– Дейв… – Ладно, ладно. Я вытащил мобильник, раскрыл и прижал к уху. – Да. – Дэвид? Это я. А-ах, снова это чувство – этот холодок нереальности происходящего. Кофе в желудке превратился в жидкий азот. Со мной говорил Джон. В этом не было никаких сомнений. Мне звонит человек, который сидит напротив меня и курит. И рядом с ним нет ни одного телефона. – Запись? – спросил я, взглянув на Джона. – Что? Нет. Не знаю. Кажется, я позвонил тебе ночью и попросил приехать сюда. Не важно. В любом случае держись от меня подальше. У нас мало времени. Отправляйся в Лас-Вегас, найди там человека… – Кто это? Джон странно посмотрел на меня. Голос в телефоне: – Это Джон. Ты меня слышишь? – И слышу, и вижу, – ответил я дрожащим голосом. – Ты сидишь напротив меня. – Ну, тогда просто поговори со мной лично. Нет, подожди. Я случайно не ранен? – Что? – Черт! Кто-то пришел. Щелк. Джон отключился. Я сидел, прижав телефон к уху, и чувствовал, как на меня накатывает страшная усталость. * * * Если бы это был кто-то другой, то я бы решил, что меня пытается разыграть какой-то подвыпивший приятель. Но я понимал, что это не розыгрыш: во-первых, Джон уже видел меня в гневе, и, во-вторых, шутка вышла не смешной. Мне стало страшно – по-настоящему страшно, как в детстве. Джон выглядел бледным, полумертвым. Мои ноги промокли и замерзли, глаза чесались под контактными линзами, а голова болела от недосыпа. Захотелось сжечь мобильник, запереться дома, залезть в шкаф и свернуться калачиком под одеялом. Наступил переломный момент в моей жизни. Впрочем, все к этому шло, верно? С самого первого дня мне казалось, что жизнь в обществе – это сложный, опасный танец, и что я – единственный, кто не умеет танцевать. Меня снова и снова сбивали с ног, а я каждый раз поднимался, униженный и окровавленный. На меня вечно смотрели с укором, мечтая о том, чтобы я, наконец, убрался ко всем чертям и перестал портить праздник. Меня хотели вытолкнуть наружу, туда, где, пытаясь согреться, друг к другу жмутся уроды. Туда, к неудачникам, безумцам, которые могут лишь с завистью смотреть на нормальных людей, на то, как они покупают новые сверкающие машины, делают карьеру, создают семьи и проводят отпуск с детьми. Такие вот уроды всю жизнь ковыляют туда-сюда, пытаются понять, почему их бросили, бормочут о всеобщем заговоре и снежных людях. Когда они стараются наладить контакт с окружающими, обычные люди едва сдерживают смех, закатывают глаза, криво ухмыляются – и, что хуже всего, жалеют этих дурачков. Сидя в кафе в ту апрельскую ночь, я внезапно представил себе, как меня выбрасывают на улицу, услышал, как защелкиваются замки. Добро пожаловать в мир уродов, Дейв. Скоро ты заведешь себе страницу в Интернете, где станешь писать обо всем на свете – одним огромным абзацем. Это было похоже на смерть. * * * – Это я? – спросил Джон. – Это я звонил, да? Мне захотелось выплеснуть кофе ему в лицо. – Извини, Дейв – за то, что нарушил твой суточный ритм, за все, что произойдет, за то, что люди… э-э… взорвутся. Я двинулся к выходу. Наверное, за нас расплатился Джон. Точно не знаю. Я вышел на улицу, нашарил ключи в кармане и открыл дверь водителя. Молли выпрыгнула на тротуар, посмотрела на меня и залилась лаем. Затем пробежала немного по пустой площадке для парковки, обернулась, залаяла; потом сделала еще пару шагов и снова гавкнула. – Похоже, она хочет, чтобы мы пошли за ней, – заметил Джон. Собака понеслась по тротуару, время от времени оглядываясь, словно проверяя, идем ли мы за ней. Я сел в машину и поехал в противоположном направлении. Похоже, у Джона сложилось свое мнение на этот счет, но он увидел выражение моего лица и промолчал. Краем уха я слышал, что собака бежит за нами и лает, но решил не останавливаться. В машине повисло напряженное молчание. Наконец Джон осторожно осведомился о том, куда мы направляемся. – На работу, черт бы ее побрал. Шесть утра, пора открывать лавочку. Подменить нас некому. Джон отвернулся и стал смотреть на витрины магазинов и редких любителей утренних пробежек. В конце концов я спросил, чем он там занят, но ответа не получил. Я видел, что Джон все еще дышит – это хорошо. Значит, он просто спит – и это, наверное, тоже неплохо. Если Джон заболеет и умрет, то твой труп, Роберт Марли, найдут в какой-нибудь канаве. Я остановился на красный сигнал светофора и, как всегда, почувствовал себя полным идиотом. На улице ни души, но я, тем не менее, торможу, потому что того требует цветной фонарь. Проклятое общество отлично меня выдрессировало. Я потер глаза и застонал. Внезапно мне показалось, что я – самый одинокий человек в мире. Бах! Что-то царапнуло по стеклу. Что-то, похожее на когти. Я вздрогнул и посмотрел назад. Это действительно были когти. Молли стояла на задних лапах, прижав передние к стеклу. – Гав! – Пошла прочь! – Гав! – Заткнись! – ГАВ! – Я сказал – заткнись! Убери лапы! – ГАВ! ГАВ! ГАВ! – Заткнись! Заткнись! Зат-кнись! Мне неприятно вспоминать о том, сколько все это продолжалось. В конце концов я вышел из машины, чтобы Молли могла запрыгнуть на заднее сиденье. Да, в ту ночь моя жизнь полетела под откос, и все потому, что собака одолела меня в споре. Молли обнюхала Джона, затем гавкнула; в закрытом пространстве лай прозвучал оглушительно. Джон даже не шелохнулся. – Чего ты хочешь? В тот момент данный вопрос казался мне вполне резонным. У собаки, похоже, были свои планы, и отступать от них она не собиралась. – Что? Ты решила, что я – твой хозяин? Малыш Тимми упал в колодец? Что тебе… Я замолчал: мой взгляд привлекла металлическая бирка, болтавшаяся на ошейнике: «Я – Молли. Пожалуйста, верните меня…» Собака перестала лаять. * * *