– Послушайте, док, – сказал Ридер через плечо. – Кто-то забрал нашу девицу? – В смысле «кто-то»? – спросил Альварес, выходя в коридор. – Похоже, что нет, – сказал Ридер и указал на противоположный конец коридора, где двери вели в переулок. Девушка шагала зигзагами, медленной, неровной походкой. Через каждые несколько мгновений она чуть не падала и выпрямлялась снова, лишь держась за стену. При деформированных бедрах и изборожденной спине ноги ее, казалось, вполне были способны ее удержать. Со спины у нее свисал лоскут кожи. – Матерь Божья, – проговорил Альварес и перекрестился. – Едва ли, – проговорил Ридер и двинулся вслед за девочкой. Та как раз вышла в двойные двери, и на нее упал свет солнца. Девушка вышла из переулка, что тянулся вдоль больницы, и оказалась на тротуаре. Машины сбавили ход: их водители таращились на нее. Ридер и Альварес держались в полусотне шагов позади. Она прошла по тротуару к деревянной скамейке с рекламой местного ломбарда. На этой скамейке сидели пожилая женщина в черном платье и мальчик в шортах. Мальчик ел рожок мороженого. – Вы же ее видели, – сказал Альварес. – Она была мертва. – Видел, – подтвердил Ридер. – И сейчас тоже вижу. – Мне нужно кому-то позвонить, – спохватился Альварес. – Кому мне звонить? – Меня просто из колеи выбило, – признался Ридер. Мальчик с рожком поднял глаза и увидел голую, ненормальную тетеньку. Пожилая женщина, его бабушка, тоже увидела и тотчас взялась за четки у себя на шее и заговорила что-то по-испански. Мальчик смотрел, вытаращив глаза. Мороженое таяло у него в руке. Мертвая девушка медленно шагала к нему. – Уходите оттуда, – крикнул Ридер. Пожилая женщина взяла мальчика за руку и потащила прочь. Его рожок упал на тротуар. Мертвая девушка остановилась и наступила одной ногой в мороженое. Ее качнуло, будто сносило мощным течением реки, и она сомкнула и разомкнула пальцы. Один раз, потом другой. – Мисс? – позвал Альварес. Она медленно обернулась. Ридер находился достаточно близко, чтобы слышать, как кости хрустят у нее в бедрах. Они глухо скрежетали, как несмазанные шестеренки. Ее серая кожа, видел он, на солнце покрывалась волдырями. Крупные нарывы выпячивались, как сахар на сковороде. Когда они лопались, под ними оставалась черная кожа. Выражение лица у нее было вялым, челюсть вышла из сустава и висела под странным углом. Единственный целый глаз выглядел твердым кровавым шариком. Ридер положил руку на пистолет. Девушка медленно остановила свой нездоровый взгляд на Альваресе – тот сделал к ней шаг. Один, затем второй. – Док, я бы этого не делал. Альварес не обращал внимания. – Док, остановитесь. Он остановился, но лишь на расстоянии вытянутой руки от нее. Судмедэксперт открыл и закрыл рот, как человек, желавший что-то сказать – возможно, чтобы успокоить или подбодрить. Девушка серией отрывистых движений повернула обугленную, безволосую голову. Она смотрела вытаращенными глазами, кожа на щеках была вся черная, а руки и грудь сгорали на солнце. Альварес протянул руку. Девушка пристально уставилась на его руку: плоть запястья доктора едва виднелась из-под белого лабораторного халата. Затем потянулась к нему, взяла руку Альвареса в свою, будто медлительный глупый ребенок, изучающий игрушку. – Док, – сказал Ридер и шагнул в сторону судмедэксперта. Девушка резко двинулась. Вскинула руки к глазам Альвареса. Просунула большие пальцы под его очками и всадила в глазницы по самые фаланги. Альварес закричал. Ридер подбежал к девушке и оттащил ее назад. Он слышал, как ее пальцы влажно выскользнули из глазниц Альвареса. Она прохромала к скамейке. Там обрела равновесие и стала слизывать кровь с пальцев. Язык вываливался из открытого рта. Ридер вынул пистолет, и девушка бросилась на него с неимоверной скоростью. Ридер ударил ее по лицу деревянным прикладом. Ударил три раза, четыре. Ее челюсть раскрылась еще шире – теперь казалось, что она почти оторвалась. Альварес, пошатываясь, отошел к зарослям мирта, где упал на колени. Девушка бросилась на Ридера в третий раз, но он теперь повернул пистолет в руке и вдавил ствол ей в живот. Тот буквально погрузился в мертвую плоть. Ридер выстрелил. Взрыв вышел оглушительным, странным и неестественным, будто раскат грома в солнечный день. Девушка отлетела на тротуар и затихла. Вокруг распространялась лишь вонь горелой мертвой плоти. Кровь, брызгавшая из-под нее на бетон, шипела и чернела. Пациенты больницы выстроились в широкий круг на краю стоянки, скрытые от солнца тенью мирта. Один из зевак, тощий старик с трехдневной щетиной и в едва застегнутом больничном халате, вытянув шею, проговорил: – Срань господня, на хрен. Женщина в спортивных штанах ринулась к отделению неотложной помощи, взывая о помощи. Ридер поднял руку перед толпой и направился к краю тротуара, где стоял на коленях Альварес. – Не приближайтесь. Зеваки даже не пытались его ослушаться. Глаза доктора стекали по лицу. Кто-то в толпе громко ахнул. Девушка снова зашевелилась. Она пыталась перекатиться на спину, точно жук: влево, вправо, влево, вправо. Ридер подошел и, поставив ботинок ей на плечо, пригвоздил ее к земле. Затем наступил ей на шею и, приставив дуло пистолета прямо к ее левой груди, спустил курок. Зеваки вскрикнули и бросились врассыпную. Один мужчина обнял женщину, другого вырвало на асфальт. Девушка снова лежала не шевелясь. Ридер вытер кровавые брызги с щеки и посмотрел на руку. – Черт возьми, – выругался он. С наступлением сумерек почти все фейерверки, что принес Калхун, были выстреляны, за исключением лишь нескольких бутылок-ракет. Когда Аннабель стала собирать бумажные тарелки в мусорный мешок, во дворе стоял запах серы. Бассейн был объят синим дымом. Двое ребят из Божьего домика на парковке мотеля рисовали световые следы бенгальскими огнями. Сэнди сидел на алюминиевом шезлонге в одних плавках и, болтая ногами, попивал рутбир из бутылки, а вокруг него валялась куча подарков и использованной оберточной бумаги. Диего, в шортах и вьетнамках, с голым торсом, бренчал на гитаре, которую принес из дома. Его жена сидела рядом за столом в бетонном патио, оба под зонтом. Аннабель, убирая со стола, наблюдала за ними краешком глаза. Росендо была в ярком розовом платье и сандалиях и с красным шелковым гибискусом за ухом. Она сидела спиной к столу, одну руку положив на свой раздутый живот, а вторую запустив Диего в волосы. Калхун ходил вокруг с пивом в руке, пиная воздушные шарики в бассейн, где те темнели на поверхности среди огоньков гирлянды и отражения неоновой вывески мотеля. Аннабель приглядывала и за Сэнди, который не сводил глаз с Калхуна, бродящего вокруг бассейна. «Может, он знает? – гадала она. – Может, мальчик чувствует такие вещи?» Калхун принес фейерверки в старом ковбойском сапоге, завернутом в целлофан: бутылки-ракеты, черные кошки, огненные змеи, свистящие охотники, римские свечи, дымные бомбы, парашютисты. Все в подарок Сэнди. В начале праздника Аннабель положила руки Сэнди на плечи и, поставив его перед Калхуном, спросила: – Ты же помнишь мистера Калхуна, Сэнди? Калхун перевел взгляд с мальчика на Аннабель и обратно на мальчика. Затем наклонился и протянул Сэнди руку. – Сэндмен, – чинно проговорил он. Сэнди выдержал паузу, достаточно долгую, чтобы Аннабель успела забеспокоиться, но затем пожал Калхуну руку, на что тот воскликнул: – Вот это сила! – Это мне? – спросил Сэнди, указывая на фейерверки. – Если твоя мама не будет против. Аннабель кивнула. Мальчиков из Божьего домика на день рождения привезла бабушка. Они были братьями – Альфред и Малкольм. Младший, Альфред, постоянно что-то болтал и ковырялся в носу. После торта и подарков он подбежал к Аннабель, сидевшей у бассейна с Калхуном, закатав джинсы до колен и болтая ногами в прохладной голубой воде. – Сэнди не делится фейерверками, – заявил мальчик. Его старший брат, Малкольм, был рослым, с холодным острым взглядом близко посаженных глаз. После того как мальчики какое-то время поплавали, Малкольм, стоя на мелководье, развлекался тем, что держал младших ребят под водой, пока те не начинали кричать и брыкаться. Позже Аннабель, конечно, стала бы винить в этом себя. Это ей надо было все предусмотреть, ей обо всем подумать, прежде чем приглашать к Сэнди на день рождения странных ребят, с которыми он и не играл никогда и которые были старше его. Но они ведь вместе ходили в церковь, и она решила, что день рождения без детей, с одними лишь взрослыми, выйдет скучным и невеселым. Как-никак, Сэнди исполнялось всего одиннадцать. Позже Аннабель услышит голос матери, которая всегда ее успокаивала: «Ну, ты по крайней мере попыталась, так ведь?» Малкольм с Альфредом открыли последнюю бутылку-ракету и запускали их по одной-две за раз из уже почерневшего кожаного сапога, чтобы, по совету Калхуна, стрелять как бы из двойной пушки. Они сидели на краю стоянки, сразу за забором бассейна, где гравий встречался с травой. Ракеты взлетали с таким звуком, будто расстегивали воздух, как молнию, и взрывались футах в пятидесяти над бассейном. – Где, черт возьми, их бабушка? – спросила у Калхуна Аннабель. – Этим двоим фейерверки понравились больше, чем Сэнди, это точно, – заметил Калхун. – Ему тоже понравились, – сказала она, собирая в мешок еще три бумажных тарелки. – Это хороший подарок. Еще один взрыв – резкий, как оружейный выстрел. Затем раздался раскат смеха и гнусавый голос Альфреда: