— А потом так раз… — усмехнулся Витольд Леонидович. — И своими пальчиками с вампирским красным маникюром — в прах человека! Мол, я ничего не знаю, ничего не ведаю! Исчадье ада ты, Цветкова! — Громко сказано, — ответила она. — Может, это ты хочешь прикрыть свои делишки с человеком из крематория? — предположила Яна, вставая и запахивая на себе халат как можно туже. — Жил-был один человек, родственники у него жили далеко, и было их не так уж и много. И вот этот человек умер. Связались с его родственниками. Охи-ахи оставим за кадром. Родственники вышли на врачей, попросили кремировать родственника, оплатили все дистанционно. Потом слезно попросили где-то немного подержать их урну, пока сами не прилетят за ней в Питер и не заберут, чтобы похоронить на родине. Вот мой приятель и попросил ненадолго, на пару недель, поставить урну у меня. У них в крематории урн много. Чтобы, значит, не перепутать и не потерять. У меня она стояла в гордом одиночестве, и ты даже назвала ее вазой. Я не вижу здесь никакого криминала. Обычное человеческое отношение, помощь. — Запаивать надо было! — сказала Яна. — Так запаяли. Вчера вечером, когда за ней родственники приехали. Я отказывался, но они заплатили за беспокойство аж пятьдесят тысяч. Люди, сразу видно, что не бедные, — сказал Витольд Леонидович, нервно прохаживаясь по комнате. — А что там было-то, на флешке? — Мы не знаем, но что-то очень важное, — ответил Петр, выглядевший бледнее, чем обычно. Яна чувствовала свою косвенную вину. — И кто они? Куда уехали? Или, может, здесь остановились? — спросила она. — Умершего по официальным документам звали Максим Лютиков. Отчество, вроде, Михайлович. А приезжал его брат Лютиков Богдан Михайлович с женой. — От чего он умер? — спросил Петр. И вдруг Витольд Леонидович истерично засмеяться, и Яне с Петром какое-то время пришлось подождать, пока он успокоится. — Максим Лютиков был игроманом, — сказал патологоанатом. — Сначала сосал деньги из родителей, потом его женщины содержали. А он все сидел за компьютером, ел вредную пищу и играл. В итоге остался один, разжирел до ста восьмидесяти килограммов, никого не слушал, лечиться категорически не соглашался. Зарос грязью, сидел и играл… — На что жил? — спросил Петр. — Родные, то есть брат, махнули на него рукой… Максим стал его болью. Мать умерла раньше времени от переживания за сына. Последнее время никто ему не помогал. Так он написал пару популярных игр, пару каких-то серьезных программ, за что хорошо заплатили. Ему каждый месяц капали нехилые роялти за использование программ, за покупку и скачивание игр. Максим тратил все на еду да на компьютерное оборудование. Именно за игрой, за компьютером, у Максима Михайловича остановилось сердце. А было ему всего сорок. И вот по иронии судьбы даже в его прах вы запихнули свою компьютерную штуковину, — выдохнул Витольд Леонидович. — Ничего смешного! Он сам притягивал к себе все компьютерное, потому что жил этим, и флешку притянул, — ответила Яна. — Его брат, забирая урну, сказал, что они спешат в аэропорт, что опаздывают на рейс. Так что, думаю, они уже не в Питере. И так столько денег потратили!.. Да и повод не очень веселый. Оставаться в городе для чего? Посмотреть город, посетить музеи и рестораны? А в гостинице будет ждать захоронения урна с прахом брата? Перспективка, скажем, так себе. Пепел Клааса и без того лишние две недели стучал в его сердце, требуя захоронения. — Куда они полетели? — спросил Петр. — Только не говори, что двинешь следом! — воскликнул патологоанатом. — Куда? — В Сочи. Они там живут. Адрес я не спрашивал, мне как-то это ни к чему было. Шучу! Узнал, что они из Сочи, возбудился и спросил, а если на отдых приехать? Ну, я так, на всякий случай… А Богдан совершенно серьезно и говорит, мол, пожалуйста, приезжайте! Они как раз домик-бунгало сдают на берегу моря. Адрес: улица Веселая, дом двадцать. Романтическая обстановка. Все удобства. Нет, вы что, серьезно полетите за урной? Что же такого важного в ней было? — искренне удивлялся Витольд Леонидович. — Говорят же тебе, не знаю, — буркнула Цветкова. — Что-то серьезное, важное… — сказал Петр. — Я отцу обещал, не могу его подвести. Он сейчас на войне, рискует жизнью, даже не знаю, что с ним. Я — его единственный сын, которого он попросил только вот об одном. Так я и с этим не справился. Выходит, я подвел его… Нет, я поеду и найду ее, эту чертову флешку. — Я что, тебя одного оставлю? Ну уж нет! Мне тоже перед твоим отцом краснеть не хочется. Где ты? Почему я отпустила тебя одного? Это даже не обсуждается! Едем вместе! Тем более что это моя вина — я же положила флешку туда, в чем увезли ее потом в Сочи. — Мне, ребята, страшно на вас смотреть, — заявил Витольд Леонидович. — Зная размах деятельности Яны и во что она может влезть… А на подстраховке только хлипкий юноша… — Не хлипкий я! — тут же возразил Петр. — Но еще молодой, неопытный! Встречаться с твоим отцом и объяснять, почему я отпустил вас одних, не горю желанием! Едем вместе! — Ты еще моего отца захвати, мою мать, мать Мартина… Вот повеселимся-то!.. — съязвила Яна. — Зачем? Мы им даже не скажем. Мы же быстро: туда и обратно, — возразил Витольд Леонидович. — А ты, — посмотрел он на Петра, — не слушай больше эту женщину! — Страхуйте меня! Не слушать ее? Это выше моих сил. Она меня завораживает, словно медуза-горгона, — усмехнулся Петр. — Тебя можно понять, это у вас семейное, — засмеялся патологоанатом. — Я не могу ехать в таких условиях, — шепотом на ухо Витольду Леонидовичу сообщила Яна, оказавшись в плацкартном вагоне поезда Санкт-Петербург — Сочи. — Кто-то не хотел лететь самолетом… — услышал ее Петр. — Подумаешь, княгиня какая! — округлил глаза патологоанатом. — Так отдалиться от рабочих и крестьян! Фамильные замки ей подавай, апартаменты, отдельные вагоны… Не было билетов, извините, королевна, ни в СВ, ни в купейный. А ехать ты вызвалась, — ехидно сказал Витольд. — Итак, выкупили четыре места на троих, чтобы никто не подсел. Весь вагон выкупить не смогли. Все уже продано. Курортный сезон… Яна сидела, вцепившись в свою дамскую сумочку, и с ужасом смотрела на сидящих напротив мужчину и женщину неопределенного возраста, заселившихся на боковушки. Они смачно жевали традиционную дорожную еду — сваренные вкрутую яйца, истекающую соками курицу, помидоры… По узкому проходу сновали озабоченные чем-то своим люди, по всему вагону с разной степенью противности орали дети, а по соседству время от времени заходилась в пронзительном лае собачонка мелкой породы, которую, наверное, пронесли сюда нелегально. — Давно так не ездила, — вышла из оцепенения Яна. — Совсем разбаловалась. А ведь в детстве даже в общем вагоне ехали с мамой с юга. Стоячие места! До сих пор помню, как впихнули нас. У меня правая нога в одном вагоне, левая на сцепке в другом. И они так жутко грохотали, качались вверх-вниз, вверх-вниз… И я с ними — туда-сюда, туда-сюда… Ногу было некуда поставить — сколько народу ехало! И платили все в карман проводнику, лишь бы взял. Он — царь и бог. Я маме тогда сказала, что так до Москвы я не доеду… — Ничего себе у тебя воспоминания! — кажется восхитился Петр. — Сейчас на РЖД более-менее порядок. Это когда было-то? — Так до революции, внучок, — старческим голосом изобразила Яна. — Гражданская война, мешочники… И на броневичке, кстати, с Лениным — тоже я! — Да ладно!.. — подыграл Петр. — Ну, и как он, Ильич, как человек? — С огнем играешь! — предостерег его Витольд Леонидович и обратился к Яне: — Если ты так ездила, то эти условия тебе раем должны казаться. У тебя вот есть отдельная койка. Можешь ложиться и спать. — Тридцать часов? Да и не хочу я спать. Как тут уснешь? — ответила Яна, прижимаясь щекой к оконной раме. Петр встал, распаковал один из комплектов постельного белья, вытащил простыню и натянул ее между верхними полками, соорудив своеобразное купе. — Так лучше? — спросил он. — Значительно, — несколько оживилась Цветкова, — хоть какое-то укрытие. — Любите вы подальше держаться от народа… — кажется, пошутил Витольд Леонидович. Людской гул в вагоне устоялся, немного поутихли дети, даже собачонка по соседству уже не лаяла, а как-то ворчливо поскуливала под стук колес. Пахло все теми же вареными яйцами, копченой курицей и, кажется, лапшой быстрого приготовления. Яна то и дело поглядывала на часы, словно это могло помочь поезду ехать быстрее. — У нас не купе — не запереть. Все вместе уйти не можем, — сказал Витольд Леонидович. — А Яне, я смотрю, некомфортно. Да и есть наверняка хочется. Поэтому, молодежь, идите в вагон-ресторан, развейтесь. Опять же убьете пару часов. Уж больно медленно в нашем вагоне время тянется! Да и мне перекусить принесите… И пивка! Петр с Яной, поднырнув под натянутую простыню, двинулись в сторону вагона-ресторана, оставив Витольда Леонидовича на страже их нехитрого скарба. Вагон-ресторан Яне сразу понравился. Столы с накрахмаленными белоснежными скатертями и сверкающими приборами, красивые кресла с высокими спинками, приветливый персонал и великолепный, словно совсем не такой, как в плацкартном вагоне, плавно плывущий пейзаж за окном. — Вы вдвоем? Присаживайтесь. Наше меню… Яна взяла заламинированную картонку меню. Выбор был невелик, но поесть и попить было что. — Мне грибной жюльен и шницель с пюре, — сказала она. — А мне бутерброд с красной рыбой и шницель с картофелем фри, — заказал Петр. — Шампанское, вино, коньяк, пиво?… — предложила официантка. — Бутылку шампанского, — потребовала Яна. — Лучшего! — добавил Петр. — У нас краснодарское, но из резервного фонда. Полторы тысячи бутылка. Наценка РЖД и ресторана… — Идет! — согласился Петр. — Пить вдвоем будете? — вдруг спросила официантка. — Извините! Можно паспорт молодого человека? — Мне двадцать четыре!.. — покраснел Петр. — Подтверждаю, — кивнула Яна. — Хорошо, верю, — улыбнулась официантка и удалилась. Яна блаженно откинулась в кресле и вытянула свои длинные ноги. Одета она была в платье итальянской длины, по фигуре, яркой, еще чуть-чуть — и вульгарной леопардовой расцветки. Но этого чуть-чуть как раз и не произошло, может быть, благодаря люрексу, пронизывающему желтые пятна, или темным, сумрачно мерцающим пайеткам, пущенным по пятнам темно-коричневым. Платье сверкало и переливалось, поражая воображение, и очень шло Яне. На шее висели цепочки желтого и белого золота — штуки три, на двух из которых висели крупные кулоны. В ушах — золотые кольца устрашающего диаметра. На пальцах с красным маникюром два красивых перстня с бриллиантами. Стройные ноги заканчивались открытыми туфлями золотого цвета из натуральной кожи на каблуках выше среднего. Петр, конечно, ничего не знал ни о люрексе, ни о пайетках, но смотрел на Яну, не отрывая глаз, загипнотизированный ее привлекательным лицом, стройной модельной фигурой и вообще каким-то новым, на грани фола, образом. Ну, разве дашь этой очаровательной женщине больше тридцати — тридцати пяти? — Ты меня рассматриваешь, словно впервые увидел… — сказала Яна. — Да так… — спохватился Петр, — Никак привыкнуть не могу. У тебя одежда… Не для путешествий по железной дороге. — Что такого? — посмотрела на себя Яна. — Удобное трикотажное платье. Я всегда так одеваюсь. Предлагаешь надеть трико с вытянутыми коленками и безразмерную, убитую стирками, но удобную футболку? — По крайней мере, ты бы слилась с другими пассажирами, а так все на тебя странно смотрят. — А я не хамелеон, чтобы с кем-то сливаться.