– Иди в другое место светить идеальным телом, желающих много. А мне от тебя только одно надо, понял? – Строгий, несущий в себе угрозу тон не стер предвкушающую улыбочку с лица сияющего мужчины. – Да что за манера, то не приходить совсем, то являться по несколько раз за вечер, да еще и без одежды? – продолжала я требовать справедливости от загадочно молчащего духа, при этом мне ужасно хотелось спихнуть его с кровати. Что за издевательства безукоризненного обнаженного торса над пьяной женщиной? – Прости, желанная, когда ты так близко, одежда начинает дико стеснять. Да что ж ты слова такие подбираешь, чудовище безупречное? С подтекстом… – Это не по-человечески, – высказалась, с трудом фокусируя взгляд на… на глазах, потому что для обуреваемого пьяными фантазиями мозга даже плечи служили сильным раздражающим фактором. – Я и не человек, – расхохотался в ответ этот терзающий нежную женскую душу гад, – я ведь артефакт, непревзойденная! И как его прогнать? Вот как? А то ведь висит надо мной груша, да нельзя скушать! – Хочешь винограда? – решила и я подбросить порцию своих издевательств. Потянулась рукой за голову, к подносу, не решаясь поворачиваться спиной к золотому чуду, кто его знает, что он там еще погладит или поцелует. – Вот, – я закинула в рот виноградину и разжевала, изображая мимикой, как вкусно, – очень сладкий. – Вторую ягоду попыталась засунуть в рот артефакту, но рука прошла мимо. – Жалость какая, ничего ты попробовать не можешь, – чуточку позлорадствовала я. – Ты очень вкусно ешь, – заявило в ответ на диверсию солнечноволосое создание и посмотрело на меня так, что аппетит стал пропадать… в смысле есть расхотелось… Его потихоньку начал вытеснять совсем другой аппетит. Я отвлеклась и, снова потянувшись за ягодой, смахнула поднос. Чашка с виноградом разбилась. – Поосторожней завтра, Аленушка. Здесь слуги нерадивые, ножки не порань, – и опять улыбнулся, гад, очень искушающе. А я… а что я, вот он улыбается, а я хмурюсь. Уже весь пьяный кураж растеряла под гипнотизирующим взглядом. – Что-то ты долго не исчезаешь. За это время обычно уже успеваешь сделать какую-нибудь гадость и испариться. Может, ты мой пьяный бред? – Может, – пожал плечами артефакт, – а бреду можно… И не договорил – склонился резко, да так уверенно, с чисто мужским напором, что как-то разом забылось про проекцию. Ресницы сами опустились, совершенно против моей воли, а губы, наоборот, раскрылись, ожидая поцелуя. Поцелуя не ощутила и, разочарованно открыв глаза, даже не увидела над собой голого артефакта. – Видение, чтоб тебя! – пробурчала и повернулась на бок, потом на другой, потом заехала кулаком по подушке, а потом выругалась. – Найду и убью, – пообещала себе. Глава 5 Вход не выход Утром меня не разбудила принцесса, и вообще никто не разбудил, потому что рыцарь Фомка поймал злого дракона по имени «дворцовая экономка», и доступ в мою опочивальню остался закрытым для всех. Люблю Фомку, а теперь еще больше люблю, потому что выспалась. Еще наутро ожидалась головная боль, но она тоже не пришла. Знает начальник охраны толк в качественной, хоть и странной на вкус выпивке. Видать, сказывается большой опыт в этом деле. Таким образом, первое, что я сделала, проснувшись в гордом одиночестве отдохнувшей и по-прежнему готовой к подвигам, это извлекла из рюкзака кипу чистой бумаги, усыпала ею покрывало, отправила туда же Фомкину записную книжку, достала свою лупу, вооружилась автоматическим пером, которое не нужно заправлять чернилами, и принялась вдохновенно писать. Такие периоды в моей работе Фомка называл не иначе как «явление книжного червя народу», ибо в момент записывания со мной даже говорить было бесполезно, я все равно не слышала. И писать могла только на отдельных листах, чтобы потом положить их рядышком и начать чертить параллельные линии. В такие минуты я растворялась в звуках голосов и образов. Без ложной скромности отмечу, что у меня была фотографическая память на… нет, не на лица (что весьма печально), а на разговоры. Вот именно, на разговоры. Они записывались в подкорке, складывались там аккуратными штабелями, а потом перегружали мозг и выливались в мои корявые и неразборчивые записи с кучей стрелок и черточек. Как выяснилось сегодня утром, я помнила даже то, что уловил мой абсолютно пьяный слух. Самым сложным при составлении записей было выделить из кучи фраз наиболее важные, несущие главный смысл и формирующие нужную ниточку расследования. Начинала я всегда с составления последовательных логических цепочек. Итак, единственное, что находилось в сокровищнице на виду, это стоявший на постаменте ларец. Он хранился рядом с той колонной, в которой артефакт указал скрытый выдвижной ящик с золотым пинцетом. Золотой листок хранитель, как я успела заметить, вытаскивая Мика из сокровищницы, прятал в основании того же постамента. Выходила примерно такая цепочка: постамент – шкатулка – шифр – бархатная подушка – золотой листок – колонна – золотой пинцет. Дальше. Если взять сам артефакт, то с ним я могла связать следующие предметы: золотой шар – горошины – проекция – дух. И наконец, место, из которого сей предмет был украден: сокровищница – семь печатей – король – хранитель. Я не вписывала в цепочку ни следы, ни отпечатки, поскольку всего этого попросту не имелось. Впрочем, не имелось в самой сокровищнице, зато кое-что обнаружилось в книге и на золотом листке. Схватив записную книжку напарника, выдернула из нее оба листка с отпечатками, навела лупу сначала на первый, затем на второй и с радостным воплем подпрыгнула в кровати – они идеально совпали. Есть! Хоть что-то у меня есть. Это радовало даже несмотря на тот факт, что отпечатки не принадлежали ни одному из послов, посетивших дворец в день исчезновения. Кстати, еще момент: зачем нужен золотой пинцет, если не затем, чтобы брать им волшебный листок? Таким образом, отпечаток пальца точно не мог принадлежать слуге, чьей постоянной обязанностью было выносить листок. К тому же, чтобы пройти несколько шагов с этой вещью на подносе, вряд ли нужно заранее читать о свойствах артефакта. Но кем мог быть этот человек, если за неделю дворец посетила целая уйма народа? Пора переходить к подсказкам. Крепко задумавшись, я начала водить пером по чистому листу, записывая фразы артефакта. Если исключить заигрывания и издевательства, которые вполне в духе этого зловреды, оставались странные предложения, не всегда вписывавшиеся в его речь, взять хотя бы… и в этот момент меня грубо прервали. – Аленка, сейчас бить начну, и твой зад сильно пострадает, – затряс меня за плечи напарник, – это сколько же можно ничего не слышать? Я почесала занывшие плечи и перевела взгляд на Фомку. – Что? – Дозвался, – вытер с лица пот приятель. – Помочь, спрашиваю? Информация нужна? – Естественно. – Ну? – Иди и узнай, как листок выносили. Добудь у начальника охраны запись церемонии вызова духа за день до исчезновения и копию той, что мы просматривали в конторе. – Как проходило явление в день похищения? – Да. Мне необходимо сравнить так, чтобы можно было подметить любую несущественную мелочь. – Есть, шеф! – взял под козырек Фомка, потом ухмыльнулся, взлохматил мои и без того лохматые волосы и испарился за дверью. Кажется, у кого-то появился ключ от моих покоев. Не романтично, конечно, Фомка не Мик, зато очень практично. Ладно, отметаем посторонние мысли, где я остановилась? Артефакт… В голове проносились обрывки разговоров, намеки, отдельные слова, перед глазами словно наяву стоял артефакт и улыбался, а в мозгу вспышками мелькали фразы: «На коленочках лучше», – первая подсказка по поводу шкатулки; «Сто сорок восьмая страница», – отпечатки пальцев; «Когда я оказывался здесь прежде», – а это… Оторвавшись от записывания, я соскочила с кровати вместе с лупой, удерживая тот самый отпечаток большого пальца, который обнаружила в книге и на листке, и принялась осматривать все, к чему мог прикасаться живший в этой комнате до меня человек: спинки кровати, ручка тумбочки, журнальный столик… – Ай! – А вот и еще одно предупреждение сработало: чтобы я ножки не порезала об осколки разбившейся чашки. Плюхнувшись на кровать и взявшись одной рукой за щиколотку, осмотрела порез на большом пальце, и вдруг стекло моей лупы, направленной на пол, засветилось. Отпечаток! Отпечаток ладони на полу и того самого большого пальца возле кровати. Как если бы человек встал на четвереньки с целью чего-нибудь спрятать или достать. Перекатившись на другую сторону кровати, я сползла и заглянула вниз, где, кроме клубов пыли и моего ботинка, ничего не оказалось. Да уж, слуги правда нерадивые, как и говорил артефакт. Не желая больше рисковать оставшимися невредимыми пальцами на ногах и самими ногами, я дотянулась до ботинка, а потом стала вспоминать, куда дела второй. Припомнив, полезла под тумбочку, вытянула ботинок, да так и осталась лежать, поскольку заметила на обоях, у края плинтуса, подсохшее пятно, которое почему-то переливалось металлическим блеском. Теперь фраза о нерадивых слугах обрела иной смысл, и мне пришлось снова нырять в рюкзак и вытаскивать оттуда коробочку для улик вместе с входящей в комплект палочкой. Поскрябав по пятну, я закрыла свеженький вещдок крышечкой, с чувством удовлетворения сунула коробочку в карман рюкзака и вернулась к своим записям. «Смотря кто найдет», – эта фраза вспомнилась следующей. И означать она могла, что отыскать артефакт предлагалось мне. Почему именно мне? Потому ли, что дух-совратитель выбрал меня объектом соблазнения и ждет не дождется, когда я его поцелую? Ага, все сто раз «ага»! Сама думаю и самой смешно. Как он там заявил: «Я и не человек». Не умеет он чувствовать, как мы, дух и есть дух, неосязаемый, бесплотный, не имеющий слабостей, которые связаны с плотью. Память хранит все, что он испытывал человеком, а он ведь был таковым, если прежде видел обнаженных женщин (тут я самую малость покраснела), а вот выливаются эти воспоминания исключительно в насмешки над окружающими, иначе духу становится смертельно скучно. Тогда снова встает вопрос – почему именно я? Потому что справлюсь или, напротив, не справлюсь с заданием? И когда он выбрал меня, уж не в день ли наших последних испытаний, когда наградил первым местом, а следовательно, возможностью попасть в лучшее агентство? Пройдя, как говорится, крещение канализацией… Канализация!.. Я, натурально, просто в голос застонала, схватившись за голову, в которой насмешливо звучало: «Я полагал, из дворца можно выйти не только через дверь или окно». – Да чтоб тебя сплюснуло и перекорежило, артефактишка! Что за извращенное чувство юмора, гад солнечный? Неужели нет других выходов, кроме твоего любимого места? От переизбытка чувств соскочила с кровати и, размахивая лупой, продолжила выплескивать свой гнев. – А ну появись, проекция! Никто не появился. – Я знаю, ты знал, что я буду вне себя, артефактишка, а ну иди сюда! Никто не пришел. – Ты, солнечное подобие мужчины, боишься меня? А ну явись, подлый трус! В ответ – тишина. – Ну ладно, опять добился своего. – Я бухнулась на колени, простерла руки к небу и фанатичным голосом священника из Тьмутьмии, вершащего казнь, завопила: – Явись пред очи недостойной твоего небесного сияния, о светлейший! И тут услышала: – Аленка, ты чего? Повернув голову, увидела напряженно замершего в дверном проеме напарника. – Призываю артефакт, – тряхнув волосами и сдув пряди с лица, ответила ему. – Так его здесь нет, толку-то призывать? – Ну, нет так нет. – Я поднялась с колен, отряхнула штаны и приняла самый умно-сосредоточенный вид. – Добыл кристалл? – Даже два, – Фома все еще поглядывал на меня с подозрением, – это тебя так с сивушки разобрало? Галлюцинации? – Нет, – отмахнулась от озабоченного напарника, – это меня так от артефакта разобрало. Но я тебе попозже объясню, а пока давай сюда все, что принес.