Я снова и снова просыпалась в уродливом, отвратительном мире и каждый раз крепко зажмуривалась, вспоминая, кто я. Ближе к полудню я все-таки встала, но не потому, что могла посмотреть в лицо новому дню, а потому, что больше не могла смотреть в лицо ночи. Я вышла в гостиную. — Доброе утро, — поздоровалась Ана. Она сидела на диване, а увидев меня, встала и взяла меня за руку. — Что я могу для тебя сделать? Я посмотрела ей в глаза и честно ответила: — Ты ничего не можешь сделать. Что бы ты ни сделала, это не принесет мне облегчения. — Я это знаю. Но ведь должно быть хоть что-нибудь, что я могла бы… — В ее глазах появились слезы. Я покачала головой. Я не знала, что сказать. Я не хотела, чтобы кто-то помог мне почувствовать себя лучше. Я не могла думать о том, что предшествовало этому моменту. Я не могла заглядывать в будущее дальше чем на этот вечер. Я не знала, как проживу следующие несколько минут, не говоря уже о следующих нескольких часах. И опять-таки я не знала, чем кто-нибудь мог помочь мне. Как бы Ана ни старалась, как бы ни вылизывала мой дом, какую бы мягкость и деликатность ни проявляла, Бена со мной все равно не было. Не имело значения, приму ли я душ, пробегу ли по улице голой, выпью ли все спиртное в доме до последней капли, Бена со мной все равно не было. Бен больше никогда не будет со мной. Я вдруг почувствовала себя так, словно не доживу до конца дня. И если бы Ана все-таки не присматривала за мной, не знаю, что бы я сделала. Я села с ней рядом. — Ты можешь остаться здесь. Побудь со мной. Легче мне не станет, но, я думаю, это поможет мне хоть немного поверить в себя. — Эмоции настолько меня переполняли, что я не могла плакать. Мое лицо и тело были до такой степени захвачены ужасом, что для остального не оставалось места. — Хорошо. Я здесь, и я не уйду. — Ана крепко обняла меня за плечи и сжала. — Думаю, тебе не мешало бы поесть, — сказала она. — Нет, я не голодна. Едва ли я когда-нибудь вообще захочу есть. Какое оно, ощущение голода? Кто это помнит? — Я знаю, что ты не голодна, и все-таки тебе надо поесть, — не отступала Ана. — Если бы ты могла выбирать из всех блюд на свете, что именно ты смогла бы сейчас проглотить? Не думай о здоровье или расходах. Просто назови, что бы ты съела. Обычно, когда мне задавали такой вопрос, я отвечала, что хотела бы биг-мак. Я всегда хотела просто биг-мак, самую большую упаковку картошки фри, которая есть в «Макдоналдсе», а потом стопку «чашек» с арахисовым маслом «Reese’s». Мое нёбо не привыкло к вкусу изысканной еды. Я никогда не любила суши или хорошее шардоне. Я сходила с ума по картошке фри и кока-коле. Но не теперь. Сейчас для меня биг-мак был таким же привлекательным, как степлер. С таким чувством я бы его съела. — Нет, ничего. Не думаю, что мне удалось бы что-то проглотить. — Суп? — Нет, спасибо. — Сегодня тебе придется поесть. Обещаешь мне, что съешь хоть что-нибудь? — Разумеется, — сказала я, но знала, что есть не стану. Я лгала. Я не собиралась выполнять это обещание. Да и какой смысл в обещаниях? Как мы можем ожидать, что люди сдержат данное слово, когда мир вокруг нас настолько непостоянный, непредсказуемый и бесчувственный? — Сегодня тебе нужно зайти в похоронную контору, — напомнила Ана. — Хочешь, чтобы я им сейчас позвонила? Я кивнула. Это все, что я могла сделать. Поэтому сделала. Ана взяла свой телефон и позвонила в контору. Судя по всему, я должна была позвонить туда накануне. Я слышала, как секретарша произнесла что-то вроде «вы опоздали». Ана не осмелилась передать мне информацию, но по ее тону я догадалась, что ей приходилось несладко. Дайте мне с ними поговорить. Только дайте. Я буду счастлива наорать на людей, наживающихся на трагедии. Ана отвезла меня в офис погребальной конторы и припарковала машину на улице перед ним. Под зданием был гараж, но парковка стоила два с половиной доллара за каждые пятнадцать минут. Это казалось настоящим абсурдом. Я отказалась поощрять этих рвачей, пользуясь их услугами. Это не имело никакого отношения к моему горю, кстати. Я всю жизнь ненавидела завышенные цены. На табличке было написано, что парковка бесплатная, если вы воспользовались услугами погребальной конторы «Райт и сыновья». Но это выглядело жалко. «Да, мы хотим его забальзамировать. Кстати, подпишите мою квитанцию на бесплатную парковку». Ана достаточно легко нашла местечко на улице. Я посмотрелась в зеркальце со стороны пассажира и поняла, что мои глаза налились кровью, веки покраснели. На щеках выступили розовые пятна. Ресницы склеились и блестели. Ана протянула мне большие темные солнечные очки. Я надела их и вышла из машины. Поймав свое отражение в зеркале машины еще раз, я почувствовала себя Джеки Кеннеди. Одета для встречи, большие темные очки. Возможно, каждая женщина в глубине души хочет быть Джеки Кеннеди, но они имеют в виду Джеки Кеннеди первую леди или Джеки Кеннеди Онассис. Никто не хочет быть похожей на нее в горе. Ана подбежала к паркомату и собралась засыпать в него четвертаки, но обнаружила, что их у нее нет. — Проклятье! У меня кончились четвертаки. Ты иди туда, а я обо всем позабочусь, — сказала она, направляясь обратно к машине. — Нет. — Я порылась в бумажнике. — У меня есть немного. — Я опустила монеты в паркомат. — И потом, я не думаю, что справлюсь без тебя. — И я заплакала снова, захлебываясь. Слезы потекли по моему лицу, становясь заметными только тогда, когда они вытекали из-под больших стекол очков. ЯНВАРЬ Когда мы сели в машину Бена, он спросил, готова ли я к приключению, и я ответила, что готова. — Я говорю о настоящем приключении. — Я готова! — А что, если это приключение ведет нас в ресторан, до которого ехать больше часа? — Если ты будешь за рулем, то меня все устраивает, — сказала я. — Хотя я не очень хорошо представляю, что может заставить нас проделать такой путь. — О, это ты предоставь мне. — Бен повернул ключ зажигания. — Ты говоришь загадками, — заметила я, но он проигнорировал мои слова. Бен протянул руку и включил радио. — Ты отвечаешь за музыку и при необходимости будешь штурманом. — Меня это устраивает. — И я мгновенно переключила приемник на Национальное общественное радио. Когда зазвучали низкие монотонные голоса, Бен покачал головой. — Ты одна из этих? — спросил он с улыбкой. — Я одна из этих, — ответила я, не смущаясь и не извиняясь. — Мне следовало бы догадаться. У такой красивой девушки, как ты, должен был обнаружиться какой-то недостаток. — Ты не любишь разговорное радио? — Полагаю, я его даже люблю. То есть я люблю его той же любовью, что и визиты к врачу. Они служат определенной цели, но веселья от них маловато. Я рассмеялась, и Бен посмотрел на меня. Он смотрел, пожалуй, слишком долго, и я занервничала. — Эй! Смотри на дорогу, казанова! — крикнула я. Казанова? Это кто сейчас сказал? Мой папа? Бен тут же отвернулся и сосредоточился на трафике. — Прости. Безопасность прежде всего. Когда мы выехали на скоростное шоссе, он выключил радио. — Я в курсе последних сообщений о пробках, с меня хватит, — сказал он. — Мы будем развлекать друг друга старым испытанным способом. — Старым испытанным способом? — Беседой. — Ах да, верно, беседой. — Давай начнем с основного. Ты давно живешь в Лос-Анджелесе? — Пять лет. Я приехала сюда сразу после колледжа. А ты? — Девять. Я приехал сюда, чтобы поступить в колледж. Похоже, мы закончили учиться в один и тот же год. Ты где училась? — О, в Итаке. Мои родители учились в Корнелле и заставили меня побывать там на дне открытых дверей. Меня это не слишком впечатлило. Итака показалась мне лучшим вариантом. Сначала я выбрала медицину, но через пару месяцев поняла, что врачом быть не хочу. — А почему ты вообще задумалась о медицине? — Мы уже мчались по скоростному шоссе, и можно было расслабиться и не слишком следить за дорожным движением. — Мои родители врачи. Мама менеджер по персоналу в больнице моего родного города, а папа работает нейрохирургом там же. — Нейрохирургом? Это внушает страх, — добавил Бен. — Мой папа внушает страх. И с мамой не так просто. Они не слишком обрадовались, когда я сменила основной предмет специализации в колледже. — Так вот какая у тебя семья? Они на тебя давят? Успех во что бы то ни стало? — Родители всегда нацелены на достижение максимального результата. Вот только я не такая. Я из тех, кто работает, чтобы жить, а не из тех, кто живет, чтобы работать. — Но им это не по вкусу? Я пожала плечами: — Они верят, что жизнь для работы, а не для радости, не для смеха. Да, честно говоря, и не для любви, если говорить о них. Только работа. Не думаю, что моему отцу в той же степени нравится спасать жизни, в какой нравится быть лучшим в той области медицины, которая все время развивается и меняется. Для них главное — это прогресс. Библиотечное дело спокойное. И я выбрала этот путь. Они ничего не могли поделать. Родители не слишком вовлекались в мою жизнь, понимаешь? Поэтому, когда я сменила специализацию, для всех нас наступил момент… Это был разрыв. Им незачем стало притворяться, что они меня понимают. И мне незачем было делать вид, что я хочу иметь в жизни то же, что и они. До этого я никому не говорила о своем настоящем отношении к выбору профессии. Но Бену мне хотелось говорить только правду. Когда я все выложила, повисло неловкое молчание. Я сообразила, что слишком открылась, стала уязвимой. Отвернувшись, я посмотрела в окно. Встречное движение было плотным, но мы летели через город. — Как-то это грустно, — подал голос Бен. — И да, и нет. Между мной и родителями нет близости. Каждый из нас счастлив по-своему. Думаю, только это и важно.