Как-то раз мама решила заняться разведением домашней птицы и купила два десятка цыплят, чтобы подрастить их и поселить в том самом сарае напротив нашего нового дома. Однажды я пришла из школы и, скидывая ботинки в коридоре, увидела на полу что-то новое: картонный ящик из-под телевизора, накрытый куском белой марли. Не успела я обрадоваться появлению в доме нового телевизора, как из кухни показалась мама с белой эмалированной миской в руках. Мама подошла к коробке, ухватилась за край марли и сложила ее пополам. Послышалось шуршание. Мама наклонила миску над коробкой и начала высыпать туда мелкие кусочки сваренного вкрутую яйца. И тут-то мое сердце радостно забилось – из коробки раздался тонюсенький писк! – Цыплята! – с восторгом выкрикнула я и одним прыжком оказалась у коробки. Внутри вплотную друг к другу ютились взъерошенные цыплята цвета только что распустившихся одуванчиков. Они клевали кусочки яиц, свалившиеся на шею или спинку их собратьев, толкались, пищали и переминались с лапы на лапу, отчего казалось, что кто-то царапает коробку. Мама объяснила, что сначала цыплятам нужно немного подрасти и окрепнуть, и они вполне могут пожить некоторое время в коробке – там им будет теплее и уютнее, чем в большом и холодном помещении сарая. Как только малыши освоились и стали набирать вес, мама со спокойной душой переселила их в сарай, настелив соломы на пол, поставив несколько сбитых деревянных ящиков, также наполненных соломой и примятой так, чтобы было похоже на гнездо. Позже в сарае появились деревянные брусья, точно ступеньки, повисшие в воздухе, на которых будущие курочки смогли бы сидеть. Рядом с сараем ровными рядами были натянуты веревки, на которых развевались на ветру полотенца и простыни, белые в мелкий цветочек, заботливо развешанные мамой для просушки. Белье резвилось и скакало из стороны в сторону, словно необъезженный жеребец, а мы с братом бегали между полотнами, представляя огромный пиратский корабль с белыми парусами, терпящий бедствие посреди океана. Мы и моря-то никогда не видели, но наш воображаемый мир был гораздо ярче. В один из дней мама забежала в дом и с порога сообщила, что вчера вывесила на улицу выстиранные вещи, а сегодня обнаружила пустые веревки. – Может, они разлетелись от ветра? – предположил папа, не поднимая головы и не отвлекаясь от каких-то документов. – Вещи были на прищепках! Тут что-то неладное! – недоверчиво проговорила мама. – Пойду поспрашиваю соседок. Вернулась мама еще более озадаченная – женщины единогласно решили, что нашу одежду украли деревенские цыганки, чтобы нагнать порчу на наше семейство. И хотя мама не знала, кто мог желать нам зла, но была убеждена, что нас ждет нечто ужасное. Она просила нас быть аккуратнее в наших играх и не попадать в неприятности, и мы старались изо всех сил. В конце весны солдаты развели активную деятельность по перестройке окопов – ранее сооруженные бревенчатые стены было решено разобрать, раскопать землю под углом таким образом, чтобы дно стало гораздо у́же наземной части, а новые стены укрепить травяным ковром. Сначала мы очень расстроились, увидев, как солдаты с обгоревшими на солнце шеями дни напролет орудуют лопатами, ломая наши убежища, но потом подумали, что в обновленные окопы будет удобно запрыгивать с разбега и даже съезжать на велосипедах. Каждое лето мы с родителями и соседями ездили на поля собирать урожай. Это было красивое зрелище: целое поле клубники или кустов со смородиной, залитые солнцем ровные дорожки с гнущимися от тяжести зрелых ягод веточками. Мама говорила, что мы можем набрать себе сколько угодно ягоды, но, чтобы нам разрешили их забрать себе, мы должны набрать столько же для колхоза. Таким образом получалось, что мы были работниками по сбору ягод в огромном коллективном хозяйстве и за свой труд получали выплату не деньгами, а натуральными продуктами, в нашем случае – клубникой и смородиной. Мама просила нас собирать как можно больше смородины, чтобы сварить из нее варенье на зиму. И хотя мы приехали на плантацию ранним утром, к обеду мы уже валились от жары и усталости и отпрашивались у мамы поиграть на окраине поля у гигантского дерева с раскидистыми ветвями и огромным дуплом. На закате мы уезжали домой, загрузив багажник уазика ящиками и ведрами с сочной ягодой. За день мы так наелись смородины, что не смогли на нее смотреть до самой зимы. – Заедем в Калининград? – прервал Анины мысли Лука. – Мне нужно заскочить по делам, и мы могли бы выпить кофе. – Да, конечно, – ответила Аня, посмотрев на телефон. Никаких сообщений и звонков не было. Аня не заметила, как они въехали в город, и начала смотреть по сторонам, когда они оказались на улице, вымощенной брусчаткой, с трамвайными путями посередине. «Проспект Мира» – прочитала она на вывеске, а потом увидела на торце жилого дома огромное изображение космонавта. – Ой, кто это? – спросила Аня, не отводя глаз от рисунка. – Это космонавт Леонов, гордость Калининграда, первый человек, вышедший в открытый космос. Напротив, на левой стороне улицы, вон смотри, памятник «Покорителям ближней Вселенной», посвященный космонавтам Леонову, Пацаеву и Романенко. – Когда я училась во втором классе, к нам в школу приезжал почетный гость Петр Климук, первый белорусский космонавт, дважды Герой Советского Союза. Он был родом из соседней деревни Комаровка, а в нашей школе в его честь был открыт музей космонавтики, – поделилась Аня, продолжив: – Я с нетерпением ждала его, так хотелось посмотреть на настоящего космонавта, желательно в скафандре. Но встреча не оправдала моих ожиданий, – смеясь рассказывала Аня, – вместо космонавта приехал обычный дяденька, совсем не молодой, в черном костюме с галстуком. И все же после уроков побежали на школьную площадку играть в центр подготовки к полетам. – Ну что же вы, предпочли космонавту детскую площадку? – улыбнулся Лука. – У нас была особенная площадка! Среди качелей и каруселей у здания школы стоял железный тренажер – учительница говорила, что именно на таких тренируются будущие космонавты. Тренажер представлял собой вращающийся в разные стороны железный круг с подставкой для ног и ручками для рук. Нужно было встать на круг, широко расставив ноги, ухватиться за ручки, подняв руки в разные стороны, и крепко держаться. Одноклассники раскачивали колесо, которое кружилось вокруг своей оси и во все стороны. Ребята в шутку говорили, что если после нескольких переворотов вниз головой получится пройти прямо по дорожке, то есть шанс стать космонавтом. Но мы не доставали до противоположных сторон руками и не могли проверить, насколько хорошо у нас развит вестибулярный аппарат. А вот старшеклассники регулярно крутились на тренажере, и мы им даже немного завидовали. Когда Аня договорила, Лука уже парковал машину. – Пойдем купим кофе и кое-что сладкое, – произнес Лука и показал на Марципановый домик слева от входа в парк. Они шагнули внутрь, и Аня расплылась в улыбке: это был магазин, прилавки которого пестрели марципановыми конфетами и шоколадом разных форм с разными вкусовыми добавками. Лука подвел ее к витрине и, показывая на пухлые маленькие батончики, произнес: – Аня, знакомься, калининградский марципан! Ты просто обязана попробовать марципан возрожденного кёнигсбергского бренда Pomatti. – Меня упрашивать не надо, я обожаю марципановые конфеты! – засветилась Аня. – Отлично, тогда берем с каждым вкусом по одной. – Лука начал набирать марципаны. Аня смеялась в голос – это было так мило. По дороге к машине они купили кофе в кофейне и поехали по направлению к побережью. Откусив марципан, Аня зажмурилась от удовольствия: это был вкус детства, когда она впервые попробовала это лакомство. Марципановый домик в Калининграде Как-то под Новый год к родителям приехали гости – семейная пара без детей. Я не помню их имена и внешность. Они приехали под вечер, ввалились в дом шумно, эффектно. Мне подарили первые в моей жизни капроновые колготки телесного цвета. Какая красивая была упаковка – прямоугольный пластиковый пакет, внутри бумажная вставка с нарисованными ножками и много надписей на иностранном языке, значение которых было не разобрать. Брату достался загадочный марципан – батончик в красной обертке, которую мы тут же раскрыли и начали делить между собой сладость прямо в коридоре, любуясь гостями. Вкус марципана я запомнила навсегда вместе с невероятной атмосферой того вечера – это было волшебно, словно в сказке, и мы ничего подобного в жизни не пробовали. Марципан таял во рту, и мы были в таком приподнятом настроении, что дурачились и веселились. Жуя марципан и запивая кофе, Аня думала о том, чего не стала рассказывать Луке, хотя это не выходило из головы. Девушка снова вспоминала о своем детстве. Может, потому, что именно сейчас она чувствовала себя такой же свободной и… счастливой? И хотя ее детство было не таким уж безоблачным и простым, она дорожила своими воспоминаниями, которые спустя годы воспринимались радостными, полными светлых надежд. Встреча с космонавтом произвела на меня огромное впечатление, и особенно запомнились его слова: «Вы непременно должны гордиться своими корнями». И я гордилась, хотя об этом никто не догадывался. Правда, я не могла разобрать, где же находятся мои корни. На тот момент я знала, что родилась в Москве, первые пять лет жизни провела в Узбекистане и еще три года – в Беларуси. Мне невероятно нравилась наша тихая деревня, и увлекательная жизнь на военной заставе, и моя школа. В свои восемь лет я умела залезать на любое дерево и на самый высокий столб, забираться вверх и спускаться по длиннющему канату, проходить на руках лесенку на солдатской спортплощадке, вылезать из окопа, который был вдвое выше меня, быстро бегать, особенно когда за мной гналась дворовая собака или баба Зина, у которой я выдергивала морковку в огороде. В начале осени мы со Светкой любили забираться на яблоню и устраивать соревнования, кто больше съест вкусных и сочных плодов. Я мухлевала: когда места в животе не оставалось, начинала надкусывать все подряд висевшие на ветках яблоки, не срывая их и не доедая до конца. Еще во дворе росла алыча, и, когда нам надоедали яблоки, мы забирались на забор и ели алычу, а потом кидались косточками в котов, развалившихся как раз под этим забором, на деревянных ящиках. Их пригревало солнце, они зажмуривались от удовольствия и спали так крепко, что, проснувшись, не сразу понимали, что происходит. Тем интереснее было с ними воевать. Наш кот Тигрик быстро научился вылезать на улицу через форточку, которую мы всегда держали открытой. А иногда мне нужно было так срочно попасть домой, что я, как и кот, протискивалась в форточку, оказываясь сразу в большой комнате. Жить в доме оказалось очень удобно. Когда они приехали к дому на холме, Аня вспомнила, как сильно мечтал о своем доме ее отец. Жаль все-таки, что она никогда не сможет собраться здесь со своими родителями… – Однажды мы построим свой дом, – как-то сказал папа, вырезая очередную завитушку на деревянном бруске. – И повесим там этот карниз, и нам больше не придется переезжать с места на место и ютиться в однокомнатных квартирах вчетвером. Я никогда не лезла во взрослые дела, но, услышав, как мама и папа обсуждали покупку участка, и не дождавшись окончания маминых аргументов против, вступилась в поддержку отца: – Мы тоже очень хотим дом, папа! И мы обязательно повесим там твои карнизы, и смастерим мебель своими руками, и посадим деревья! Я видела блеск в его глазах, я чувствовала, что он очень хочет дом. Я не знала этого наверняка, но каждой клеточкой своего тела готова была встать на его защиту. В тот миг мне казалось, что я тоже всегда хотела дом. Будто это желание было генетически передано мне от отца. Я понимала его. И я была зла на маму, что она отговаривает отца от покупки участка. Тем не менее дело сдвинулось с мертвой точки, и бог весть каким образом родители приобрели неказистый участок в деревушке. Когда папа привез нас первый раз показать участок, там уже был залит фундамент нашего будущего дома. Первым делом папа выкопал пруд и посадил четыре плакучие ивы друг напротив друга. Мы с братом были так воодушевлены идеей о своем собственном доме, что носились по участку, вырывали сорняки и приговаривали: – Скоро мы посадим здесь повсюду цветы и яблони! – Вот тут поставим качели, – добавляла я, показывая на небольшое возвышение на берегу пруда. С приобретением участка мы частенько стали выбираться сюда, чтобы заниматься стройкой. Давно я не видела папу таким счастливым. Даже его сигареты не так воняли на свежем воздухе, пропитанном любовью, мечтами и счастьем. Со временем папа соорудил деревянный сарай, который предполагалось использовать не только для хранения всяких инструментов и материалов, но и для ночлега при необходимости. Папа говорил, что летом мы обязательно переночуем тут, но мама добавляла: «При условии, что построим уличный туалет». Внутри сарая было несколько кроватей, хотя на самом деле это были доски, прибитые на бруски прямо к стенам; еще был стол, несколько стульев и полки для вещей. В этом небольшом помещении творился такой бардак и хаос, что мы вчетвером еле помещались внутри. Когда приходило время обеда, мы рассаживались на лавки, мама доставала привезенные из дома продукты: вареные картофель и яйца, огурцы, помидоры, соль и хлеб. И мы начинали трапезу. В один из наших приездов на участок соседи пригласили родителей на свой юбилей. У них тоже шла стройка, но их бытовка была просторной и светлой. Они накрыли праздничный стол, и родители с радостью побросали свои дела и пошли «выпить по рюмочке да закусить», как выразился папа. Мы с братом продолжили играть у пруда, потому что частые застолья родителей нас никогда не интересовали. Да и как можно сидеть и есть так долго, когда есть возможность погулять?! – Дети, сходите за водой! – раздался голос мамы из открытой двери, и она показалась в дверном проеме с двумя трехлитровыми стеклянными банками. Мама объяснила, что в деревне есть общий колодец, где можно набрать чистой питьевой воды, и дала нам банки. Нужно было всего-то пройтись прямиком до конца улицы и повернуть налево. Солнечный день пестрел ромашками, над нами порхали бабочки. Мы шагали по деревенской дороге и заглядывались на дома справа и слева, обсуждая, какой дом будет у нас. На мне были спортивные штаны ярко-зеленого цвета, кроссовки и футболка. Из-за угла показался колодец, так что оставалось проделать несколько десятков шагов, зачерпнуть воду ведром и перелить в банки. В тот миг, когда мы приблизились к колодцу, рядом возник мужчина с собакой, которая залилась злобным лаем и начала прыгать. Брат бросил банку и кинулся наутек. – Стой! Нельзя убегать от собаки, она может напасть! А вот того, кто стоит, она не тронет! – закричал мужик. Я уже повернулась назад и готова была бежать вслед за братом, но встала как вкопанная, замерла на месте, от испуга не могла пошевельнуться. Теперь даже думать о побеге было страшно. Собака было дернулась за исчезающим за поворотом братом, а потом злобно глянула на меня и одним прыжком оказалась передо мной. Ее зияющая пасть была совсем рядом… Лязгнули зубы, и вскоре мое тело пронзила чудовищная боль. Я зажмурилась и закричала. Я кричала так, что из соседних домов выбежали женщины, и лишь хозяин собаки спокойно стоял на расстоянии вытянутой руки, наблюдая, как из моей ягодицы через штаны сочится кровь. На мои крики вернулся брат, и мы, перепуганные и в слезах, потопали к ничего не подозревающим родителям, веселящимся и попивающим с соседями домашнюю настойку, отдающую спиртом. Первым в бытовку к соседям заглянул брат, осторожно и одновременно настойчиво позвал маму. Когда мама выглянула на улицу, я уже еле стояла, из последних сил опираясь на кусок забора из сетки-рабицы. Сначала мама ничего не поняла, но, когда я повернулась спиной, она истошно закричала папе «Срочно в больницу!», кинулась ко мне, причитая и расспрашивая о случившемся. Я не могла разобрать ни единого ее слова, моя голова как будто погрузилась в туман. Меня трясло от боли и ужаса, словно я еще видела рядом пасть разъяренной псины. – Я же говорил, что надо бежать, – вымолвил брат с сочувствием. Папа взял меня на руки и понес в машину. Мы отправились в ближайшую больницу. Из машины папа также нес меня на руках, а мама открывала двери, пропуская нас вперед. Медицинские работники, увидев мои окровавленные штаны, тут же провели нас в приемный кабинет к врачу, который бросил принимать пациентов и безотлагательно занялся мной. Меня положили на кушетку, родителей попросили выйти. Доктор снял с меня штаны и начал осмотр, параллельно задавая вопросы о случившемся. Потом врач открыл дверь и позвал родителей. Вердикт был неутешительным, и мама заплакала. Я ничего не поняла. Мне было очень холодно. Пришла медсестра и, накрыв меня простыней, покатила прямо на каталке в какую-то комнату. Когда дверь за нами захлопнулась, я попыталась осмотреть место. Но как только слегка повернулась, медсестра посмотрела на меня так, что вертеться мне расхотелось. – Не шевелись, – строго сказала медсестра. – Сейчас я переложу тебя на стол. – Но я не хочу на стол! – жалобно пискнула я, перепугавшись до смерти второй раз за несколько часов. – Это операционный стол. Тебя будут оперировать, – не вдаваясь в подробности, сухо произнесла тощая женщина средних лет в белом халате. Медсестра сделала мне укол в ягодицу и оставила лежать посреди холодного металлического стола, накрытого рыжей клеенкой, в небольшой квадратной комнате с тусклым освещением. Меня трясло то ли от страха, то ли от холода. Простынку, которой женщина накрывала меня, видимо, забрали. Перед глазами все расплывалось, я почувствовала прилив тепла и покалывание в ногах; нога немела.