольны. О том, что будет после того, как мы вернемся из Германии, я старался не думать. Или нет, я думал, примерно, в таких предложениях. Я думал, что Надя будет жива и здорова, а это главное. А что до всего остального… Ну мы постараемся жить с ней без денег. Вернее, на одну мок зарплату. Итак, после Сочи мы прибыли в Москву. В Москве я первым делом связался с Гошиком Он оказался в городе, более того, на рабочем месте, в своем офисе. Сперва я удивился, потом вспомнил, что лето — это разгар туристического сезона, а значит, самая «путина» для работников туристических фирм. — Я рад, что ты позвонил, — сказал Гошик. — Приезжай, детали обговорим на месте. Оставив Надю плескаться в ванной, я оседлал машину и помчался на первую Тверскую-Ямскую. Офис турфирмы, директором которой был Гошик, располагался там, в высоком кирпичном доме недалеко от Большой Грузинской. На мой звонок открыл Гошик. Он был при полном параде — весь в белом. — Привет, Паша, — улыбнулся Гошик. — Хорошо выглядишь, — сказал я. — Оформи нам с Надей путевки, у тебя наверняка найдется что-то подходящее. — С какой такой Надей? — удивился Гошик. Тут я вспомнил, что Гошик ничего не знает, и принялся рассказывать. В общем, я все рассказал. У Гошика горели глаза. А мне было жаль Гошика, у которого не сложилась семейная жизнь. — Изменяет мне Светка, — только и сказал Гошик. Я решил, что лезть с расспросами не надо, если захочет, сам расскажет. С кем, когда и где изменила ему его нервная супруга. Насчет моей просьбы Гошик высказался однозначно, что сделает. — Хотя за три дня — это черт знает что такое, — вздохнул он. (Я действительно просил Гошика поторопиться с путевками.) — Но тебе придется раскошелиться, Паша. Не мне, сам понимаешь, а другим людям… Я ответил, что нет проблем, и мы с Гошиком расстались. Хоть Гошик и взял с меня большие деньги, все необходимое он сделал вовремя: загранпаспорта и визы, а также билеты на самолет. Все было оформлено за три дня. На четвертый день мы готовы были улететь. С утра я съездил к Гошику за документами, а потом мы с Надей долго занимались долларами, вернее, остатками той суммы, которая когда-то составляла семьсот двадцать тысяч. Вылет самолета ожидался в три часа дня, так что у нас было время подготовиться. Мы предположили, что долларовая бумага будет прозрачна для аппаратов фирмы «Филлипс», которые, как известно, стоят в аэропорту. Всего мы собирались вывезти с собой около трехсот тысяч долларов. Это было немало, но, по нашим меркам, этой суммы должно было хватить едва-едва. Ведь мы наметили с Надей широкий план мероприятий. Несмотря на жару, я надел костюм, где только брюки имели четыре кармана, а в пиджаке их было еще пять. Надя отложила в сторону ридикюль и взяла сумочку побольше. Потом мы обнаружили, что не все доллары помещаются в карманы моего костюма и Надину сумку. Излишек мы расклеили лейкопластырем по нашим телам. При этом мы вовсю хихикали и дурачились. Мы извели на эту затею несколько мотков лейкопластыря. У меня здорово чесалась спина, у Нади — не скажу что, зато после всего мы стали очень похожи на чешуйчатых динозавров (если такие водились на свете). Мы опасались, что будет трудно вынести жару в такой сбруе, которая хрустела на нас при каждом шаге, но ближе к полудню вдруг прошел короткий дождь, и температура упала на несколько градусов. Нам здорово повезло. Вообще мы в тот день точно смешинку проглотили. Оба. Ну вот, например, что вы скажете, если я вызываю такси по телефону, мы выходим с Надей из подъезда, уже полностью готовые к путешествию, присаживаемся на скамейку, где у нас обычно старушки сидят, и тут начинается. Надя закидывает ногу на ногу, а на ней, как всегда, такая короткая джинсовая юбка, высоко открывающая ее ноги. Бабушкам эти ноги молодой девицы, как кол в горле, и они таращатся на бесстыдницу, а я — на край долларовой купюры, который вдруг вылез у Нади из-под подола ее короткой юбки. Я принимаюсь показывать знаками: мол, убери доллары, а Надя не понимает, кивает в ответ и только. Старушки таращатся, мы объяснить, в чем дело, не можем, и поэтому смеемся, как сумасшедшие. В конце концов, мы с Надей встали и пошли, опираясь друг на друга, поддерживая друг друга, хватаясь друг за друга… А бабушки озадаченно смотрели нам вслед. Тут с улицы во двор завернуло такси, серая «волга» с шашечками на борту. Мы сели в это такси; я устроился впереди, Надя — на заднем сиденье. У меня, когда я оборачивался, выпирал кусочек стодолларовой купюры из-под рубашки, Надя все поправляла на мне рубашку. Потом я обернулся и увидел, что купюры опять стали вылезать из-под ее юбки, на этот раз не одна и не две, а все сразу, как будто у Нади была нижняя юбка, и вот эта юбка вдруг стала сползать. Я попросил водителя не обращать на нас внимания и перелез к Наде на заднее сиденье, а там опустился перед девушкой на колени — и стали мы возиться. Водитель, коренастый малый с честным лицом, все посматривал в зеркало заднего вида, и глаза у него были такие круглые, а спина у него делалась все более и более прямая, а такси мчалась вперед все быстрее и быстрее. Не знаю, что он подумал. Я помогал Наде загибать краешки купюр. Это было трудно, очень трудно, надо было захватить по сантиметру от каждого края, и пройтись вдоль всего подола юбки. Машину трясло, мы мучились, но не просили ехать медленней, потому что времени до отлета оставалось очень мало. В Шереметьево мы прибыли за десять минут до завершения регистрации пассажиров. Надя пулей бросилась к месту регистрации, а я торопливо стал расплачиваться с таксистом. Когда я отсчитывал деньги, водитель отводил взгляд. На щеках его играл румянец. Пограничник рассматривал наши паспорта и лица, но на одежду не обратил внимания. Таможня пропустила без единого вопроса. Мы с Надей держались как два манекена, но зато ничто на нас не хрустнуло. Сквозь хваленые «Филлипсы» нас не пропустили, хваленые «Филлипсы» были зачехлены. Мы услышали, что они на ремонте. Нас и остальных пассажиров провели сквозь обычный магнитный контур, который реагирует на металл. Я сказал Наде, что не знаю, почему мы так легко пересекаем границу. Надя высказала предположение, что Россия и Германия заключили новое таможенное соглашение. * * * Где-то я читал, что путь от любви обратно в нелюбовь лежит через насыщение. Что касается нас с Надей, то в Германии насыщение для нас несомненно наступило, но я не сказал бы, что что-то изменилось после того, как наше путешествие подошло к концу. Нет, ничто не изменилось, не охладело и не пропало. И на обратном пути нам по-прежнему хватало лишь одной улыбки или одного взгляда, чтобы воспылать прежней страстью. Мы возвращались в Россию не на поезде и не на самолете, а на белом «мерседесе-600», который был куплен на деньги, оставшиеся после путешествия. Трудно было вспомнить, на что мы растратили все остальное, только хорошо запомнилось, что мы с Надей ни о чем не грустили. Теперь в нашей жизни были и казино, и тотализатор, и огромные ставки, которые мы не стеснялись делать, и огромные выигрыши… и проигрыши, которые почему-то всегда больше выигрышей, и огромная яхта, взятая напрокат на несколько дней, и полет на пятиместном частном самолете в Париж из Франкфурта-на-Майне — с обязательными объятиями на заднем сиденье. Салон самолета выглядел один к одному, как салон легкового автомобиля, этакое такси, лишь за окнами были облака, а не улица, и тень самолета скользила по ним, а других машин с выхлопными газами и взглядами любопытных пассажиров не было. От пилота можно было закрыться шторкой, что мы с Надей с превеликим удовольствием и сделали, и заключили друг друга в объятия. А когда Надя захотела распрямить затекшую ногу, она сделала это прямо в окошко. С ноги слетела туфля и пронзила облака. Надя, расшалившись, скинула вторую туфлю. — Бомбардировка! — кричала она. — Бомбардировка! В Париже мы болтались, в общем-то, без дела. Я предложил сходить в Лувр, но Надя как-то странно посмотрела на меня и ответила: — Не могу. Вот чего-чего, но этого… ни в жизнь! — Она прижала раскрытую ладонь к груди. — Почему? — опешил я. — Разве я тебе не рассказывала, какой покровитель искусств мой дядя? — чуть ли не со слезами на глазах воскликнула Надя. — Он просто помешался. Ему сказали, что политик должен быть связан с прекрасным, и дядя принял это слишком близко к сердцу. Он решил заиметь вагон знакомых художников в Москве и сделал это… Он постоянно устраивает какие-то выставки, вернисажи, презентации… А я! Да он меня просто достал своими походами по музеям и выставкам. Так что, извини, Павел, — прибавила Надя, понизив голос. — Все, что угодно, но ни единого шага в сторону картин или статуй. Зато мы поднялись на Эйфелеву башню, сложили маленький самолетик, написали на нем «Надя + Паша» и запустили в белый свет. И еще кричали при этом: «Как фанера над Парижем!» В метро с Нади срезали сумочку. Сумочку было, конечно, безумно жалко, но Надя не стала унывать, а закричала на весь вагон: «A-а, фигня!», и вынула из кофточки две пачки, каждая по десять тысяч долларов. Весь вагон округлил глаза, а к нам подскочил какой-то рыжий малый, как он сказал, из русской эмигрантской газеты. Он хотел взять у нас интервью. С большим трудом мы от него отбились. Короче говоря, усталые, но счастливые, как говорится, возвращались мы домой. Наш шикарный белый «мерседес-600» крутил колеса по маршруту Париж — Берлин — Варшава… Границу бывшего СССР мы пересекли в Бресте. И опять безо всяких таких хлопот покатили дальше: Минск — Орша — Смоленск… На всей этой очень длинной трассе, пожалуй, не осталось ни одной автозаправочной станции, где бы мы с Надей не останавливались, чтобы… ну, не так важно что, а важно как часто сделать. Одно удовольствие, скажу я вам, ехать по хорошим дорогам на шикарном лимузине! Я даже специально заливал по пять литров бензина, чтобы многократно повторить этот быстро полюбившийся нам процесс: сворачиваешь с автострады к сияющему огнями терминалу; занимаешь очередь среди таких же, как ты, не самых бедных автотуристов; тихо подъезжаешь к колонке; глушишь двигатель; выходишь… Надя идет расплачиваться, а я держу пистолет в баке, а сам во все глаза любуюсь Надей. Какая она у меня все-таки стройная, девушки по всей Европе совсем не такие, они даже ее мизинца. не стоят. А когда Надя приподнимается на цыпочках, протягивая деньги в окошко, и мышцы на ее ногах округливаются, так это, я скажу вам, вообще такое зрелище, что… Короче, заливаем мы пять литров бензина, садимся в машину и смотрим друг на друга. И все понимаем. И отъезжаем побыстрее, но не потому, что Очередь сигналит, а по другой причине. В ближайшем леске мы останавливаемся и… просто взрываемся, как две гранаты. Набрасываемся друг на друга, как два вампира. Надя переползает ко мне на колени и нагибается к моей шее. Она не кусает, она целует. Я делаю рукой такое движение — вниз и вправо, дергаю рычаг кресла, отвожу его подальше от рулевого колеса. Едва успеваю отключить аккумулятор, есть там такой рычажок, чтобы звуковой сигнал не раздавался, когда Надя, закрыв глаза и покачиваясь, словно на морских волнах, опирается на рулевую баранку, как на спинку кресла… Так мы с ней и ехали, особо не спеша, но и не задерживаясь. Медленно, но неумолимо приближались мы к пределам Российской Федерации. Белорусско-российскую границу мы пересекли в районе деревни Красная Горка. Точнее, перед этой Красной Горкой, если смотреть на нее с белорусской стороны. Когда мы проехали указатель Красная Горка — 25 км», я сказал: — Пора подумать о важном. — Тебе не кажется, что мы уже один раз пересекали границу? — спросила Надя. — Что ты имеешь в виду? — В Бресте! В Бресте мы заплатили таможенную пошлину и получили отметку в технический паспорт о том, что автомобиль куплен законно. Мне пришлось для этого дать взятку, но при этом мы передрожали так, что второй раз испытывать что-либо подобное не хотелось. — Что, если попробовать нехожеными тропами? — предложил я, заметив съезд с шоссе. — Зачем? — спросила Надя. — Просто так! — сказал я, притормаживая и подавая назад. Конечно, это была глупость: на «мерседесе-600» по лесным дорогам. Но я хотел покрасоваться перед Надей. Днище «мерседеса» несколько раз чиркнуло по песку, когда мы съезжали, а потом я остановился, достал карту и несколько минут изучал местность. — Так, — сказал я. — Все правильно. — Ты что делаешь? — обеспокоенно спросила Надя.