Папа смастерил нам стеллаж из досок во всю стену, чтобы мы смогли расставить свои игрушки и книги. Целую полку стеллажа я приспособила для своих кукол, организовав им дом. И хотя мебелью служили самые неожиданные предметы – например, коробок спичек был прикроватной тумбочкой, а кроватью стал кусок поролона, найденный на улице, – я могла играть часами напролет, сидя на коленках на полу, переодевая кукол и радуясь появившемуся у них дому. Иногда мама помогала мне мастерить наряды для кукол из лоскутков старой одежды. Мы быстро завели новых друзей – наш дом был полон детей, – поэтому вскоре позабыли о дворе со скорпионами и о песках с алыми маками, найдя новые, не менее интересные места для игр. На каждой военной заставе были казармы, где жили солдаты, и корпуса для семей военных, а также спортплощадка, гаражи для военных машин, очень часто – небольшая ферма с лошадьми, коровами, свиньями, кроликами, курами и сеновалом. Обязательно был плац для построения солдат, окопы для тренировок, смотровая вышка. Мне нравилось жить в военном городке, бегать по огромной территории вместе с друзьями, лазать по канатам, забираться на сеновал, а самым любимым занятием было бегать по окопам и прятаться в бункере. Окопы представляли собой углубления в земле, стены которых укреплялись деревянными бревнами, отполированными многолетним лазанием по ним солдат в кирзовых сапогах. Внутри пахло как на железной дороге – креозотом, которым пропитывают деревянные шпалы от гниения. Это вещество, нагретое солнцем, рождало характерный аромат, знакомый всякому человеку, кто хоть раз побывал около рельсов, уложенных по старинке на деревянные шпалы. Окопы были глубиной в рост взрослого человека и петляли лабиринтами. В некоторых из них были бункеры – сооружения под землей с бетонными стенами, маленькими окошками под самым потолком, с металлической дверью и ручкой в виде колеса. Мы знали каждый поворот и каждое углубление, умели пулей вылететь на поверхность, если кто-то из солдат вдруг начинал нас гонять из окопов. По стенкам часто пробегали юркие ящерицы с черными спинками и оранжевыми грудками, и мы приноровились ловить их так, чтобы они не отбрасывали свои хвосты. Ах, это было удивительное время! Дети в городах лишены таких простых радостей. Но тогда я даже не подозревала о существовании иной жизни. Вторым излюбленным местом наших игр была свалка за дорогой на краю поля. Думаю, родители не подозревали, что мы там ошиваемся, потому что это место было на достаточном отдалении от жилых домов и предполагалось, что мы не знаем о его существовании. Но мы с любознательным рвением осваивали свои владения. Всю территорию военной заставы, огороженную от остального мира высоким забором, мы знали как свои пять пальцев. На свалке среди гор гниющих объедков, сломанной мебели, одежды, коробок можно было найти много всего интересного. Иногда нам удавалось отрыть старые детские коляски или кукол. Но особый интерес для нас представляли выброшенные мелкие игрушки, которые помещались в карман. Тогда мы могли незаметно пронести домой свои находки и не думать о том, как объяснить маме их появление. Никто не хотел получить нагоняй от родителей, поэтому мы никому не рассказывали о своих забавах. Там, где мы жили, водились ярко-салатовые лягушки с такой гладкой кожей, что так и хотелось ее потрогать. И хотя девчонки постарше говорили, что эти лягушки ядовитые, мы хватали их сзади за бока и играли с ними. Иногда мы засовывали лягушек в узкие горлышки пивных бутылок, найденных тут же, в траве. Во дворе рядом с детской площадкой был бассейн примерно два на три метра. Его дно и стенки были выложены серой квадратной плиткой, позеленевшей от влаги. Мы никогда не видели, чтобы бассейн наполняли водой, но на всякий случай заткнули все сливы на дне землей и камнями и мечтали, что однажды пойдет очень сильный дождь, наполнит бассейн до краев – и мы сможем там плавать. Правда, после дождя там почему-то было совсем мало воды, зато лягушки и жабы облюбовали бассейн. Мы понимали, что им оттуда никогда самим не выбраться, поэтому объявляли операцию по их спасению. Спрыгнув на дно бассейна, я сама чувствовала себя лягушкой, попавшей в западню. Я собирала зеленых квакш и не глядя вышвыривала их на поверхность. Дети визжали и метались вдоль бортиков – никто не хотел получить лягушкой по шее, но при этом все хотели посмотреть, как они шлепаются на траву. Когда последняя заложница была спасена, ребята протягивали мне руки и помогали вылезти. Без друзей мы даже близко не подходили к этому бассейну. Детская площадка была самым скучным местом для игр, но иногда мы с моей подругой и соседкой Юлькой, которая была чуть младше меня, но не уступала мне в смелости, раскачивались на качелях и во все горло орали песни. Мы представляли, что выступаем на сцене. Иногда мама отправляла со мной на улицу двухлетнего брата. Он всегда бежал к раскачивающимся качелям, поэтому мне приходилось переносить его в песочницу, где он мог спокойно играть с машинкой и строить лабиринты из песка. Из песочницы братик не мог выбраться самостоятельно, а когда мы заигрывались, я забывала про малыша. Мама говорила, что частенько приходила на площадку и наблюдала картину: мы с подружкой развлекаемся на качелях, а брат ест песок или плачет, окруженный деревянным ограждением. Но что я могла поделать? Я спасала его от травмы! Рядом с нашим подъездом, где тетя Наташа каждую весну высаживала ровные ряды бархатцев, когда-то разлилась вязкая черная масса: то ли гудрон, то ли мазут – мы точно не знали. Но лужа эта была размером с тень от легкового автомобиля, что стоял по соседству и не выезжал никуда вот уже несколько лет, за которые он изрядно заржавел, хотя убирать его никто не спешил. Расплывшаяся масса затвердевала осенью, и по ней можно было ходить, а вот в жаркие летние дни она плавилась на солнце и становилась липкой и тягучей. Узнали мы об этом случайно, когда я однажды промчалась по луже, на середине которой мои ноги в новеньких босоножках прочно увязли в гудроне, и мне пришлось звать на помощь. Орала я так громко, что из окон выглянули обеспокоенные соседки, прибежал солдат и вытащил меня из черного смоляного болота, правда, без босоножек. Носки сразу же отправились на помойку, а босоножки папа выудил вечером и чистил их бензином, уайт-спиритом… в итоге пришлось с ними расстаться. С того дня мы знали, что с виду твердую черную массу лучше обходить стороной. Как-то летом солдаты залили в углу детской площадки фундамент и начали стройку. Взрослые объяснили, что это будет детский домик, и мы целыми днями смотрели, как кирпич за кирпичом выкладывают на фундамент, промазывая между ними серой кремообразной жижей. С приходом осени работа была приостановлена, и стена сиротливо осталась стоять под дождем – чуть выше пояса. Домик так и не был достроен, но зато стену можно было использовать для игр в войнушку, прятаться за кирпичной кладкой или ходить по ней с шестом в руках, представляя себя канатоходцем. Мы постоянно изобретали новые увлекательные занятия. Однажды мы нашли у забора недалеко от площадки широкую доску, на которую могли друг за другом сесть трое ребят, а на свалке – старую коляску, от которой открутили колеса. Мы притащили наши находки на площадку в надежде приделать колеса к доске и сделать машину. Мы примеряли колеса, садились на доску и представляли, как славно будем кататься на этом транспорте. Мы жили этой мечтой, просили взрослых сделать нам руль на палке, пока однажды наши запчасти не исчезли. Погоревав, мы отправились играть на солдатскую ферму, где можно было погладить теленка, покормить бураками[6] лошадь, попугать свиней в загоне или придумать еще какое-нибудь веселье. Однажды, например, мы залезли в пустующие деревянные клетки, где недавно жили кролики, и, просовывая пальцы сквозь мелкую сетку, попытались закрыть снаружи крючок. Мы фантазировали, что это наши дома, а мы дружелюбные соседи, принимающие гостей. В клетках пахло соломой и мокрой шерстью, на полу вперемешку с сухой травой валялась россыпь мелких коричневых комочков, на вид напоминавших орехи в шоколаде. После нескольких неудачных попыток мы успешно зацепили крючки за металлические ушки, только не учли одного – чтобы поддеть крючок и вытолкнуть его обратно, нам не хватило длины пальцев, что есть силы вдавленных в сетку. Не предусмотрев этого заранее, мы оказались взаперти – трое детей в трех клетках, словно кролики. Просидев в заточении до вечера, мы были спасены Юлькиным папой, который случайно проходил мимо. Удивленный нашим рассказом, он звонко рассмеялся, ругать не стал. Кстати, объяснил нам, что шарики на дне клеток – кроличий помет, но это никак не испортило впечатлений от пребывания в жилище кроликов. Мы не были избалованы чистотой и предрассудками. Мы играли там, где нам нравилось, и были максимально естественны и близки к природе. Рядом с фермой находилось подземелье – хранилище провизии для солдат. Папа говорил, что это стратегический запас еды на весь год. Это была землянка высотой с двухэтажный дом, поросшая травой и издалека напоминавшая обычный холм, а внутри – отделанное бетоном сооружение, где на полу были огромные кучи картофеля, моркови, свеклы и яблок. В сторонке стояли банки с тушенкой, лежали мешки с крупами. В помещении пахло сыростью, землей и яблоками – совсем как в кладовке у бабушки Луки. От этого с детства знакомого и любимого запаха сердце и затрепетало – таким родным местом показалась ей деревушка с низкими домиками. И на Луку Аня взглянула по-новому, он оказался ей ближе, чем недоступный тренер. Думая о Роберте, она испытывала боль, но при мысли о Луке на лице появлялась улыбка – девушку переполняло спокойствие, передавшееся от него. Ане захотелось вспомнить еще что-то важное из детства, поэтому она повернулась на бок и снова представила себя шестилетней девочкой. Нам не разрешали играть в подземелье, но в конце лета к обычно закрытым воротам хранилища подъезжали самосвалы с только что собранными на полях овощами, выгружали содержимое кузова в огромные кучи у входа, и солдаты, вооружившись лопатами, мешками, тележками и ящиками, перетаскивали картофель, свеклу, морковь в такие же огромные кучи, только в глубь подземелья. И тогда ворота открывали нараспашку, и солдаты, покрываясь потом и надрываясь от тяжести своей ноши, не замечали кучку ребят, гуськом вбежавших внутрь. Мы, затаив дыхание, обходили владения, представляя себя гномами в подземном царстве. Поговаривали, что из хранилища вела дверь в бомбоубежище, и мы мечтали найти ее. Иногда мы ходили в служебное здание смотреть индийское кино вместе с солдатами. В зале расставляли стулья полукругом, все рассаживались по местам и несколько часов смотрели на пляски и слушали пение женщин в длинных сари. Мы любили эти фильмы, хоть они и были очень странными и черно-белыми. Желающих посмотреть кино было так много, что нам, детям, не хватало места в зале. Поэтому мы занимали лучшие места перед первым рядом стульев и усаживались на полу. А если нужно было покинуть зал до окончания фильма, мы проползали на коленках вдоль ряда стульев, поворачивали направо и на корточках преодолевали еще пару метров до двери. Наши родители были очень веселыми и дружелюбными, у нас всегда был полный дом гостей. Входная дверь никогда не запиралась, и друзья забегали ко мне, когда хотели. Если подруга приходила, когда мы обедали, мама ставила на стол еще одну тарелку и наливала ей наваристого борща. Мама всегда болтала с соседками у подъезда, а иногда они занимались какими-то совместными заготовками. Например, закрывали в банки хрен, что занимало весь день. Сначала женщины шли в поле собирать его, потом садились на лавочку на улице и начинали чистить – отрезали листья и складывали корни в таз с водой, тщательно смывали всю землю и соскабливали кожицу такими же движениями, как при чистке моркови. Когда мама начинала тереть хрен на терке, его аромат с ярко выраженным горчичным запахом разливался по улице. После того как вся подготовительная работа была закончена, женщины перемещались каждая на свою кухню, где их дожидались банки, крышки, приправы, – и закрывали хрен в банки. Каждое воскресенье на заставе был банный день – видимо, так было заведено на всех заставах, где имелись бани. Несмотря на то что у нас в квартире теперь была ванная комната и горячая вода, раз в неделю мы собирали полотенца и одежду в пакет и отправлялись в баню, которую топили солдаты. Как обычно, сначала мылись женщины и дети, потом мужчины. Баня состояла из предбанника, где все переодевались, парилки, душевой и бассейна. Вот там мы могли порезвиться! Вода была холодная, но после душной парной – самое то. После бани мы возвращались домой отдохнувшие и уставшие одновременно. Мама варила нам макароны с сосисками (к этому блюду полагался кетчуп) и разрешала поесть перед телевизором: как раз в это время показывали мультфильмы «Утиные истории», «Мишки Гамми» или «Смурфики» – правда, последние шли на польском канале, но мы понимали, что говорят персонажи. Иногда родители с другими взрослыми ходили на пикники в беседку на краю леса. Мы знали, что если проехать прямо по дорожке, то упрешься в шлагбаум, где стоит караул с автоматом, охраняет границу с Польшей. Мы обожали пикники – взрослые пели, смеялись, болтали, играли на гитаре, а мы резвились в лесу неподалеку, прибегая, чтобы, обтерев о штаны руку от смолы и земли, схватить кусок сочного шашлыка с хлебом и продолжить погоню или поиски сокровища. Мама очень громко и заливисто смеялась, и я любила этот смех. И звуки гитары очень любила. Дома мама часто играла нам на фортепиано, стоявшем в нашей с братом комнате, пела веселые детские песенки и исполняла классические произведения Бетховена, Моцарта, Баха. Мне нравилось сидеть на полу и слушать, как мама играет. Обладая прекрасным слухом, она могла играть без нот и подбирать мелодии. По вечерам мама занималась музыкой с дочками тети Тани, соседки со второго этажа, а я сидела на полу с большой тетрадкой в клеточку и рисовала карандашами. Под звуки фортепиано я переносилась в сказочный лес и встречалась с удивительными животными, которых тут же изображала в своей тетради. Мама устроилась музыкальным работником в дом культуры, совсем недалеко от нашей заставы, в ближайшей деревне. Иногда она брала меня с собой на работу. Там царила творческая атмосфера: дети пели, рисовали, мастерили всяческие поделки. Мне нравилось рассматривать детские рисунки, висевшие на стенах длинного коридора. А вот выступать на сцене я не любила, тем не менее иногда мы участвовали в каких-то концертах: мама играла на пианино, а я с другими девочками пела. Мне нравилось, что мои родители такие творческие люди. Несмотря на то что папа пропадал на работе, он любил мастерить. В свободное время он вырезал на длинной доске цветочные узоры; петляющие по деревянной глади, они сплетались в причудливые орнаменты, и из простой неказистой доски рождались удивительной красоты карнизы для штор. Папа покрывал их прозрачным лаком, сзади делал крепления и натягивал леску, чтобы на нее можно было вешать шторы на крючках. Папины карнизы красовались над нашими окнами. Как-то вечером мы с мамой заглянули в гости к нашей соседке сверху, тете Оле, и ее дочь Кристина похвасталась новеньким учебником английского языка для дошкольников, который мама привезла ей из Польши, чтобы учить английские слова. Я никогда раньше не видела таких книг – в твердой ярко-синей обложке, с крупными цветастыми рисунками на глянцевых страницах… К этим страницам так хотелось прикоснуться! Весь вечер в гостях я не могла забыть об учебнике, мне до ужаса хотелось такой же. Книга настолько меня заворожила, что перед уходом домой я не удержалась и взяла ее с собой. На следующий день я позвала к себе Юльку – она была такая же сорвиголова, как и я, поддерживала все мои безумные идеи. В нашей дружбе я была фантазером, а Юлька – моим покорным хвостом. Поэтому, когда я предложила ей вырезать картинки из новенького учебника Кристинки, она тут же притащила ножницы, и мы принялись за творчество. Ножницы с легкостью рассекали гладь страниц, освобождая пестрые картинки с машинкой, собакой, домиком. Когда с книгой было покончено, мы спрятали ее в обувную коробку на лестничной клетке, а картинки поделили между собой. Свои я запихнула под матрас. Несколько дней тетя Оля и Кристина искали книгу, спрашивали у меня и моей мамы, а мы мотали головами. Я перестала спать. Картинки под матрасом прожигали насквозь – меня как молнией ударило, я вдруг осознала, какой дикий поступок совершила. Но мы с Юлькой решили молчать, и молчание наше было унизительным. Видеться с Кристиной на площадке, здороваться с ее родителями было невыносимо стыдно. Мы не знали, как сознаться, но случай представился сам собой – помню, как мама влетела в комнату с учебником в руках и какой ужас застыл в ее глазах, когда она поняла, какой поступок совершила ее дочь. Как страх – животный, душераздирающий – сковал меня всю. Мама убедила меня пойти с искалеченной, искромсанной на кусочки книгой к тете Оле и извиниться перед ней. Меня подташнивало и ноги становились ватными, когда я представляла встречу с тетей Олей. Я даже представить себе не могла, как посмотреть ей в глаза и объяснить свой поступок. Мне не было страшно понести наказание, гораздо страшнее было упасть в глазах родителей. Долгое время после происшествия с книгой я чувствовала себя виноватой, хотя и извинилась перед всеми. Время шло, мы с братом подрастали, мама все пыталась пристроить меня в детсад, но каждый раз убеждалась, что это провальное дело – я категорически не хотела туда ходить. Точнее, дойти до здания я как раз могла, но вот в группе находиться не желала. Я садилась на лавочку около шкафчиков и проводила там весь день. Игнорировала все просьбы воспитателя пройти в группу, поесть, поспать. В детском саду мне не удавалось найти общий язык даже с теми детьми, с которыми дружила и играла во дворе. Не представляю, как мама выкручивалась, но спустя десяток попыток пристроить дочь в коллектив ей все-таки пришлось оставить меня дома. Я снова могла бегать дни напролет и исследовать окрестности, если только мама не брала меня с собой на работу или не просила посидеть со мной Юлькину маму. Так однажды мы с ребятами открыли для себя заброшенную деревню. Она сиротливо приютилась недалеко от пруда, за поворотом, – наверное, в километре от нашей военной заставы. Мы отправились гулять по старой, заросшей травой дороге и дошли до пруда, поросшего ряской и камышами. Прошлым летом солдаты выловили здесь несколько больших черепах и принесли их на заставу, чтобы показать детворе, а потом вернули обратно в пруд. И мы решили наведаться и посмотреть, остались ли черепахи в пруду. К нашему большому разочарованию, кроме громадных стрекоз с выпученными глазами и уродливых жаб, ловить здесь было нечего. Тогда Игорь, пиная камешки перед собой и шаркая ногами, предложил посмотреть, куда ведет старая дорога, и мы всей гурьбой двинулись за ним. Дорога завернула за покрытый высокой травой и кустарником пригорок, и нашим взглядам открылась удручающая картина: несколько пустынных улиц с покосившимися деревянными домиками, двери и окна которых были выломаны и разбиты, повсюду осколки стекла, плитки, поломанная мебель, облезающая с досок краска, гвозди. Дома были снизу доверху увиты хмелем, который искусно украсил разваливающиеся постройки сочной зеленью. Заброшенная деревня стала нашим тайным любимым местом, и теперь, когда у нас бывало достаточно свободного времени без присмотра взрослых, мы прибегали сюда и залазили в дома, находили старую посуду, мебельные ручки, какую-то мелочь. В один из дней мы обнаружили около одного из заброшенных домов нескольких птенцов, вывалившихся из гнезда. Они были слепые и жалобно пищали. Юлька, моя боевая подруга из соседней квартиры, осторожно сказала, что их нельзя трогать, но я не могла оставить их на земле – слишком много кошек жило на заставе и свободно разгуливало по окрестностям. Поэтому мы нашли старые стулья без сидений, соорудили из них подобие лестницы, поставив один на другой и подперев валявшимися на земле досками с гвоздями. Юлька держала получившуюся конструкцию руками, а я отважно лезла по ней, чтобы достать до гнезда. Не с первой попытки, но все же мне удалось вернуть птенцов в гнездо. Как мы с Юлькой радовались! Надо сказать, что я вечно тащила зверей и птиц к себе домой. Мне нравилось кормить голодных кошек; помню, как бинтовала лапу хромой собаке, жившей у солдатской казармы. Однажды я нашла галчонка со сломанным крылом в березовой роще. Он прыгал и зыркал на меня малюсенькими испуганными глазками. Я долго бегала вокруг деревьев, вытянув руки и согнувшись, чтобы его поймать. Мама не удивилась и сразу же разрешила галчонку жить у нас. Она предложила поселить его на балконе, чтобы он мог дышать свежим воздухом. Мы постелили на бетонный пол старое одеяло, я поставила рядом крышечку с водой и стала предлагать испуганной птице пшено. Галчонок прожил у нас целую неделю, а потом прыгнул на перила, взмахнул крыльями и улетел. Мама никогда не ругала нас за разбитые колени, рваную или грязную одежду, за принесенных домой животных. Она считала, что мы можем делать все что захотим, лишь бы не мешали другим людям. «Набьете шишек – научитесь», – повторяла она. Папа и вовсе не занимался нашим воспитанием, потому что его никогда не было дома. Нам очень повезло – нас не били ремнем за провинности и не ставили в угол, как некоторых из наших друзей. Вспомнив историю с птенцами, Аня открыла глаза и поднялась с дивана. Ну конечно же! Морской курорт Зеленоградск – город кошек – оказался тоже связан с воспоминаниями детства! Кошки были там повсюду, как и в той заброшенной деревушке, где они спасали птенцов. Курортный проспект, г. Зеленоградск Только в Зеленоградске кошек любят, им строят деревянные домики, их кормят, кошки нарисованы на стенах домов по всему городу, а сами животные ощущают себя хозяевами курорта. Они вальяжно прогуливаются по центральной туристической улице – Курортному проспекту, нежатся на солнышке, развалившись на лавочке или забравшись на подоконник или перила крыльца старого немецкого домика, нынешнего магазинчика сувениров, и даже частенько подставляют свои макушки заинтересованным прохожим, чтобы те погладили их. Зеленоградск Ане очень понравился, это оказался очень красивый, яркий городок, где бурлила туристическая жизнь: на каждом шагу располагались кафе и рестораны, сувенирные лавочки, нарядные отдыхающие прогуливались туда-сюда. Благодаря низкоэтажной застройке центра и изящной архитектуре здесь царила атмосфера европейского городка. Города Калининградской области напоминали соседнюю Польшу. Большинство местных жителей постоянно мотались за границу за покупками и на отдых. Ездили на выходные или даже на один день. От Калининграда до Гданьска всего 160 километров, это два часа езды и еще несколько часов на прохождение таможни. Раньше в области было много польских и литовских товаров – одежды, продуктов и других. С введением санкций поставки продуктов сократились, но до сих пор кое-где можно купить польскую мебель, одежду, отделочные материалы. Размышляя и сравнивая Калининградскую область и Беларусь, Аня невольно перенеслась мыслями в свой первый школьный год. Уроки жизни Когда мне исполнилось семь лет, мы снова переехали. Папу, словно камень в воду, бросали с места на место, не спрашивая о его предпочтениях. Новая пограничная застава находилась в нескольких часах езды от старой, однако жизнь научила нас не оглядываться назад, и мы больше не посещали ни прежних друзей, ни знакомые и милые сердцу места. Переезжать с места на место было нелегко: приходилось привыкать к своему жилью, заводить друзей, а потом одним днем терять все это. Каждый раз нужно было начинать все заново – обустраивать выделенное нам жилье, знакомиться с соседями. Мама искала себе работу на новом месте, не зная, сколько времени мы тут пробудем, записывала брата в ближайший детский сад, меня – в долгожданный первый класс. У нас не было никакой определенности и уверенности в завтрашнем дне, в этом и есть суть кочевой жизни пограничника – ехать туда, куда отправят, чтобы охранять границы нашей необъятной родины. Вещей у нас было немного, только самое необходимое, и наиболее ценным предметом было мамино пианино, купленное ей родителями еще в детстве. Папа говорил, что новая застава нам понравится. Но там уже было все по-другому – чужие дети бегали по двору, рядом не было леса. Застава раскинулась на окраине деревни. Вдоль забора можно было пройти по тропинке, за которой резкий склон убегал вниз, к ручью и зарослям кустарника. В низине виднелось озеро и бескрайние поля, густо засеянные какими-то сельскохозяйственными культурами. Вдали вырисовывался шпиль католического собора – это виднелась Польша. Помню, как мама и наши соседки хотели попасть в Польшу. Но у нас не было ни визы, ни разрешения. Семьи военных все-таки. А те из маминых знакомых, кому посчастливилось выбраться за границу, с гордостью рассказывали о неведомой стране, где все очень красиво и чисто, где богатые аккуратные домики с красными черепичными крышами, импортные товары в изобилии – такие, каких мы никогда в глаза не видели. И я тоже мечтала о Польше – такой далекой и такой близкой. Мы заселились в однокомнатную квартиру компактного двухэтажного дома, рассчитанного на четыре семьи. Снова пришлось тесниться, громоздить мебель вплотную друг к дружке по всему периметру комнаты, чтобы уместить всю нашу жизнь в шестнадцать квадратных метров. Брат тут же приглядел себе балкон, с которого открывался вид на яблони и огороды, а если посмотреть правее, то взгляд упирался в еловую аллею, ведущую к запасным подъездным воротам, которые давно не использовались. Спустя несколько недель мы с новыми друзьями играли на этой тенистой и оттого угрюмой дорожке, где ели раскинули свои огромные мохнатые лапы. Мы представляли, что ели – дружелюбные великаны, и смело карабкались по их колючим ветвям-рукам, а соседские ребята показывали нам территорию, и мы исследовали новые окопы, сеновалы, спортплощадку. На этой заставе я стала чаще видеть папу и узнала гораздо больше о его работе, о том, как он проводит время. Иногда папа с солдатами уезжал в ночной дозор – граница между Беларусью и Польшей была огорожена высоким забором с козырьком наверху, с натянутыми нитями колючей проволоки, а несколько метров от ограждения были засыпаны песком, который солдаты ежедневно разравнивали граблями, а потом каждый вечер объезжали территорию и проверяли, не появились ли следы на песке. Бывало, что животные пробегали мимо или даже задевали забор, тогда срабатывала сигнализация – и вызов поступал в военную часть. Я любила наблюдать, как солдаты с автоматами друг за другом выбегали из здания и прыгали в машину, как слаженно и четко они действовали, как торопились (они ведь не знали, что это всего лишь косуля). Иногда можно было напроситься к какому-нибудь знакомому солдату на коленки и помчаться с ними на сработку сигнализации. А как-то папа рассказывал, что они задержали нарушителя, который пытался незаконно пересечь границу и сбежать. На выезды с солдатами всегда ездили немецкие овчарки – это были очень умные собаки, специально обученные ловить нарушителя. Я своими глазами видела, как их тренируют, и никому бы не пожелала становиться для них врагом. Для тренировки собак солдаты надевали специальный костюм, состоящий из огромных толстенных штанов и бушлата, а также шапки и рукавиц. Солдат дразнил собаку, и она остервенело набрасывалась на него, рвала в клочья рукава, валила на землю. В этот момент нельзя было попадаться собаке на глаза: ослепленная яростью, она могла наброситься. А в обычные дни мы ходили гулять с этими овчарками, обнимали их и играли вместе. Папа все свободное время проводил в военной части. Мы с братом ходили к нему в кабинет, когда очень хотели его увидеть. Как только мы открывали дверь, сразу же попадали в окутывавшие комнату клубы дыма – папа и его товарищи курили вонючие сигареты «Беломорканал» и имели дурацкую привычку класть зажженную сигарету в круглую пепельницу, которая на самом деле была банкой из-под шпрот или кильки в томате. Сигарета тлела и дымилась, дым щипал глаза и стремительно пропитывал волосы, одежду и даже кожу так, что, выйдя на улицу, я продолжала нести на себе табачную вонь. Каждый раз, когда мы просили папу не курить, он отмахивался и продолжал «смолить» – так он сам называл это занятие. Мне не нравилось, что папа курил и редко бывал дома. Но я очень любила все его затеи – он придумывал что-то необычное, чем потом можно было похвастаться перед сверстниками. Помню, как папа учил меня стрелять из автомата. Он просто пришел домой и сказал: «Аня, одевайся, мы пойдем стрелять». Мы долго шли пешком по гравийной дороге, с двух сторон окруженной полем. Эта дорога вела в Польшу – я узнала ее, потому что по ней мы иногда ездили к границе проверять, не появились ли следы на песке вдоль забора. У нас была немецкая овчарка по кличке Ральф – папа взял щенка для работы, его тренировали вместе с остальными собаками. Ральф был очень умным и всегда ходил с нами. В этот раз он тоже увязался следом, поэтому мы поднимали с земли палки и забрасывали их собаке, которая тут же приносила их к ногам. Папа перекинул через плечо автомат, а на поясе у него висел в кобуре пистолет.