– Ага… – Дал и тем самым подвел человека. Мы его с бязью поймали и теперь ведем дознание. Присоединили к вашей куче, по одному делу пойдете. Барыга кивнул; было видно, что он сразу понял замысел сыщика. – Ты подтвердишь личность Фороскова перед камерой, и про бязь тоже подтвердишь. И вообще, присмотрись к нему. Петр Зосимович – парень толковый, грамотный. Как вернешься домой, продолжишь ведь ссудную кассу держать? – Ну… Ежели надо… – Надо, – строго подтвердил коллежский советник. – Тогда продолжу. – Вот. А у тебя извозное дело, хлопот полон рот. Помощник потребуется. Петр Зосимович и станет тебе тем помощником по кассе. – Понятно… А как все-таки вы меня освободите? Все в каторгу пойдут, а я домой? – Правильно рассуждаешь. Вижу, я насчет тебя, Гаврила Матвеевич, не ошибся. Ты знаешь, что умные осведомители до ста лет живут? А ты умный. – Как до ста лет? – Да вот так. Уголовные их считают своими и не трогают. И полиция тоже бережет, зря не таскает. Выдать осведа – ни-ни. Тогда придется нового заводить, а это дорого и хлопотно. Мы ведь тебе еще и платить будем. – Копейки-то? – ухмыльнулся барыга. – Дайте лучше заработать, сквозь пальцы на мои плутни смотрите и можете ничего не платить. Было видно, что он начал уже обдумывать новое свое положение и искать в нем преимущества. – А пристав будет знать, что я вашенский? – Нет. Только сыскная полиция. Тебя будет вести свой собственный надзиратель. Еще начальник отделения будет знать, и больше никто. – Мойсеенков, что ли? Вот жулик хуже меня во сто раз! – Мойсеенко уже нет. Придет новый человек, честный. Всех сыщиков переворошат, проверят, большую часть выгонят, и наберут новых. Проверять буду лично я, чиновник особых поручений Департамента полиции коллежский советник Лыков. Барыга вытянулся, как солдат перед ротным командиром. – Так что, Гаврила Матвеевич, выбор ты сделал правильный. Он всю твою дальнейшую жизнь определит. Дружи с нами и не прогадаешь. Теперь насчет Фороскова. Я вас сейчас познакомлю, чтобы ты завтра сразу его узнал как своего. Чаю пока не хочешь? – Можно. А то в балагане пойло, а не чай, я к такому не привык. Пока Форосков ваш идет, объясните, что вы для меня придумали. Как я стану белый, когда вокруг все черные? – Да очень просто. Скажешь, что откупился. Когда станут спрашивать, сколько дал и кому именно, наводи тень на плетень. Мол, человек тот опасается, велел никому не говорить. А если пристанут с ножом к горлу, то скажи так… – Лыков глянул в статейные списки арестованного. – Ты ведь Дряпловской волости Одоевского уезда? – Так точно. – Есть сыскной надзиратель Баронин, зовут Пантелеймон Максимович. Он тоже Тульской губернии, из соседнего с тобой Алексина. Чистку Баронин пройдет, он человек надежный. Вот Пантелеймон Максимович и подсобил земляку. Понял? – Так точно. Значит, в крайности я могу Баронина назвать? – Да. – А сколько я ему заплатил? – дотошно уточнил барыга. Лыков только радовался этим вопросам: тот сам сочинял себе правдоподобную легенду, значит, не ошибется в деталях. – Тысячу триста рублей. Поднимешь столько? – Ежели частями, то подниму. Только вы мне его тоже покажите, чтобы я земляка в наружность знал. Наконец сыщик с извозопромышленником обо всем договорились. Лыков по очереди вызвал Фороскова с Барониным, познакомил их с новым осведом. Операция по внедрению Петра в преступную среду началась. Но уже на другой день случилось то, чего никто не ждал. Алексей Николаевич сидел у себя в номере и записывал в книжку свои размышления. Было три часа дня. Скоро ему предстояло опять ехать в Николаевские казармы, колоть арестованных. По закону, сыскная полиция не имела права вести допросы, это обязан был делать следователь. Лишь в исключительных случаях, например, когда свидетель находился при смерти и мог вот-вот помереть, сыщикам полагалось снять с него форменный допрос. Однако на практике было не так. Полиция сплошь и рядом подменяла следователей, а те потом проверяли и оформляли полученные сыщиками доказательства. Лыков половину жизни провел в допросах и на очных ставках. Вдруг в дверь постучали. Вошел коридорный и сказал, что Лыкова срочно зовут к телефону. Он спустился вниз, взял трубку и услышал взволнованный голос Стефанова: – Алексей Николаевич! Может, я схожу с ума, но… страшно. – Что случилось? – В арке моего дома стоит какой-то человек. Уже полчаса, и не уходит. Подозрительно… Чего он там потерял? После облавы сыщик вернулся к себе на прежнюю квартиру, рассудив, что теперь ему некого бояться. Неужели ошибся? Лыков сказал: – Заприте дверь на все замки и никому не открывайте. Я сейчас приду. Коллежский советник поднялся к себе, быстро оделся, сунул в кобуру «браунинг» и побежал на квартиру Стефанова. Благо до нее было пять минут ходу. Приблизившись, Лыков на всякий случай переложил пистолет в карман пальто, предварительно поставив его на боевой взвод. Это его и спасло. Едва он свернул за угол, как увидел рослого мужчину в бекеше. Тот стоял возле арки и курил. Алексей Николаевич двинулся к нему, но тот вдруг бросил окурок, рванул из кармана револьвер и выстрелил в сыщика. Видать, догадался, что это полицейский, и тянуть не стал. Лыков успел выхватить «браунинг», и в результате они пальнули друг в друга одновременно. Лыков почувствовал удар, но почему-то в спину. «Черт, там второй, он зашел мне в тыл, подумал питерец». Удар был такой силы, что коллежский советник упал на колени и чуть не потерял сознание от боли. А его противник повалился навзничь, дернул ногой и затих. Превозмогая боль, сыщик вскочил, развернулся – и никого не увидел. Второй выстрелил в спину и убежал? Не сразу он догадался, что пуля бандита ударилась в фонарный столб и рикошетом угодила ему между лопаток. Питерец немного успокоился, приблизился к лежащему и нагнулся над ним, не убирая пистолета. В груди бандита, там, где сердце, дымилось отверстие. Лыков убил его наповал. Кто же это такой? Алексей Николаевич быстро обыскал убитого и нашел целый арсенал: еще один револьвер, кистень, а в сапоге – нож. Тут раздался топот, и из арки выбежал Стефанов с «наганом» в руке. – А? Что случилось? – Вы оказались правы, Василий Степанович: по вашу душу приходил. Увидев трофеи, коллежский секретарь побледнел: – Вот сволочи! Они меня выследили. – Безусловно. Надо поставить караул у ваших дверей. – А может, лучше сменить квартиру? – Уж больно она удобная, – возразил Лыков. – Жалко отсюда съезжать. Потом, новое убежище тоже могут выследить. Лучше как следует охранять это. Москвич вгляделся в питерца: румянец на щеках, глаза горят. – Можно подумать, что вам все это нравится… – пробормотал он недоуменно. – Как это может нравиться? Это я со страху. Думал, конец мне: всадили заряд в спину. А еще поживем… Коллежский советник вынул свисток и дал сигнал «ко мне»: два длинных свистка, два коротких и снова два длинных. Ему отозвались, и с перекрестка прибежал седоусый городовой. Он узнал Стефанова (того, кажется, знала вся Москва) и откозырял ему: – Здравия желаю, ваше благородие! Звали? – Коллежский советник Лыков застрелил бандита, который хотел меня убить. Городовой приветствовал питерца с еще большим почтением. – Стань возле него и никого не подпускай, – приказал Лыков. – А мы сейчас телефонируем в участок и в сыскную, пусть пришлют труповозку. – Есть! Через полчаса в покойницкой Шереметьевской больницы сыщики разглядывали убитого. Из-за их спин с любопытством смотрел пристав Третьего участка Мещанской части штабс-капитан Богдзевич. Вдруг хлопнула дверь, и появился тяжело дышащий Запасов. – Василий Степанович, Алексей Николаевич! Я как только узнал, сразу сюда. Как вы? Как это произошло? Лыкову в эту минуту обрабатывали синяк на спине, а санитар выковыривал из пальто сплющенную пулю. – Вот, Дмитрий Иннокентьевич, – сказал он. – Ударило так, что я чуть не помер с перепугу. А оказался рикошет всего-навсего. – Ничего себе всего-навсего! – возразил жандарм. – У меня товарищ так погиб в Праге[22] в прошлом году. Прямо среди бела дня, на вокзале. Пуля угодила в стену, отлетела – и ему в висок. Через сутки умер. Хороший был товарищ… Их перебил Стефанов. Он перевернул покойника на живот и воскликнул: – Не может быть! – Знакомый ваш, Василий Степанович? – обрадовался Запасов. – Идентифицировали?