Элис снова берется за телефон и еще минуту роется в контактах. Наконец находит нужный, нажимает на вызов и передает трубку детективу. – Полное имя твоей матери? – Хэрриет Уоллес. – Хорошо… Здравствуйте, говорит частный детектив, сотрудничающий с полицией. У нас чрезвычайная ситуация: есть основания подозревать, что некто замышляет причинить вред проживающей у вас Хэрриет Уоллес. Комната номер четырнадцать. Проверьте ее состояние, прямо сейчас. Я подожду, пока вы сходите. Пожалуйста, это очень срочно. Полицейские вам тоже позвонят. Они к вам уже едут. Скоро вы услышите сирену. Дежурная не хочет выполнять просьбу – задает вопросы, подозревая, что это какой-то розыгрыш. Мэтью требует позвать к телефону начальницу. Его звонок переадресовывают, он снова излагает свою просьбу… Наконец на том конце что-то начинает происходить. – Хорошо. Я жду на линии. Вы должны мне сказать, все ли в порядке с Хэрриет Уоллес. Рядом со мной ее дочь. Но для Элис это уже чересчур. Она сползла вдоль стены на пол и, обессиленно усевшись, звонит сестре по стационарному телефону, чтобы рассказать об этом происшествии. Слезы ручьем текут по щекам. Она просит Лиэнн не отключаться и вместе с ней побыть на линии. Потом начинает что-то бормотать в трубку. Винит себя, говорит, что Лиэнн была права, надо было перевести мать в другое место, как только преследователь прислал пионы. Ведь намек был ясен: пион – мамин любимый цветок. – Я должна была это предвидеть. Это я во всем виновата, – всхлипывает Элис, глядя на Мэтью. И тут он слышит голос старшей медсестры в трубке: – Миссис Уоллес спит. С ней все в порядке. В комнате никого нет. Состояние стабильное. Я попросила кое-кого из сотрудников присмотреть за ней. Но, может быть, вы все же объясните, что все это значит? Сюда уже едет полиция, я слышу сирену. Да и машину вижу, она подъезжает к дому. Что стряслось? Глава 39 ЭЛИС Я слежу за тем, как маму загружают в карету частной «Скорой помощи». Ее лицо скрыто кислородной маской, я вижу одни глаза. В них волнение, но я четко читаю ее взгляд. Мама приподняла брови и напряженно смотрит. Медсестры сказали, что ей сегодня особенно плохо, боли в груди и в боку. Она встревожена, но пытается скрыть от меня эмоции. Делает вид, что все в порядке, чтобы я не беспокоилась. Все будет хорошо. Это меня убивает. Лучше бы я сидела сейчас на допросе в полиции. Или ссорилась с Лиэнн из-за маминого переезда. Эта ситуация еще хуже, чем события вчерашней среды, утро которой я провела с Мэтью Хиллом, а вечер – с Томом, изучая логистику и пытаясь решить, куда перевезти маму, чтобы и место было надежное, и никто не узнал. А мама, хотя и сбита с толку, и устала, и дышит так же тяжело, как все последние полгода, но все же не подозревает о том, что происходит на самом деле. Она ничего не знает о видеокамере, спрятанной в горшке с цветком, который принесли в ее палату, – якобы подарок от меня. Понятия не имеет о видео, размещенном в Сети. О преследователе. Она знает лишь то, что рассказала ей я: план ухода за ней меняется и требует перевода в более специализированную клинику, поближе к Лиэнн, которая не работает и сможет навещать ее чаще меня. И мама, как всегда самоотверженная, ставит на первое место наши интересы и поэтому делает вид, что все в порядке. Чтобы никто не волновался и не суетился вокруг нее. Я поднимаюсь на ступеньку «Скорой помощи», беру маму за руку, убираю прядку волос, прилипшую ко лбу. И снова вижу улыбку в светло-серых глазах. То же лицо и то же спокойное выражение, которое сопровождало меня все мое детство и дальше, всю жизнь. Мама. У меня всегда была только мама. Отец умер внезапно, от сердечного приступа, когда я была совсем крошечной, так что я его не помню. Но в школе, когда одноклассники делали открытки своим папам ко Дню отца, я очень расстраивалась, а дома мама утешала меня, глядя точно такими же добрыми глазами, как сейчас. И когда я сдавала свой первый экзамен по классу фортепиано, рядом тоже была она. Мне было девять лет, и, помню, в тот момент я просто окаменела от ужаса. Вообще-то музыка давалась мне хорошо, учительница даже предсказывала мне какую-то награду. Но накануне экзамена напряжение зашкалило и нервы сдали. Когда меня вызвали на сцену, я застыла и не могла сдвинуться с места. Обернувшись к маме, попросила отвезти меня домой. Ноги будто налились свинцом. «Я не могу. У меня не получится». А мама была спокойна. Она не сердилась на меня, не выказывала раздражения. Она лишь прижала ладонь к моей щеке. «Кончено, получится, милая. У тебя все получится, я знаю. Не спеши, там подождут. Да и к тому же неважно, как все пройдет… главное, что пройдет. Сделай что сможешь, и кто знает, как оно все обернется. Сдашь ты или не сдашь – меня устроит любой результат». И мама наклонилась ко мне с точно таким же выражением, как сейчас: брови слегка приподняты, серые глаза, полные любви, слегка расширены, в них играет улыбка. Да, особая улыбка, которая всегда означала одно: «Все хорошо, Элис. Все будет в порядке». Я отворачиваюсь, чтобы смахнуть слезу. Не знаю, как я буду жить, когда силы этой любви больше не станет в моей жизни. – Мама, послушай, я не могу ехать с тобой в «Скорой». Это связано со страховкой. – Ложь. Но это вызвано соображениями безопасности. Дело в том, что я боюсь, не следят ли за мной, и хочу поездить кругами, чтобы сбить преступников со следа. Я целую маму в лоб. – Ты ведь не против поехать с медсестрами? Мама кивает и делает знак глазами. – Вот и хорошо. Отдохни пока. А Лиэнн тебя встретит и поможет устроиться. Новое место – чудесное. Жаль, конечно, что приходится переезжать, но ничего не поделаешь, там более подходящее обслуживание. А я навещу тебя совсем скоро. И мы дочитаем «Грозовой перевал». Договорились? И снова мама кивает и подносит руку к маске, но я ее останавливаю: – Не надо, мам. Ничего не говори. Я тоже тебя люблю. Постарайся отдохнуть. Лиэнн пришлет мне фото твоей новой комнаты. Она уже видела ее, говорит, там просто замечательно. Все твои вещи тоже перевезут туда. И книги. Тебе там будет удобно и комфортно. Все будет хорошо. А я скоро приеду. Совсем-совсем скоро. Я снова целую ее в лоб, спускаюсь на землю и посылаю ей воздушный поцелуй, пока медсестра не закрыла передо мной дверцу. «Ну почему я такая трусиха? Почему?» Теперь нет нужды сдерживаться, и слезы капают из глаз, пока «Скорая» медленно отъезжает. Я наблюдаю. Я снова маленькая и наблюдаю за тем, как мама уходит с детской площадки. А я хочу побежать за ней следом. Я снова на экзамене по классу фортепиано, и мама шепчет мне в ухо слова поддержки. Я возвращаюсь в Англию после кошмара с Алексом, и мама встречает меня в аэропорту. Та же улыбка в глазах. «Все будет хорошо, детка…» Машина «Скорой помощи» уменьшается, тает вдали, а я стою, вонзая ногти в ладони. Мне безумно хочется быть сейчас рядом с мамой, но Мэтью согласен, что так надежнее. Полиция считает, что все закончилось, преследований больше не будет, и поэтому Мэтью сегодня нет рядом со мной. Никто не прикрывает мне спину. Том был в ужасе от видео из маминой палаты и предложил нанять Мэтью на ежедневную работу, пока ситуация не разрешится, но я отказалась. Хватит с меня. Сегодня четверг. Алекс уже под стражей. Он – главный подозреваемый в преследовании. И он же, скорее всего, прислал моей маме цветок со встроенной в горшок видеокамерой. Все ее записи были удалены после вмешательства полиции. Но прежде злоумышленник успел выложить видео в «Твиттере», «Фейсбуке» и «Инстаграме». Я делаю глубокий вдох, вспоминая сообщения от друзей Лиэнн. «Ты это видела? Кажется, это твоя мама». Я пытаюсь представить Алекса в комнате для допросов, под строгим взглядом детектива Сандерс. Расколет ли она его? Он ли это вообще? Неужели все закончилось? Глава 40 МЭТЬЮ Металлической лопаточкой Мэтью по очереди поддевает и переворачивает три блинчика. Это категорически запрещено – пользоваться металлической лопаткой, готовя на антипригарной сковороде, – но Салли рядом нет, а значит, надзирать за ним некому. Блинчики хорошо подрумянились. Они маленькие и толстые, американские – именно такие нравятся ему и дочке больше всего. Мэтью восхищается женой и доверяет ее вкусу во всем, но две вещи его сбивают с толку: это ее страсть к опере, которой он совсем не понимает, и то, что она совсем не права насчет блинов. Салли любит традиционные блины, большие и тонкие, посыпанные сахарной пудрой и сбрызнутые лимонным соком. Мэтью содрогается при мысли о том, сколько раз надо налить тесто на сковороду, чтобы напечь горку тонких блинов, как трудно их переворачивать, да вдруг еще и подгорят… А этот кислый вкус лимона, от которого перехватывает дыхание! Нет. Все это неправильно. Но ничего, сегодня на кухне хозяйничает он, по радио звучит джаз, а блины на сковороде идеальные – толстые и масленые. – Ваш заказ, мадам. Порция блинов с вареньем из голубики. – Мы не в ресторане, папочка. Почему ты говоришь так, как будто мы в ресторане? – Так можно же притвориться. – А зачем? Тогда надо платить. – Нет, не надо. Это мой ресторан и мои правила. А блины сегодня – с доставкой на дом. – Как это – на дом? На крышу, что ли? – Амели хмурится. – Ты такой глупенький, папочка. Как же я буду есть блины, если они на крыше? – Нет-нет-нет. На дом – значит в дом, домой. Все готово, детка. Сейчас будем есть. – Мэтт плюхает два пухлых золотистых блина в тарелку, поливает вареньем и добавляет большую ложку йогурта. Потом перекидывает через руку полотенце и с таким шиком подносит тарелку дочке, что та начинает хихикать, сидя на своем высоком стульчике. – А где мама? – Мама поехала в химчистку, забрать белье. Смотри осторожно, блины еще горячие. Сначала попробуй. Может, тебе их нарезать, чтобы ты не обожгла ротик? – Нет. Я уже не маленькая. – Амели решительно выставляет вперед руку, чтобы отодвинуть от себя отца. Мэтью видит в ее глазах знакомое выражение. «Главное, не показывать ей, что я слегка опасаюсь, – думает он. – Только бы не истерика. По крайней мере, не сейчас». – Хорошо. Только сначала попробуй маленький кусочек с йогуртом, чтобы не обжечься, ладно? – Ладно. Мэтью смотрит, как дочь маленькой вилочкой кромсает толстый блин. Похоже, истерика отменяется. Напряжение в плечах спадает, он берет телефон и проверяет, нет ли сообщений от Мелани. Просто не верится, что расследование продвигается так быстро. Только бы Мел не ответила «нет» на его не вполне традиционную просьбу. Хилл знает, что посторонним запрещено присутствовать на полицейском допросе. Да, жаль, конечно, что у него нет официального статуса и формальной связи с полицией. Некоторое время назад он думал о переквалификации. Его привлекало разнообразие техник ведения допросов. И составление профилей преступников. Он прошел специальную подготовку по ведению переговоров, и ему понравилось. Мэтью даже задумался над тем, не получить ли новую специальность, которая поможет ему вернуться в полицию, но уже в ином качестве. Но, взглянув на дочку, которая, сидя перед ним, уплетала блин, он напомнил себе, что есть дела более насущные. Надо зарабатывать на жизнь. Раскручивать свое агентство. Не до курсов. И в полицию он больше не вернется, как бы Мелани его ни уговаривала. Слишком поздно. Наконец звонит телефон.