Не знаю, сколько я так лежала… мне показалось, что вечность. Пришел врач. Он был высокий, в белом халате и шапочке, в маске и перчатках. Он подкатил к столу металлическую тумбочку, на которой лежал поднос с инструментами, позвякивающими во время движения. – Сейчас подлатаем тебя, – бодро заявил хирург. – Может, не надо?! – я сглотнула ком в горле. – Не бойся, ты ничего не почувствуешь, тебе сделали местную анестезию. Мне очень хотелось посмотреть, как будет проходить операция, но собака укусила меня сзади, и, хотя я лежала на боку, мне были видны только руки врача, который заправлял белую нитку в какой-то странный изогнутый крючок. Потом я почувствовала, как что-то втыкается в мою плоть и как нить медленно скользит через малюсенькое отверстие в коже. Мне не было больно, но доктор все же обманул меня: я чувствовала себя тряпичной куклой, которой пришивают ноги. Каждый шов отдавался ужасом в моей голове, я не могла понять, как можно шить тело человека. Я представляла страшные картины: дыру до самых костей, следы огромной пасти на ноге, висящее клочьями мясо. Даже мысли о холоде не помогали отвлечься. Когда все закончилось, мне забинтовали ногу и одели в мои окровавленные ярко-зеленые штаны. Обеспокоенные родители ждали в кабинете у доктора, куда меня вернули на каталке. – Доктор, ну как все прошло? – напала на врача мама с вопросами. Она всегда любила поговорить. – Что теперь делать? Когда на прием? Как долго будет заживать рана? – Все хорошо, и ваша дочка держалась огурцом. Но для начала расскажите мне про собаку, которая напала на ребенка. Она бездомная или у нее есть хозяин? – Если честно, мы ее не видели, – ответила мама, – это произошло в деревне Сосновка. Вряд ли там есть бездомные собаки. – Мне принципиально важно это выяснить, – не унимался врач. – Вам придется съездить в ту деревню и поговорить с хозяином псины. Нужно привезти собаку в клинику и взять у нее анализы на бешенство. – Как бешенство?! – ахнула мама. Пока мама допрашивала врача, папа помог мне слезть с каталки и посадил на стул. – Если собака так агрессивно настроена и бросается на людей, не исключено, что у нее бешенство. Это очень опасно, поэтому нужно будет назначить сорок уколов в живот. И чтобы не делать их зря, нужно предварительно проверить собаку. Когда мы уехали из больницы, родители были не на шутку обеспокоены и всю дорогу домой обсуждали случившееся, решая, когда же они смогут выбраться в деревню, чтобы разыскать хозяина и взять анализы у собаки. Но через несколько дней родители и думать забыли про собаку и ее возможное бешенство. Мама посчитала, что собака не могла болеть бешенством, ведь у нее был хозяин, да и возить меня на уколы возможности не было. Поэтому мы съездили в больницу один-единственный раз, чтобы снять швы, и мама убедила врача, что уколы мне не нужны. Родители были из тех людей, которые с доверием и добротой смотрели на мир и верили, что с хорошими людьми ничего плохого не случается. Я была очень рада, что мне не стали делать уколы в живот, – больше всего на свете я боялась врачей, больниц и шприцев с длинными иглами. На радостях мы с друзьями весь день носились по двору, а когда мама пригрозила, что если я не перестану бегать, то швы разойдутся и придется зашивать меня снова, я решила пойти поиграть со Светкой в куклы. Хотя я и была сорвиголовой, но девчачьи забавы были мне не чужды, и иногда мы вылезали из окопов, чтобы поиграть в дочки-матери: с важным видом шествовали по дорожкам, толкая перед собой кукольные коляски с пупсами внутри, укрывали «детей» от ветра одеялами и спорили, как их воспитывать. Я зашла домой попить, как тут же услышала Светкин голос под окном: «Анька! Анька!» Боясь, что мама посадит меня за уроки или нагрузит работой по дому, я пулей помчалась к окну. В два счета распахнув оконную раму, залезла на подоконник. – Чего тебе? – Пойдем играть! У меня сюрприз! – засветилась Светка, явно распираемая чувством гордости и своего превосходства. – Сейчас у мамы спрошу, можно ли потом уроки доделать. – Подумаешь, уроки! Как узнаешь, что у меня, – про все дела позабудешь. Любопытство взяло верх, поэтому я схватила свою авоську с куклой Синди и направилась к входной двери. Выйдя на улицу, я начала доставать Светку расспросами: – Покажи, что у тебя там? – Погоди! Придем и покажу! – А куда мы идем? – Пойдем в солдатскую комнату отдыха, там сейчас должно быть пусто, потому что все на плацу маршируют, – объяснила Светка. Мы без препятствий пробрались в здание, прошли по коридору и поднялись по лестнице на второй этаж. Вторая дверь слева и была той самой комнатой отдыха для солдат. Мы отворили дверь и прошли в пустое помещение. В одном краю комнаты стоял диван и телевизор на тумбочке, а в другом – столы и стулья. Здесь солдаты могли почитать книгу или написать письмо домой. В канун новогодних праздников солдаты делали открытки своими руками, а мы открыв рты наблюдали за невероятным преображением – как строгие дяденьки с автоматами становились добрыми, творческими и очень сентиментальными мальчишками. Они рассказывали, как скучают по дому. Исписывали по несколько листов с двух сторон, рассказывая мамам о своей службе. Кто-то писал возлюбленной, кто-то рисовал прямо в письме. Мы выбрали стол у окна, уселись на стулья, и я стала выжидательно глядеть на Светку. Подруга почувствовала, что пора нарушить интригу, и достала из своей авоськи новенькую, блестящую куклу Барби. Настоящую, в сногсшибательном атласном платье и с гнущимися коленями. У нее было стройное загорелое тело, длинные белоснежные волосы, стильный макияж и несколько сменных нарядов. – Мне родители привезли из Польши, – гордо сообщила Светка. Мой мир померк. Я так долго мечтала о настоящей Барби, но мои родители не выезжали в Польшу, поэтому кукла мне не грозила. Я достала свою Синди – дешевую подделку под настоящую Барби. А Светка в свою очередь вытащила круглую жестяную коробку из-под импортного печенья, где у нее хранились кукольные наряды. Мы сами их шили, поэтому кукольная одежда была простой и с массой огрехов: то рукава разной длины, то по шву торчали нитки… Момент с куклой стал досадным разочарованием – помню, как упрашивала маму купить мне Барби, уж очень мне хотелось иметь самую красивую куклу на свете. Но мама убеждала меня, что нужно иметь собственные желания, а не навязанные рекламой и обществом, поэтому в следующую поездку в город она приобрела для меня тонкую картонную книжечку, на обложке которой красовалась девушка в нижнем белье, а на страницах книжечки были изображены всевозможные наряды: платья, головные уборы и даже маленькие туфельки. По краям нарисованной одежды в районе плеч, талии, рук и ног были размещены белые клапаны. Как оказалось, нужно было вырезать одежду вместе с ними, а потом надевать на куклу, загибая эти клапаны назад, за плечи и за талию картонной красавицы. «Вот тебе красивая кукла, иди играй. И забудь ты уже про Барби!» – сказала мама. Прижимая к груди картонную девочку, я поняла, что поблажек не будет. Ни импортных сладостей, ни заграничных кукол. Двери в нашем доме всегда были открыты – к родителям часто приезжали друзья, собирались шумными компаниями, пели песни, шутили и смеялись. Мы любили гостей, потому что нам часто перепадали сладости или милые безделушки. Один из друзей папы привез нам видеокассеты и свой видеоплеер, и с тех пор мы собирались в большой комнате и смотрели красочные американские фильмы. «Один дома», «Трудный ребенок, «Няньки», «Полицейский из детского сада» – мы засмотрели эти кассеты до дыр, выучили наизусть диалоги. Это были первые фильмы после советских и индийских, которые мы видели. И жизнь на экране была нам в диковинку – люди жили в просторных домах с красивой мебелью, слишком зеленой травой на лужайке, с дорогими машинами и яркими игрушками. Мы никогда не видели ничего подобного… Однажды я получила двойку за контрольную по математике. Это была первая в моей жизни двойка, и всю дорогу домой моим терзаниям не было конца. «Анька, ну и глупая ты курица», – повторяла я, представляя, как расскажу о двойке родителям и как буду наказана. Боялась, что мне запретят смотреть фильмы. Новых видеокассет у нас не появилось, но мы были рады пересматривать имеющиеся четыре кассеты снова и снова. Придя домой, я накрутила себя так, что места себе не находила, сразу юркнула в свою комнату и села за уроки. И только к вечеру, справившись с домашним заданием и наведя идеальный порядок в комнате, я нашла в себе силы признаться маме о двойке. Я сидела на кровати и ждала вердикт, но, к моему изумлению, мама довольно спокойно отнеслась к моей трагедии. Я плакала, рассказывая маме, что не поняла новую тему и перепутала задание, а она гладила меня по голове, приговаривая ласковым голосом: – Анечка, не переживай! У тебя в жизни еще будут двойки, не нужно так убиваться из-за небольшой неудачи! А потом папа пришел домой, и выглядел он понурым и вместе с тем чем-то озабоченным. Он был явно не в себе, курил одну за другой сигареты, выдыхая дым в раскрытую форточку. Они с мамой долго сидели на кухне и что-то обсуждали. На следующее утро, проводив папу на работу, между приготовлением каши и заплетанием косичек, тяжело вздохнув, мама объявила: – Папина служба на этой заставе подошла к концу. Его отправляют служить в Москву. – Как в Москву? А как же мы? Как же моя школа? – отозвалась я. – Мы, конечно же, переедем вместе с папой. – Но мы не хотим! Можно нам остаться здесь? – Я не могла представить, как уеду и оставлю своих друзей, любимую школу и привычную жизнь. Несмотря на то что мы жили как беспризорники, постоянно попадали в передряги, разбивали лбы и коленки, набивали шишки, я обожала свое детство, полное приключений, свободы и восторга. После школы я прибегала домой, бросала рюкзак и вновь бежала на улицу – гулять. В условленном месте за поленницей мы встречались с мальчишками, которые перелазили через забор на нашу территорию, чтобы погулять вместе с нами. Самый взрослый из ребят, Ваня, был старше меня на три года, но мы хорошо ладили. Когда он узнал про наш скорый переезд, то заявил мне с явным разочарованием в голосе: «Если бы ты осталась здесь, то мы бы поженились после окончания школы». Я не очень хорошо понимала, что значат эти слова, но мне льстило предложение старшеклассника. Мы собирали вещи, упаковывая всю нашу жизнь в коробки, прокладывая хрустальные вазы газетой, заворачивая книги, игрушки и мелкие безделушки. Мне до боли хотелось отодрать с корнем вид за окном и увесистым рулоном сложить с собой, запихать в контейнер машины и увезти. Я не хотела уезжать. Мое сердце оставалось здесь. – Тебе всего восемь лет, у тебя вся жизнь впереди! – успокаивала меня мама. – Мне не нужна другая жизнь! Мне нужна эта! Я не хочу уезжать! – отвечала я, наполняясь лютой ненавистью к незнакомой и далекой Москве. Но что я могла сделать? Была мысль убежать из дома, это отсрочило бы наш отъезд на несколько дней. Мучительно долго я бродила по знакомым дорожкам, прощалась с каждым деревом, с каждым видом, открывающимся за поворотом. Чувствовала, что мы сюда не вернемся. Меня подташнивало и выворачивало наизнанку от этих мыслей. В голове не укладывалось, как можно встать и уехать из своей такой любимой и обустроенной жизни. Я знала, что больше никогда не увижу эти края… Балтийская коса На следующее утро, когда Аня спустилась на кухню, чтобы выпить кофе, Роза обратилась к ней с просьбой: – Анечка, не могла бы ты съездить на велосипеде к моей знакомой? Нужно забрать у нее небольшую вещь для Луки. – Да, конечно! Я могу сходить пешком, – отозвалась Аня. – Нет, нужно на велосипеде. В руках ты не донесешь, тяжело будет. А у велосипеда есть корзинка, туда положишь, – загадочно улыбнулась Роза. – Хорошо, – с готовностью согласилась девушка. – Только кофе выпью. – Ну конечно! Я как раз сварила! Знакомая живет на другом конце города, я тебе сейчас объясню, как ее найти. Позавтракав, Аня надела спортивный костюм и кроссовки, выкатила из гаража велосипед с металлической корзинкой спереди и помчалась по указанному адресу. Ветер трепал ее волосы, велосипед подпрыгивал на неровностях дороги, проносясь мимо современных коттеджей и старинных домиков. Остановившись у нужного дома, она нажала на звонок на деревянной калитке, за которой виднелся старенький немецкий домик с обветшалыми стенами и поросшей мхом черепичной крышей. Кое-где черепица осыпалась, и домик казался нежилым и заброшенным. Вокруг росли такие же старые яблони – своими ветвями они упирались в стены дома, словно придерживали его, не давая ему рассыпаться. Калитку открыла пожилая женщина – она представилась Лидией – и пригласила Аню войти во двор. Немногословная хозяйка прошла на задний двор и остановилась у кустов гортензий, плотной стеной окруживших дом, с нее ростом, с пышными шапками голубых, розовых и белых соцветий. Не говоря ни слова, женщина взяла садовые ножницы и, пробираясь сквозь разноцветные заросли, начала формировать букет. Собрав охапку размером со взрослого лабрадора, женщина протянула букет Ане. – Это вам от Луки, – только и сказала она. – Как мне? Наверное, это для Розы? – удивилась девушка. – Нет, именно вам от молодого человека. Я еще не совсем из ума выжила. – Но как же я повезу их? – Это не ко мне! – произнесла женщина, следуя обратно к калитке. – Вам повезло с таким поклонником. Аня кое-как разместила гортензии в корзинке, они загораживали руль, наклонив свои макушки в разные стороны и образуя огромное яркое облако. Сначала неуверенно, но после уже смелее, убедившись, что цветы надежно держатся, Аня постепенно разгонялась, крутя педали все быстрее. И вот она уже ехала по центральной улице, выложенной старинной брусчаткой, гортензии ритмично покачивались в корзинке, вызывая у Ани блаженную улыбку. Редкие прохожие оглядывались в ее сторону. Давно ей не было так хорошо.