– Тогда раньше утра вас не дождёшься. Всё. Борзов, Маштаков и Рязанцев едут на «Рассвет». РУБОП возвращает на базу своего беглеца. МРО дожидается здесь. Остальные – отдыхать, утром чтоб без опозданий. Я ничего не забыл, Виктор Петрович? Заместитель межрайонного прокурора выдержал паузу, потом сказал с деловым видом. – Мне кажется, ещё стоит позаниматься с киоскёршей, которой предлагали в кино сниматься. Фоторобот с ней тоже составить. И вообще пусть она здесь будет, под рукой… Предъявите ей Есефьева для опознания. Только процессуально. Я так понимаю, ещё не факт, что это он. Это ведь пока умозаключения? Миха хотел сказать, что у продавщицы Плетнёвой – маленькие дети, зачем тащить женщину на ночь глядя, кто её потом обратно повезёт, но волевое решение начальством уже было принято. – МРО займётся. Съездите на машине дежурной части. Сутулов схватился за блокнот: – М-михаил Н-н-николаевич, п-погоди… А-адрес у неё к-к… какой? Маштаков продиктовал по памяти. Птицын направил пульт дистанционного управления в сторону телевизора, стоявшего в самодельной допотопной стенке из ДСП[82], – обязательный атрибут кабинетов провинциального милицейского начальства среднего звена. После сухого щелчка появилось изображение. Вертлявый, довольный жизнью, весь в мелких кудряшках очкастый Укупник разудало удивлялся: Маргарита, Маргарита, Маргарита! Почему я, почему я – не ковбой?! 24 В раздолбанной «Ниве» уголовного розыска водительским сиденьем служил обычный деревянный ящик. Не всё время, конечно… последний месяц. Поэтому рослого Борзова едва было видно из-за баранки. Замок правой передней двери поломался гораздо раньше, из-за чего Маштакову, усевшемуся на командирском месте, пришлось привязывать её веревкой. – Главное, тормоза сделали! – Борзов повернул ключ в замке зажигания, двигатель забубнил невнятно. Больше пятидесяти километров в час машина не ехала. На одном светофоре начальник розыска проскочил на мигающий жёлтый, на следующем нахально полез под красный. Чудом не зацепив выкатывавшую на перекресток приземистую «бээмвуху». – Ну его на фиг, Сан Саныч! – всполошился Маштаков, – Я ещё пожить хочу. – Не мохай, я профессионал! Миха осуждающе вздохнул. Год назад профи Борзов на служебной машине сбил пенсионера-велосипедиста. Причинив ему тяжкий вред здоровью, попросту – сложный перелом ноги. Материал в прокуратуре удалось замять, даже дело не возбудили, но строгача начальник УР заимел. Да и возмещение вреда дедову здоровью встало ему в копеечку. Расплатился сполна, чем и избежал жалоб и огласки. Месяца три потом он не садился за руль и не пил вообще, даже пива. К Новому году отошёл от стресса, вернулся к прежним нормативам. В рассеянном дальнем свете фар мелькнули две девичьи фигурки, перебегавшие проезжую часть. Короткие юбки, голые белые ноги. Начальник розыска стукнул по рулевой колонке, отрывисто рявкнул сигнал. – Шляются по ночам, потом изнасилование заявляют! Дяденька, помоги! Суеверный Миха, боясь сглазить, настраивал себя, что всё получается слишком просто, что они сусонят пустышку. «С другой стороны, какое совпадение! И пацанам, и продавщице предлагали сниматься в кино. За одинаковую сумму – десять тысяч рублей. Сколько кинорежиссеров с одинаковыми проектами толчётся в Остроге на одном пятачке? Пять? Десять? Не-ет, информация цветная!» Маштаков прикрыл глаза и сразу увидел длинненькое вялое детское тельце, вытянутый затылок, мокрые косички светлых волосков, жуткие рваные раны на виске, на темени, пористую от мацерации кожу маленьких ладошек. «С-сука! Рвать! На куски рвать таких ублюдков! Сто пудов пи-дор!» Миха полез в карман за сигаретами, торопливо закурил. От первой затяжки побежала вкруговую голова, в желудке засосало противно. До ужина сегодня дело не дошло. Как и до звонка домой. «Танюха, наверное, уж на измене вся, думает, я снова закружился. Надо, на-а-адо было прозвониться, предупредить. Девчонки спят давно… Опять отца не дождались». В возникшей по дороге паузе то, что принято называть совестью, стало грызть Миху нестерпимо. После тридцати счётчик стал щёлкать гораздо быстрее, чем раньше. Только вот вроде Новый год был, который он проспал в тяжёлом похмельном сне, а уж сентябрь месяц на дворе, очередной Дед Мороз скоро в ворота постучит. «Откройте дедушке!» Летом кто-то между делом поинтересовался у Маштакова, в каком классе учится его старшая, Даша. И он не смог ответить сразу, пришлось загибать пальцы. «Так, она восемьдесят седьмого года рождения». Раньше ведь интересовался её учебой, в первых классах редко, но ходил на родительские собрания. Теперь всё. Из того, что можно назвать косвенной помощью дочери в учёбе, это случай, когда её учительница по английскому обратилась за помощью. Сына её посадили за кражу. Миха договорился со следователем, и англичанке Дашкиной устроили свидание в отделе. Ещё передачки от неё передавал в неприёмные дни. За год у Даши по иностранному языку впервые получилась пятёрка. В связи с чем Миха похвалялся Лёхе Титову, какой он чуткий и заботливый папаша. Паскудно совсем сделалось на душе у Маштакова. Жизнь проходит мимо, дочки растут практически без него. Что они вспомнят потом? Детские воспоминания, они самые яркие, всю жизнь преследуют. До сих пор вот Миха помнит, как в первом классе, желая видеть в сыне круглого отличника, даже за четверку страшно ругала его мать. Криком кричала, до истерик доводя его и себя. Безусловно, то была гипертрофированная форма материнской любви, она хотела ему только добра. «И родителей месяц почти не навещал! Обижа-аются они…» Оправдывая себя, Миха мысленно истово твердил, что он занимается нужным делом. Ради людей, ради девчонок своих едет в ночь на дышащей на ладан машине с водителем-камикадзе, голодный, издёрганный. В поисках ублюдка, который куском бетона размозжил голову маленькому мальчику. И не вина, а беда его, что работа эта чёртова поломала ему судьбину. Деформировала, сожрала. Раньше же он был домашним, почти ручным. Подъехали к железнодорожному переезду. Микрорайон «Рассвет» находился в десяти километрах от города. В советские времена здесь стояла войсковая часть, которую в народе почему-то называли «дикой дивизией», по городу катались её «ЗИЛы» и «Уралы» с госномерами с буквами «МЮ». Ещё здесь при коммунистах в семидесятые годы отстроили цех электромеханического завода, какое-то вредное химическое производство. Под это дело в бывшей деревне Погорелки в рекордные сроки для рабочих гальванического производства были воздвигнуты несколько десятков блочных пятиэтажек со всеми удобствами. С городом микрорайон связывало регулярное автобусное сообщение, девятый маршрут. С перестройкой, демократизацией и приватизацией оборонная промышленность захирела. Войсковая автомобильная часть, в которой трудилось много жителей «Рассвета», в одночасье была расформирована. И в микрорайон пришла настоящая беда. Работы не осталось никакой. Один за другим позакрывались магазины, детские сады, почтовое отделение, клуб, поликлиника. Наиболее жизнеспособные индивидуумы семьями и поодиночке переехали в город, освоились там. Взамен им, в пополнение к оставшимся слабым, покатившимся под горку, быстро спивающимся прибывал из города люмпен, по дешёвке засадивший жильё. – Который тут «семь-бэ»? – начальник розыска грудью налёг на руль, выглядывая таблички на домах. Улица в микрорайоне была одна – Ленинградская. – Я по дежурству выезжал недавно на-а-а кра-ажу в «пять-а», – зевая, с заднего сиденья подал голос Рязанцев. – Он рядом со школой. Этот, что ли? А вон мужик идёт, давайте спросим! У ночного поддатого прохожего получили информацию. Оперативная «Нива», переваливаясь, поползла по ухабам и рытвинам в обратную сторону, к переезду. – Приехали! Борзов заглушил двигатель. Маштаков уже выскочил, массировал затёкшую ногу. Вслед за ним, наклонив вперёд «командирское» сиденье, вылезал Андрейка Рязанцев. У искомого дома «семь-бэ», панельной трёхподъездной пятиэтажки, горел одинокий фонарь. Частично освещая неприглядное строение, двери в подъездах которого отсутствовали. Не доставало и стёкол в окошках подъездов. Оконные рамы в некоторых квартирах были заколочены фанерой. На первом этаже в угловой квартире горел свет. Голая лампочка на плетёном шнуре озаряла убогое нутро загаженной кухоньки. – Тридцать пятая квартира, третий подъезд, второй этаж, – быстро вычислил Борзов, – пошли. Рязанцева на всякий пожарный оставили внизу под балконом. Звонок на двери не работал, Маштаков с Борзовым замолотили в два кулака. Скоро послышались шаркающие шаги, испуганный женский голос спросил: – Кто? – Откройте, милиция! Есефьев Иван Кириллович здесь проживает?! Начальник УР заорал так громко, что Миха прикрыл ухо. Лязгнул металлом замок, дверь со скрипом отворилась. Измученное лицо стоявшей на пороге худенькой женщины выглядело обреченным. – Зде-есь… Это мой сын… На естественный вопрос «А что случилось?» у неё не хватило сил. – Он дома? – переход Борзова с ора на шёпот усилил зловещую картину ночного вторжения. Женщина только кивнуть смогла. – Разрешите, – начальник розыска и старший опер, оттеснив хозяйку в сторону, решительно шагнули в квартиру. Привычно разошлись по разным комнатам. – Здесь он! Спит, – Борзов щёлкнул выключателем в «зале». Миха быстро присоединился к нему, озираясь по сторонам. Раньше обстановка в жилище, судя по всему, была приличной – стенка «Русь», мягкая мебель, люстра с полусотней стеклянных, под хрусталь, подвесок. Теперь на всём лежала печать необратимого запустения. В пустой практически стенке стояли лишь разнокалиберные чашки и рюмки, в книжном шкафу на одной полке осталось десятка два потрёпанных книжиц с полуоторванными обложками. Сплошь классика. Тургенев, Некрасов, Чехов Антон Павлович. То, что невозможно продать или обменять на самогон-вино. На продавленном диване, уткнувшись ничком, похрапывал утлый скверно пахнущий человек. Одна рука его свисала как плеть. – Смотри, Сан Саныч, – Маштаков опустился на корточки рядом с диваном, приподнял эту вялую безволосую руку. По тыльной стороне кисти змеилась глубокая царапина. – Свежая! И ещё здесь! Миха перемещался мягко, почти неслышно, обретя молодую, забытую пластичность. Как когда-то на ринге. Он подхватил с пола потрёпанную джинсовую курточку – единственный предмет гардероба, от которого Есефьев успел освободиться, перед тем как рухнуть на лежанку. Борзов за локоть развернул опера под свет единственной, не мощнее семидесяти пяти ватт, лампочки. – Кровь, Саныч! И на другом рукаве! – Во сколько ваш сын вернулся домой? Где он был вечером? – начальник УР рывком обернулся к хозяйке. Та стояла, прислонившись к дверному косяку, плакала. Она уже поняла, что беспутный её сын, её ненаглядный Ванечка натворил что-то плохое. Она ещё не знала, насколько страшно было деяние рук его. Не были пока уверены в своём попадании в десятку и милиционеры. Они боялись спугнуть удачу. – Приблизительно час тому назад он вернулся из города, – ответила женщина. Борзов удовлетворённо кивнул, ещё одно подтверждение. Как раз хватает времени, чтобы пешком добраться из Острога до «Рассвета». А Маштаков отметил, что говор у хозяйки нездешний, не окающий; и ещё, что говорит она правильно, грамотно говорит. «Учительница» – предположил он, сопоставляя с увиденными в книжном шкафу произведениями русских классиков.