— Немного, — признаюсь я и слезаю с велика. Я хромаю к пустынной детской площадке, рядом с которой в коробке играют в гандбол несколько парней, на вид — студентов. Едва кто-то промахивается, все они гонятся за мячом, и из-под ног у них летят брызги. Мои баскетбольные шорты намокли и испачкались еще на кладбище, то же самое случилось с джинсами Матео, поэтому мокрая скамейка нас не пугает, и мы вдвоем на нее присаживаемся. — Ужасно, что мы с тобой там оказались. — Да. Не хочется видеть, как кто-то погибает, даже если ты этих людей не знаешь. — Этот взрыв выбил меня из моей зоны пофигизма. Мое «я готов к тому, что с нами произойдет» — чушь собачья, и мне страшно до чертиков. Мы реально можем погибнуть в ближайшие полминуты от какой-нибудь шальной пули, и меня это выбешивает. Каждый раз, когда я начинаю паниковать, я приезжаю сюда. Неизменно. — Но ведь и хорошие события тебя сюда приводили, — замечает Матео. — Например, твой первый веломарафон. — Он глубоко вздыхает. — И первый поцелуй с какой-то там девчонкой. — Ага. — Мысль о поцелуе явно не идет у него из головы. Думаю, интуиция меня не подводит. Я молчу довольно продолжительный отрезок времени, просто наблюдая за тем, как белки лазают по деревьям и птицы гоняются друг за другом по земле. — Ты когда-нибудь играл в «Гладиатора»? — Игру я знаю, — отвечает он. — Отлично. А играл? — Видел, как играют другие. — То есть нет. — Нет. Я встаю, поднимаю Матео за запястья и веду к турникам. — Как насчет матча? Бросаю тебе вызов. — Отказаться я не могу, так? — Конечно нет. — Мы только что пережили взрыв. — Тогда что нам еще капелька боли? Гладиатор на турнике — не такое ожесточенное зрелище, как древний бой в колизее, но я видел, как, играя в него, мои одноклассники друг друга калечили. Черт, некоторых из них калечил я сам. Два игрока (их называют гладиаторами) свешиваются с турников друг напротив друга и пытаются сбить соперника на землю. Это самая дикая детская игра, но до ужаса веселая. Мы оба довольно высокие, так что могли бы просто встать на цыпочки и взяться за перекладину, но я подпрыгиваю и подтягиваюсь. Матео тоже подпрыгивает и хватается за турник, но мышцы у него совсем слабые, и уже через десять секунд он снова оказывается на земле. Тогда он подпрыгивает вновь и на этот раз удерживается на перекладине. Я считаю до трех, и мы начинаем раскачиваться друг к другу, стремительно сокращая и без того маленькое расстояние между нами. На весу я пинаю Матео, и он резко отклоняется в сторону, едва не упав. Я поднимаю ноги выше и обхватываю его ими за талию. Матео пытается вывернуться из моей хватки, а я трясу его изо всех сил, и тут без шансов. Руки начинают побаливать, и, когда он, смеясь, отпускает свои, я падаю на мат вместе с ним. Я приземляюсь, и боль волнами прокатывается по моему телу, но не убивает меня. Мы лежим рядом и смеемся, разминая уставшие локти и ноги. Наши спины совсем намокли, и мы оба скользим и никак не можем подняться на ноги. Идиоты. Матео удается встать первым, и он помогает мне. — Я же выиграл, да? — говорю я. — По-моему, ничья, — говорит он. — Переиграем? — Нет уж, спасибо. Готов поклясться: пока мы падали, вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Я улыбаюсь. — Хочу сказать тебе кое-что начистоту, Матео. — Я часто называю его по имени, хотя, очевидно, обращаюсь именно к нему, просто имя такое клевое — ну серьезно — Матео. — Последние несколько месяцев были чистым мучением. Я уже безо всяких звонков чувствовал, что жизнь моя на исходе. Бывали дни, когда я уверял себя, что смогу доказать погрешимость Отдела Смерти и спрыгнуть в реку вместе с великом. Но кроме страха я сейчас испытываю огромную злость, ведь у меня в жизни уже столького не будет. Времени… И всего прочего, к примеру… — Ты же не собираешься прикончить себя сегодня, так? — спрашивает Матео. — Сам себя я не трону, обещаю. Не хочу, чтобы все заканчивалось. Только, пожалуйста, прошу, не умирай раньше меня. Я не хочу этого видеть. — Только если пообещаешь мне то же самое. — Мы не можем пообещать это оба. — Тогда я обещать не стану, — пожимает плечами Матео. — Я не хочу, чтобы ты видел, как я умру, но и смотреть, как умираешь ты, я тоже не хочу. — Ужас какой. Ты действительно готов прослыть Обреченным, который отказал другому Обреченному в его предсмертном желании? — Я не стану обещать, что заставлю себя смотреть, как ты умираешь. Ты мой Последний друг, это меня уничтожит. — Ты не заслуживаешь смерти, Матео. — Думаю, никто ее не заслуживает. — Кроме серийных убийц, да? Он не отвечает, наверняка думая, что мне его ответ не понравится. Но если так, то я тем более прав: Матео не заслуживает смерти. Гандбольный мяч с отскока летит к нам, и Матео подрывается его поймать. Следом уже бежит один из игроков, но Матео его опережает и бросает ему мяч. — Спасибо, — отвечает парень. Он очень бледен, как будто почти никогда не выходит из дома. Какую дерьмовую ненастную погодку он выбрал для того, чтобы погонять мяч. Ему, кажется, лет девятнадцать-двадцать, но не исключено, что он и нашего возраста. — Не за что, — говорит Матео. Паренек собирается было уйти, как вдруг замечает мой велосипед. — Класс! Это же Trek? — Да. Покупал для соревнований на пересеченной местности. У тебя такой же? — Мой сломался. Тормоза стали отказывать, и крепление на сиденье слетело. Куплю себе новый, когда найду работу, за которую платят больше восьми баксов в час. — Возьми мой, — говорю я. Я могу это сделать. Я иду к своему велику, который однажды провез меня через адскую гонку и помогал добраться всюду, куда я только хотел, и качу его навстречу этому парнишке. — Сегодня твой счастливый день, серьезно. Мой друг не хочет, чтобы я на нем ездил, так что можешь забирать. — Ты серьезно? — Уверен? — спрашивает Матео. Я киваю. — Он твой, — говорю я парню. — Попробуй прокатись. Я все равно скоро перееду и взять его с собой не смогу. Парень перебрасывает мяч друзьям, которые все это время зовут его вернуться в игру. Он садится на велик и переключает скорости. — Погоди. Ты же его ни у кого не спер? — Не-а. — Или он неисправный? Ты не поэтому от него отказываешься? — Он исправен. Слушай, он тебе нужен или нет? — Да-да, все норм. Может, я тебе хоть сколько-то заплачу? Я качаю головой. — Все норм, — эхом отзываюсь я. Матео отдает парню шлем, но он не сразу его надевает и уезжает к своим друзьям. Я достаю телефон и несколько раз щелкаю, как он едет на моем велике, привстав на педалях спиной ко мне, а его друзья на фоне играют в гандбол. Это шикарный портрет детей — немного старше меня, но все же детей, не цепляйтесь к словам, — слишком молодых, чтобы беспокоиться о такой хрени, как предупреждение Отдела Смерти. Они знают, что их день закончится так же, как обычно. — Хороший ход, — говорит Матео. — Я успел прокатиться в последний раз. Я доволен. — Я делаю и другие фотографии: игра в гандбол в самом разгаре, турники, на которых мы играли в Гладиатора, высокая желтая горка, качели. — Пойдем. Я едва не возвращаюсь за великом, но потом вспоминаю, что только что его отдал. Мне становится легче, как будто у моей тени закончился рабочий день и она ушла прочь, показав рукой знак мира. Матео идет за мной к качелям. — Ты говорил, что приходил сюда с папой, да? Называть облака и все такое? Давай покачаемся. Матео садится на качели, хватается за цепи мертвой хваткой (я-то знаю), делает несколько шагов назад — и летит вперед. Кажется, что ногами он может повалить здание. Я фотографирую его, а потом сажусь на соседние качели, зажав цепи локтями, и умудряюсь сделать еще несколько фотографий. Риск и для меня, и для телефона (да знаю, знаю), но после четырех смазанных кадров пятый получается четким. Матео показывает пальцем на темные дождевые облака, и меня до печенок пронзает ощущение, что я проживаю этот момент с человеком, который совсем не заслуживает смерти. Скоро снова пойдет дождь, но сейчас мы качаемся туда-сюда, и мне интересно, думает ли Матео о том, что если мы, два Обреченных, качаемся на качелях друг рядом с другом, то вся конструкция может рухнуть и убить нас? А может, мы раскачаемся до таких высот, что буквально вылетим с сидений и умрем при падении? Но я чувствую себя в безопасности. Мы замедляемся, и я кричу Матео: — Плутонцы развеют мой прах в этом парке. — Место твоих перемен! — кричит Матео, и качели уносят его назад. — А сегодня есть какие-то перемены? Кроме очевидных? — Да! — И какие же? Я улыбаюсь ему, и наши качели останавливаются. — Я отдал свой велосипед. — Я знаю, о чем он на самом деле спрашивает, но не клюю на его наживку. Он должен сам сделать первый шаг, я не могу украсть такой момент, слишком он важен. Матео встает, а я продолжаю сидеть на качелях. — Странно думать, что я в последний раз оказался в этом парке. Во плоти, с бьющимся сердцем. Матео оглядывается. Он тоже тут в последний раз.