Супруга покраснела и выдавила: – У него на спине… ну, почти на спине… родимое пятно. В форме ромба. Он смеется, что это туз бубен. – А на дороге вашего мужа называют просто Туз. – Конечно, – всплеснула руками женщина, – они же родимое пятно там… не видели. А Туз оттого что он первый. Всегда и во всем. Лыков удалился на улицу и стал бродить вокруг дома. Родимое пятно в форме ромба… Ведь он совсем недавно слышал о таком. Точнее, читал. И хорошо помнил где. Алексей Николаевич остановил проезжавшего мимо извозчика и приказал гнать в Малый Гнездниковский переулок. В пятом отделе управления сыскной полиции вели альбом неопознанных трупов. Сыщик регулярно изучал такие альбомы, это была многолетняя привычка. Он быстро нашел нужную фотокарточку. Так и есть! Тело обнаружили три дня назад, случайно. Мальчишки катались на лыжах возле Гефсиманского скита под Сергиевым Посадом. Они проезжали мимо Корбушинского пруда, заметили прорубь и решили поглядеть, видно ли в воде рыбу. А разглядели такое, что сразу побежали к родителям. Отец одного из ребятишек сходил и убедился, что на дне лежит что-то похожее на человеческое тело. Он обратился к уряднику. Служивый отмахнулся и велел не беспокоить начальство глупостями. Мужик не унялся и пошел к становому. Полиция прибыла на пруд, когда прорубь уже подернулась льдом. Тот же упорный крестьянин взломал ее, и в результате из воды достали обезглавленный труп. Неизвестный мужчина средних лет, ухоженный, видно, что из благородных. Обнаружилась и особая примета: родимое пятно ромбовидной формы на левой ягодице… В Сергиев Посад выслали полицейскую труповозку. Вечером Лыкову сообщили: жена Зборомирского опознала тело мужа. Осталось загадкой, как преступники убедили директора снять со счета в банке почти все деньги. Видимо, посулили хороший гешефт, заманили в ловушку и убили. Дознание описало круг и вернулось в исходную точку. Тугаринов сбежал, личность Князя по-прежнему не установлена. Но Алексей Николаевич не унывал, он ждал звонка из тюрьмы. И дождался. Рано утром ему телефонировала старшая надзирательница и сказала, что нужно приехать. И кое-что с собой прихватить. Коллежский советник сунул в бумажник четыре сотенных билета и отправился на Таганку. Они заперлись в кабинетике, тетка протянула ему клочок бумаги. Там измененным почерком было написано: «Сказала про инженера. Теперь твоя очередь. Вытащи меня отсюда». – Ну и что? – спросил сыщик. – Как мне этим распорядиться? – Запишите адрес, по которому я должна доставить записку. Алексей Николаевич вынул «регуляр»[43] и блокнот. – Столешников переулок, меблированные комнаты «Ливерпуль», Климу Севастьяновичу Калабухову. Вручив тетке честно заработанные ею деньги, питерец помчался в МСП. Опять туда приехали Стефанов и Запасов, опять начали готовить арест. Столешников – место людное, не приведи господь Тугаринов начнет стрелять. У сыщиков в «Ливерпуле» был на связи человек. Его вызвали и велели установить личность Калабухова. Тот рассказал: мужчина средних лет, длинноволосый, вежливый. Поселился второго дня, из номера выходит редко, ведет большую переписку. Не иначе, комиссионер. – Длинные волосы – это парик, чтобы рваное ухо прикрыть, – догадался питерец. – Наш Змеюка. Не спугнуть бы его, господа. Брать «ивана» решили в три часа утра. Вдруг проспит? Однако замысел не удался. Тугаринов не спал. И когда услышал возню у двери, начал стрелять. Городовой второго разряда Винтовкин получил пулю в грудь и умер почти сразу, еще одного служивого тяжело ранило в бедро. Полицейские стали было палить в ответ, но изнутри вновь бабахнуло, после чего наступила тишина. Когда вошли в номер, негодяй лежал с револьвером в руке. Он выстрелил себе в рот, пуля разнесла затылок. «Иван» ушел на тот свет и унес с собой все секреты. Как теперь искать Князя? Лыков сидел в кабинете начальника сыскной и думал. Тут питерцу сообщили, что его хочет видеть какая-то женщина. Он вышел – и на него сразу бросились. Мелькнуло яростное лицо Швенцеровой. Она попыталась ткнуть питерца ножом в живот. Тот машинально отбил удар и кинулся обратно в кабинет. Фурия ворвалась следом и принялась гонять коллежского советника вокруг стола. Тот все не мог изловчиться и получил два или три укола в спину. Наконец он свалил под ноги женщине стул, та оступилась, и сыщик вырвал у нее нож. Прибежали надзиратели и окончательно обезвредили вдову. Она билась в истерике и кричала: – Ненавижу тебя! Все равно зарежу! Кое-как бабу успокоили и усадили на диван. Лыкову перевязали порезанную спину, благо раны были неопасные, и он уселся напротив Швенцеровой. – Я не буду выдвигать против вас обвинения. Идите домой и больше не делайте глупостей. Вдова посмотрела на питерца с ненавистью и ответила: – Пусть на каторгу, но я тебя, ирода, так и так убью. – А сына на кого оставишь? В глазах женщины появилось что-то осознанное. – На прислуге, они его любят. – Опомнись. Он отца лишился, а теперь еще и мать потеряет? Швенцерова долго сидела, не говоря ни слова. Потом глухо, с тоской произнесла: – Как теперь жить? Для кого? – А Федор? Калека без родителей, куда он денется? – Эх… Свет в окошке ты мне загасил. – Твой муж был бандит, он убивал людей. – А ты не убивал? – Только таких, как он. Еще на войне. – Плевала я на тех людей! Он супруг мне был, любимый, богом данный! Лыков рассердился: – Еще раз такое скажешь – и отправлю на каторгу за покушение на полицейского чиновника. А Федька помрет без надзора! На людей она плевала… Тугаринов, когда бежал из приюта, задушил санитара и городового. И в номерах одного застрелил. У них тоже жены и дети были! Но по глазам Швенцеровой было видно: она не понимает, что ей говорят. Сыщик махнул рукой и велел отпустить ее на все четыре стороны. Выпив дареного чаю, на этот раз с ромом, Алексей Николаевич постепенно пришел в себя. Не зарезали и ладно! Сыскные посмеялись, глядя, как питерский чиновник с автографом самого Столыпина в кармане бегал вокруг стола. А за ним гонялась разъяренная баба. Три раза в спину ткнула, бешеная… И ладони порезала до крови. Ну, пускай повеселятся. В этот день коллежский советник больше делами не занимался. Купил билет в театр «Эрмитаж» на комедию «Жизнь человека – наизнанку». Фарс в трех действиях с танцами и пением пародировал модную пьесу Леонида Андреева. Лыков слушал рассеянно, в перерыве ушел в буфет и в зал не вернулся. После трех рюмок взял в гардеробе шинель и отправился пешком по Садовому кольцу к себе на Домниковскую. Было морозно, дул ветерок, качались фонари – хорошо… Дурные мысли из головы улетучились, и сыщик принялся рассуждать. Пора сходить в охранное отделение. Его агентура тоже изучала товарных кассиров и начальников дорог. Неужели ничего не разнюхали? Наутро он так и поступил. Фон Коттен уже откуда-то знал о вчерашнем происшествии. И вежливо осведомился, сильно ли питерцу повредили тыловые части, пока он отступал, прикрываясь арьергардами… Сыщик и охранник посмеялись, хотя зубоскалить было не о чем. Могла ведь и кишки выпустить! Поговорив о том о сем, Алексей Николаевич спросил наконец и о деле. Подполковник вызвал разыскного офицера ротмистра Киндякова и старшего филера Подэрия. Те увели сыщика в отдельный кабинет и принялись рассказывать. Первым докладывал Киндяков. Он ориентировал агентуру на изучение образа жизни дорожных генералов. Выяснилось, что все они, кроме Мекка и покойного Зборомирского, весьма подозрительны. Живут не по средствам. На дорогах у них бардак, и, похоже, директоров это устраивает. Инженер путей сообщения Лабзин, начальник Московско-Курской дороги, нечистоплотен в делах. Берет взятки с подчиненных, живет с чужой женой, неудачно играет в карты. Начальник Московско-Брестской, генерал-майор Мец, давно уже рамолик, а его держат на ответственной должности. Директор Ярославско-Архангельской линии Даккварт выстроил три доходных дома на имя жены. И все в таком духе. – Так кто из них может быть замешан в хищениях? – спросил коллежский советник. – Да любой, – ответил ротмистр. – От такого доклада, извините, толку никакого. – Времени было мало, больше не успели, – развел руками жандарм. Питерец отпустил его. Оставшись вдвоем с Подэрием, сыщик сказал доверительно: – Василий Григорьевич, бонза ушел, давайте о деле говорить. Кто из директоров на самом деле подозрительный? – Лабзин, – коротко ответил старший филер. – А прочие? – Обычные люди, с обычными слабостями. – Но три дома Даккварта как объяснить? – Там не дома, а домишки. Внизу лавка, наверху квартира. Выстроил он их в полосе отчуждения, поэтому получилось дешево. Лес, кирпич украл с материального склада. Сдает внаем своим же служащим, жилье им оплачивает дорога, Даккварт кладет эти деньги себе в карман. – Понятно все с вашим ротмистром. А вы чем порадуете? Старший филер усмехнулся и выложил страничку с докладом. – Начну с самого интересного, хорошо? – Уже заинтриговали! – Оказывается, Алексей Николаевич, девять из одиннадцати товарных кассиров, которых мне поручили проследить, общаются между собой. – Ну и что? – не понял сыщик. – Служба у них такая. Грузы ходят с дороги на дорогу, вот кассиры и… – Да они вне службы общаются. – Не может быть! – Установлено со всей достоверностью. Раз в две недели все девять собираются в каком-нибудь ресторане, где есть отдельные кабинеты. При этом пытаются запутать следы, проверяют, нет ли слежки. А каждый первый четверг месяца у них официальная пьянка, дозволенная начальством. Будто бы для укрепления товарищества. – Где? Опять в ресторане? Подэрий поднял указательный палец: – Нет. Для этого кассиры собираются в буфете Железнодорожного клуба. Это на углу Тверской улицы и Камергерского переулка, в доме Толмачева. Мы установили, что у них там устроен секретный почтовый ящик, как у революционеров. Младший гардеробщик клуба принимает и передает записки, а еще грузовые и денежные документы. – Так. Очень интересно! А кто те два кассира, которые не входят в компанию? – Оба с Московско-Казанской дороги. – От фон Мекка! – обрадовался Лыков. – Это хорошо. – Да ничего хорошего нет, Алексей Николаич, – осадил коллежского советника старший филер. – Я, как узнал, что два человека чистые, подумал: на самом деле или только хотят казаться? И лично взял их в проследку. Один, который с Гаврикова переулка, и правда порядочный. Никуда не шляется, живет скромно, верующий человек. Староста церкви Покрова в Красном Селе. А второй, кассир с Митькова, жулик похуже прочих. Жалованья получает восемьдесят рублей в месяц, а владеет чулочной фабрикой, держит каретный извоз и трактир. И все под чужими именами. Ледовничество Кренцина, которое по всей Москве лед продает, – тоже его. Откуда у простого кассира такие средства?