– Иначе нельзя, я теперь завидный жених. – Ну-ка поясни, – заинтересовался коллежский советник. – У Канахистова племянница на выданье. Толстая – не обхватить. Дают за нее восемьсот рублей и место в лавке отца, чтобы торговлишку открыть. – И ты соглашаешься? – Пока держусь, Алексей Николаевич. Некогда, мол, надо сначала коммерцию наладить. Вся Котяшкина деревня теперь ко мне ходит. Три-четыре банды заклады несут, так, по мелочи. – А ты? – Я принимаю и отношу в ломбарды. Получаю там залоговые билеты и продаю ростовщикам. Налетчикам выходит половина стоимости, и они довольны. Мне достается двадцать процентов – жить можно. – И пить перестал, я вижу? – Некогда! Кручусь как белка в колесе. Форосков похихикал, потом сказал серьезно: – Что от меня требуется, Алексей Николаевич? А то надоело уже на эти рожи глядеть. Я как полк запасной руки – в бой хочу. – Считай, что дождался. Мы поселили тебя в Котяшкиной деревне, чтобы найти банду Савоськи. А он вдруг сам попался, без твоей помощи. Теперь нам интересен один дом на Лаврентьевской улице. – Это возле Введенской площади? Далековато… Как же я туда проникну? – Наизнанку вывернись, а проникни. Там живет любовница Тугарина Змея, главного в картеле по силовым акциям. И Алексей Николаевич рассказал Фороскову то, что знал сам. – Видишь, как закрутилось все? – завершил он свой рассказ. – Они начали заметать следы. Второй склад сожгли, товарищество «Оборот» закрыли, Ванда предупреждена, и к ней теперь на кривой козе не подъедешь. А Швенцерова – наш козырь. Никто не знает, что налетчик, упаси господь, разболтал о ней перед смертью. Можно ловить Тугаринова, как рыбу на крючок. Вот только как узнать, когда Змей там бывает? Форосков задумался: – Лаврентьевская улица… Там ведь поблизости фабрика Товарищества шелковой мануфактуры? А через реку – исправительная тюрьма. Так? – Так. Но что с того, Петр Зосимович? – А вот что. У Канахистова остались непроданные коконы. Ворованные, конечно… Бенгальские и ломбардские, ценная штука! – Как же мы их при обыске не нашли? – удивился коллежский советник. – А Гаврила их у тестя прячет, на Стромынке. Там товару тысяч на семь, жалко куш терять. Но Гаврила боится их продавать. Ему теперь как осведу надо на это у сыщиков разрешения просить. Тут-то они и узнают про коконы. Может и еще что-то выплыть, чего он опасается. – Ну. Нам с этого какая выгода? – Стромынка, тюрьма, шелковая фабрика – все близко друг от друга. И Лаврентьевская улица там же неподалеку. Я сделаю аферизм. Предложу Канахистову продать коконы на фабрику. Семь тыщ-де выручу, шесть тебе, а одну мне, за труды. Думаю, он согласится. – Не факт, – возразил Лыков. – Он должен тебя опасаться, что ты его сыскной полиции выдашь. Какие тебе коконы после этого? Форосков улыбнулся: – Я среди Гаврилы Матвеевича пропаганду развел. Жизнь свою всю ему рассказал. – Прямо всю? – Как есть, до двенадцатого колена. Он считает, что я жулик. Попался легавым, пришлось расписку дать, но в душе остался жулик. Так что рука руку моет. И договорились мы с хозяином, что не всякий гешефт будем полиции рассказывать. Вот после этого он и начал за меня свою племянницу сватать! – По-прежнему не понимаю, как шелковые коконы помогут тебе выйти на Швенцерову. Или хотя бы на дворника. – Слушайте, если я с коконами Гаврилы Матвеевича совершу аферизм, он меня окончательно зауважает, – с деловым видом заявил Форосков. – Потому как сам мошенник первый сорт. А заодно эта махинация сделает мне респект среди местных. Ибо в Хапиловке и вокруг нее жуликам самые почет и уважение. – Что за афера, поясни. – Я возьму у Гаврилы червяков якобы на реализацию. Но обману Канахистова. Отдам их на ткацкую фабрику от своего имени как давальческое сырье, получу через месяц готовый шелк и продам с тройной выгодой. Гаврила свои шесть тысяч получит. А я вместо тысячи комиссионных выгоню десять. Ну, восемь. Ловко? – Да, но… – Как это выведет меня на дворника? Надо, чтобы мой гешефт сделался известен всей округе. Для этого я найму грузчиков в исправительной тюрьме. Там охотно отпускают арестантов с маленькими сроками на заработки. Отберу тех, кого взяли из Котяшкиной деревни, заодно повышу свой авторитет в Матросской Тишине. Далее арестанты отвозят сырье на фабрику. Там я делаю ход козырем: сырье давальческое, вот вам плата за обработку, возьму готовый шелк. – А фабрикант откажется, – предположил Лыков. – Ни в коем разе. Сырья сейчас в Москве не хватает, я наводил справку. Фабриканту людей занять надо, он и согласится. И вот, когда все будет оговорено, я пойду по Лаврентьевской улице и стану проситься на постой. Примерно на месяц, пока мои коконы обрабатывают. Каждый день придется на фабрику ходить, смотреть, чтобы эти ироды меня самого не обокрали. И зайду в том числе и в дом у моста. – Да-а… – уважительно сказал сыщик. – Мне такое и в голову бы не пришло. – Представляете, Алексей Николаевич, что получится? Я обжулю самого Канахистова. Прославлюсь на всю округу как выдающийся аферист. Мне после этого заклады со всей Москвы понесут… И заодно выполню ваше поручение. – Да еще десять тысяч зашибешь, – подначил агента Лыков. – Или восемь. – Чего не сделаешь для пользы дела? – ответил тот и ушел, довольный собой. Вечером коллежский советник обдумал план товарища. С одной стороны, как-то уж слишком сложно. Столько действий, шума, помпы, для того лишь, чтобы спросить дворника, не сдадут ли ему комнатку на месяц. С другой – вся округа будет знать, что этот мужчина с закрученными усами – жулик каких свет не видел. Никто не заподозрит, что он пришел по заданию сыскной полиции. И на будущее полезно: Петр окончательно легализуется, станет самостоятельной фигурой среди темного люда. Таким доверия больше. Пусть попробует, заключил Алексей Николаевич. Но и сам он решил без дела не сидеть. Уж больно хитрый дом выбрал Тугаринов для своего семейства. Весь квартал позади него, от Яузы до Второго Генерального переулка, занимали сады. Владения стояли тесно, связанные между собой калитками, и постороннему человеку туда было не попасть. Полицейской засаде тем более. Если же ворваться с улицы, Змей метнется в заднюю дверь, и ищи-свищи… В то же время – зима, снегу там намело по пояс. В нем были протоптаны тропинки, которые можно заранее перекрыть. А голые сады днем просматривались насквозь. Надо пойти изучить все самому. Однако поход на Лаврентьевскую улицу пришлось отложить. Питерец решил сначала заняться адресной конторой. Этот вид услуг появился в Москве недавно. Фирмы предлагали компаниям, ведущим большую деловую переписку, снабжать их готовыми адресами. Их печатали на машинке и вырезали ярлык, который потом наклеивался на письмо или посылку. Точность адресов гарантировалась возвратом почтовых расходов. Когда полиция арестовала бухгалтерию Лукоморья, коллежский советник видел такие ярлыки. У него возникла мысль. Если отыскать адресную контору, работавшую с жуликами, то можно получить перечень их корреспондентов. Покупатели ворованных грузов все окажутся в этом списке! И не только они, но и не выявленные пока тайные участники картеля. Алексей Николаевич изложил мысль Стефанову, и тот ее одобрил. После облавы на чаеразвесочной фабрике отношение москвича к питерцу изменилось. Лыков оказался прав. Он не ордена добивался, а круто изменил ход дознания, направив его в нужную сторону. Василий Степанович признал это. Теперь все предложения старшего товарища он принимал на веру. Кроме того, Стефанов немного успокоился. Он остался главным в своей части дознания. Готовил дело для передачи в суд и продолжал получать от железной дороги фантастическое содержание, да к тому же имел казенную квартиру. Василий Степанович приоделся, стал пользоваться одеколоном, а в галстуке теперь носил золотую булавку. Буржуй, а не сыщик! Весь день коллежский советник просидел в Гнездниковском переулке, разбирая списки из адресной конторы. Там было несколько сот адресов как компаний, так и людей. Кто из них связан с картелем? Алексей Николаевич отобрал наиболее подозрительных. Владелец ломбарда в Виннице. Комиссионер-гешефтер в Одессе. Грозно-Московское торгово-промышленное товарищество – зачем оно Луке Мореву? Продавать через них ворованный бензин? А владелец лавки бумажных концов и суконных обрезков в Саратове? Прятать концы? Вечером под охраной верного Деримедведя Алексей Николаевич вернулся в «Неаполь». Он велел вахмистру утром отдыхать, а в номера явиться к обеду. Сыщик встал затемно, открыл гримировальное депо, привезенное из дому. Долго и тщательно гримировался, разглядывая себя и так и сяк. Ошибка могла стоить ему жизни. Лыков создавал свой любимый типаж старика – георгиевского кавалера. Крест он надевал всегда собственный. В последнее время прицеплял еще медаль «За покорение ханства Кокандского». При необходимости сыщик мог рассказать все перипетии этого похода, назвать имена начальников, перечислить ротных командиров «своего» батальона. Не так давно, в Семипалатинске, ему пришлось это сделать в бандитском притоне, и ничего, поверили… С рассветом на левой стороне Генеральной улицы появился старичок в ношеном полушубке, теплых бурках и с палкой в руках. На полушубке сверкали крест и медаль. Дедушка медленно ковылял от дома к дому, стучал в ворота и разговаривал с дворниками. Те неизменно вызывали жильцов, которые все без исключения давали ветерану кто копейку, а кто и алтын. Простой народ уважает старость. Седая опрятная борода, морщинистые руки, вежливая речь просителя располагали к нему. И в кружке звенело все громче. Вскоре Лыков увидел приметную процессию. Со стороны Преображенской на Генеральную вывернул караван ломовиков. Возы сопровождали арестанты исправительной тюрьмы в рабочих куртках. Их караулил сонный надзиратель. На последнем возу сидел Форосков и по-хозяйски приглядывал за грузом. Караван свернул в ворота шелкоткацкой фабрики. Проезжая мимо старика, Петр ловко соскочил на ходу и демонстративно, с форсом, бросил ему в кружку серебряный четвертак. – Знай мою доброту! – Благодарствуйте, – поклонился ветеран и двинулся дальше. Так он шел долго, не пропуская ни одного дома. И в конце концов оказался перед жилищем Швенцеровой. Третье владение от моста, напротив суконной фабрики братьев Носовых. Самого дома было не видно из-за высокого забора. Старик деликатно постучал в калитку. Тут же вышел дворник, мужик лет пятидесяти. Наружность у Великохатько была суровая. Но обнаружив дедушку с наградами, он смягчился и пустил его на двор. Лыков увидел новый деревянный, на каменном фундаменте дом в пять окон. За ним располагались службы: баня, дровник, летняя кухня. Еще дальше тянулся к Яузе сад. – Кто там, Иона? – раздался женский голос, и из дома высунулась замотанная в платок женщина. На вид ей было меньше сорока, лицо строгое и напряженное. – Георгиевский кавалер пришел, подаяние просит. – А! Ну-ну, божеское дело… Женщина скрылась в доме и скоро вышла на двор в простом платье под шалью и домашних туфлях. Сунула ветерану целый полтинник и ласково улыбнулась. – Храни тебя господь, добрая душа, – ответил Лыков стариковским голосом. – Дай многие лета родителям, буде они живы, и здоровья деткам, буде их бог послал. Сказал, а у самого скулы свело от стыда. Его тут приветили, а он шпионит за семьей, где ребенок – калека. Швенцерова, как назло, посмотрела ему в глаза и ответила: – Спасибо, дедушка, да не послал твой господь моему сыну здоровые ноженьки. Не ходит он. Старик молча перекрестился и обернулся к дворнику: – А можно мне через вашу калиточку к реке выйти? Внук там у меня налимов караулит. Обещал подарить штуку. А вокруг идти ох как далёко… Действительно, напротив исправительной тюрьмы вся Яуза была утыкана кольями – у налима шел жор. Великохатько бросил вопросительный взгляд на хозяйку. И в этот миг сыщик понял, что сегодня в доме ждут гостя. Швенцерова колебалась несколько секунд, потом сказала: – Проводи дедушку, нечего ему зря ноги бить. Только ворота сначала запри. Дворник повел сыщика через двор, потом через огромный сад и выпустил в узкий проход между домами второго порядка. Все было почищено, снег сложен в аккуратные кучи. Алексей Николаевич успел внимательно осмотреться. То, что нужно знать для выставления засады, он увидел. Очень удачно получилось. Если бы еще не чувство стыда перед доверившимися ему людьми… На Яузе пришлось доиграть спектакль до конца. На льду были разложены длинные ряды рыбы. Налимов морозили, чтобы, когда повезут на базар, они не слиплись между собой. У костра сидели мужики, караулили добычу. Они подарили кавалеру толстого налима и даже налили чарку водки. Он доковылял до трамвая и с трудом поднялся в вагон. Через час коллежский советник Лыков сидел у себя в номере и напряженно размышлял. Что если ему показалось? Нет, непохоже. И Великохатько вышел на улицу сразу же, как в ворота стукнули. И Швенцерова немедленно высунулась, когда услышала голоса во дворе. А потом, когда старик попросил дозволения пройти через их калитку, они оба засомневались. Пускать ли туда чужого человека в такой день? Но доброта взяла верх.