А стекло вдруг вздулось радужным пузырем, внутри которого заклубилась тьма. И этой тьмы становилось больше и больше. И надо было позвать на помощь. Или просто. А я стояла. Смотрела. Стояла и смотрела, завороженно, не смея шелохнуться, боясь даже дышать. И в какой-то миг там, в клубящейся тьме, появилось лицо. Оно слепилось на долю мгновенья. Женское. Красивое. Знакомое такое. И пузырь стекла натянулся. И я подумала, что он все-таки не выдержит, лопнет, и тогда… тогда случится страшное. Женщина по ту сторону улыбнулась. Предвкушающе так. А потом исчезла. И она, и замок, и… и все-то… и только тогда я поняла, что снова могу дышать. И главное, я жива. Все еще жива. – Т-твою… – я выдохнула. И оперлась руками в стену, которая, как показалась, тоже дрожала. Мелко. Испуганно. – Твою же ж… что это вообще было? Ответа я не дождалась. В лаборатории царила привычная тишина. И Ричард наслаждался ею и покоем, казалось бы, уже позабытым. Надо же. Еще недавно ему казалось, что в замке слишком уж тихо и мертво. Не угодишь, называется. – Мне не нравится твоя улыбка, – проворчал Ксандр, вытирая руки ветошью, пропитанной в травяном настое. – Чем? – Неуместностью. Знаешь, нормальные люди не улыбаются, глядя на совершенно посторонний труп. Труп лежал тихо и смирно, как трупу, собственно говоря, и полагалось. – С другой стороны, – Ксандр вздохнул. – Где они существуют, эти условно нормальные люди… И в этом тоже была своя правда. Ричард тоже руки вытер. И приступил к делу, стараясь сосредоточиться именно на нем, а не… от демоницы остался легкий запах трав и еще камня. И этот запах, возможно, существовавший исключительно в воображении Ричарда, изрядно мешал процессу. Хотя… – Кто из них тебе нравится? – Ксандр, подававший инструмент, нарушил молчание. – Не знаю. – Это плохо. – Они только-только прибыли. – Вот-вот, и потому чем раньше ты определишься, тем лучше. – Для кого? – Во-первых, для тебя. Определенность, она нервы успокаивает. Во-вторых, для нас тут. Лишним торжественно вручим подарки. Подпишем договора о вечной дружбе и отправим по домам. Станет тихо и хорошо. Звучало на редкость… привлекательно. Ни слуг, ни рабов, ни служанок с фрейлинами и непонятного назначения девицами, что на Ричарда взирали с благоговейным ужасом, но при всем том ужас этот совершенно не мешал им подглядывать. За Ричардом. – В-третьих, для них. Это они сейчас смирные, приглядываются, что к тебе, что друг к другу. А как приглядятся, начнут козни строить, интриги плести, одна другую выталкивая. А там уж до чего дойдет, то и не предскажешь. Женщины – существа опасные. Старуха и вправду была мертва. То есть, в том смысле, что смерть её наступила давно, и это обстоятельство, весьма странное, позволило не отвечать. – Посмотри, – Ричард указал на почерневшее, словно обугленное, сердце. – И тут… Часть органов истлели, часть тьма лишь затронула, некоторые и вовсе преобразовываться начали. – Надо же, – Ксандр склонился над распахнутым нутром и ноздри его дрогнули, а по лицу будто судорога прошла. Он оскалился и попятился, беззвучно рыча. – Стой! – Ричард поднял руку. – Что с тобой. – Это… – Ксандр дернул головой и успокоился, столь же быстро, сколь изменился вновь. – Ты не чувствуешь? – Что именно? – Тьма, – он закрыл глаза, ставшие темными, что окна в бездну. – Она была мертва, верно. И начала перерождаться. Во что – сложно сказать, степная нежить может изрядно отличаться от той, что привычна нам. Ксандр сделал вдох. И выдох. Снова вдох. – Но дело не в ней… она коснулась тьмы. Той самой. Первозданной, той… что изменила меня. Его лицо вновь исказила судорога. – Убери. П-пожалуйста, – Ксандр прижался к стене. – Она зовет… зовет снова… опять… убери! Крик его увяз в камне, а Ричард повернулся к телу. Он видел? Видел ли? Тьма? О да, она была. Но она была везде, разлитая в Проклятых землях, отравившая их, но все-таки за многие годы привыкшая к людям. Одомашненная? Или лишь притворяющаяся таковой? Тьма свернулась клубком внутри тела. И Ричард раскрыл руку. – Иди ко мне, – тихо сказал он. И тьма откликнулась, потянулась, коснулась руки. Пальцы обожгло холодом, и Ричард сумел-таки сдержать стон. Первый. Но холод проникал внутрь. Тьма выползала из своего укрытия, спеша получить новое убежище. Она не пыталась повредить, нет. Но сама была слишком иной, а может, Ричард был слишком слабым, чтобы принять её безболезненно. Холода становилось больше. И… Он еще помнил, как тело приподнялось, а потом стало осыпаться серым жирным пеплом. И тот кружился, будто снег… …снег в горах. И мама смеется, загребая его в ладони. Пальцы её краснеют, но она подносит пушистую гору к губам и дует. От её дыхания снежинки поднимаются, кружатся. Ричард смеется. И отец тоже. – Совсем замерзла, – он берет мамины руки в свои и осторожно сжимает. – Перчатки надо надевать. Здесь холодно. – Ничуть. – Споришь? – он грозен, но это лишь притворство. И отец не выдерживает первым. На его смех отвечает эхо, и начинает казаться, что это сами горы хохочут. А снег кружится. Кружится. И… И Ричард тоже кружится. С мамой. С отцом. Он бесконечно счастлив, и счастья так много, что оно вырывается из горла протяжным криком. А отец сгребает его в охапку и подбрасывает. Высоко-высоко. К самому небу. Почему… Кто и когда забрал все это? Изменил? И… тьма плачет. Ричард теперь слышит её голос. Такой знакомый, такой до боли родной.