– Позови-ка Рязанцева, – велел Михе начальник розыска. – Пусть молодой у женщины объяснение отберёт. Борзов резонно торопился задокументировать отсутствие алиби Есефьева. Объяснение, конечно, не процессуальный документ, опрашиваемый не предупреждается об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний, но фиксация на бумаге значит немало. К ней потом можно апеллировать при дальнейших встречах. «Вы же говорили! Это ваша подпись!» И в суд в качестве свидетеля можно заявить сотрудника, которому человек давал пояснения под запись. – Андрей, поднимайся! – Маштаков с балкона крикнул напарника. Борзов тряс за плечо Есефьева, голова у того замоталась, он замычал. Потом медленно, не соображая после короткого пьяного сна, обернулся. И сразу в мутных, заплывших жёлтым гноем глазках его плесканулся животный ужас. Он всё понял, увидев золотозубый притворно добродушный оскал коротко стриженого незнакомого мужика. Есефьев отсидел трояк за кражу, мента узнавал на раз. «Он, сука», – определил Маштаков по первой реакции подозреваемого. – Проснулся, Иван? – Борзов был в образе своего в доску. – Поехали с нами на пару часов в отдел. – Что он натворил на этот раз? – отважилась наконец спросить хозяйка. – Подрался, – легко ответил начальник УР. Миха подошёл к женщине. – Как вас зовут? – Елизавета Григорьевна, – у женщины студенисто дрожал подбородок. – Елизавета Григорьевна, это самое, соберите одежду сыну. Чтобы переодеться. Следователь изымет у него эту, видите, она в крови. Маштаков не стал говорить матери Есефьева, чтобы она дала и сменку нижнего белья. То, что при обычной драке не изымаются трусы, ясно даже непосвящённому в тонкости криминалистики. – Ещё, это самое, паспорт его дайте, – вспомнил Миха. Есефьев стоял, покачиваясь, в середине комнаты, на свезенном вытертом паласе. Борзов помогал ему, вернее, напяливал на него, застамевшего, джинсовую куртку в многочисленных бурых помарках. Безо всякой медико-криминалистической экспертизы был понятен характер образования большинства из них. Брызги от ударов по окровавленной поверхности! Начальник розыска, взяв за предплечье, повёл Есефьева на выход. За ним двинулся с пакетом, в который хозяйка сложила вещи сына, Маштаков. Рязанцеву ещё предстояло записать объяснение матери подозреваемого. – Телефон следователя ей дашь. Только не говори, что следователь прокурорский, – тихо сказал Миха Андрейке. – А какой у него телефон? – Два шестьдесят один тридцать пять, салага. Сто лет назад это был его, Маштакова, номер телефона. На улице с лица начальника розыска в момент смыло добродушную маску. – Ну чё, пидор, жить хочешь?! – свистящим шёпотом вопросил Борзов. С прекрасно понятной для судимого Есефьева интонацией блатного беспредельщика. В полутьме черты лица подозреваемого были почти неразличимы, но Миха физически ощутил, как дрожат у парня губы, щёки, как всего его заколбасило. Опер понял, что Есефьев сейчас заорёт благим матом на весь микрорайон. – Сан Саныч, ну его! – Маштаков придержал закипавшего начальника. – Отъедем подальше, тогда базарить будем. Борзов резко толкнул Есефьева к машине, тот спиной ударился об кузов. – Лезь, гнида, на заднее сиденье! И не дай боже чехлы мне запачкаешь! Урою! Миха закурил, унимая колкий озноб. Вновь перед глазами всплыло виденное вчера вечером. Вялое тельце убитого мальчика, не полностью сомкнутые веки его глаз, за которыми – тусклый блеск мёртвых роговиц. Маштаков делал большие затяжки, голова у него кружилась. Настоящий следователь, опер, прокурор не должен видеть в преступнике личного врага. Сколько глупостей через это выходит, сколько судеб переломано, ментовских и подследственных. Сохранить сейчас холодную голову было практически не по силам. Даже по трезвянке. Через долгих десять минут из подъезда выскочил Рязанцев. По лестнице он мчался через две ступеньки. И всё равно получил втык. – Уснул что ли, молодой?! Миха глянул наверх. В окошке второго этажа, на кухне, в подсветке включённого в прихожей света виднелся скорбный силуэт. Мать провожала в казённый дом сына. Оставалась одна во всём мире. В квартире Маштаков разузнал у неё, что они беженцы из Душанбе, приехали в начале девяностых, когда русским там стало невмоготу. Когда от микрорайона отъехали с километр, Борзов резко дал по тормозам, прижимаясь к бровке. Оставил ближний свет. Миха вышел, наклонил своё сиденье, освобождая дорогу. Андрейка Рязанцев вытаскивал наружу слабо упиравшегося Есефьева. – Это не я! Я не виноват! Начальник розыска обежал «ниву» спереди. Распахнувшаяся куртка открыла жёлтые ремни сбруи, на которой крепилась оперативная кобура. Дарёная, итальянская, из которой торчала рукоять табельного ПМ. Борзов легко оторвал Есефьева от Рязанцева и саданул задержанному в ухо. Маштаков сделал шаг вперёд, звук удара не понравился ему. Слишком всё по-взрослому получилось, на поражение. А не для того, чтобы парализовать волю. Есефьев висел на вытянутой руке Борзова. Если бы не рука эта, он бы рухнул на асфальт, растёкся по нему амёбой. Миха подумал на полном серьёзе: «Может, и впрямь грохнуть его здесь. Расколоть и грохнуть. И никаких тебе следствий, и никаких тебе судов». Есефьев рыдал, слёзы, сопли липкие – всё вперемешку. Ещё – кровь из разбитого уха. – Не убивайте! Я всё расскажу! 25 На третьем этаже, в рубоповском кабинете Саша Кораблёв с опером Комаровым резались в нарды. Коротая время в ожидании застрявшей на «Рассвете» группы. Табло настольных электронных часов показывало «01:47». На сегодня все возможные мероприятия по убийству мальчика Антона Синицына были проведены. Птицын распустил личный состав, кроме МРО. Кораблёв оставался в управлении, здравым смыслом руководствуясь. Закон подлости, он ведь как гласит – только до дома доедешь, поешь, в койку ляжешь, и в этот момент непременно дёрнут. «Александр Михалыч, тут гуся привезли интересного. Чего с ним делать?» Нет, лучше конкретно определиться. Паша Комаров сидел со следователем за кампанию. Кроме того, профессиональный сыскной интерес в нём бродил. Притащат мужики с района интересное чего или только зря машину в два конца прогоняют? От кофе и курева во рту было мерзко, а в висках звенело тонким зуммером. Результат поднявшегося артериального давления. Кораблёв отгонял накатывающие мысли о том, что у него завтра… нет, уже сегодня «стражный» срок по Бурмистрову. С девяти утра начнут названивать тётки из спецчасти СИЗО в канцелярию, диктовать секретарше телефонограммы от гиппопотама. «Подпишет, наверное, Петрович перечисление авансом с учётом этого ЧП? Раньше ведь без проблем подписывал. А в последнее время чего-то зажимать меня стал. По взятке вот дело не доверил, Васе отдал…» В действительности Саша знал ответы на свои риторические вопросы. Озадачивался ими сейчас по инерции. Мнительный Коваленко стал видеть в нём соперника. Особенно с приходом нового прокурора, с которым Петрович не сошёлся характером. Новому прокурору Трелю Олегу Андреевичу Саша искренне удивлялся. Подобного лёгкого отношения к работе со стороны начальства ему не приходилось встречать за все шесть лет работы в прокуратуре. Каждую пятницу после обеда, а то и с утра пораньше Олег Андреевич уматывал на выходные в Подмосковье к семье, которую до сих пор не перевёз в начале лета полученную квартиру. «Трёхкомнатную – в элитном доме на Коммунистической! Сто метров жилой площади! И по ходу дела, старую сдавать не собирается. Других за такое с работы выгоняют, а ему хоть бы хны». У самого Кораблёва, в тридцать лет проживавшего с родителями, жилищная проблема стояла остро. Надоели опека, нравоучения и навязчивое желание его женить. Ни тебе выпить с друзьями, ни тебе барышню привести на ночь. Большинство текущих дел новый прокурор переложил на зама, при этом не выказывая полагающегося чувства благодарности. Наоборот, на редких, собираемых от случая к случаю оперативках язвительно подкалывал Коваленко, укорял за несущественные мелочи. Неудивительно, что Петрович стал огрызаться и вести в коллективе крамольные разговоры. У Кораблёва пока хватало ума и осторожности только поддакивать неопределенно. В следствии Трель, выходец из арбитражного суда не рубил совершенно, обвиниловки подписывал не читая. «Ещё дело закончил, Саша? Молодец! Сшил-то как красиво». Говорили, что своему крутому взлёту прокурор обязан родственнику жены, занимавшему высокий пост в Генеральной. Точкой соприкосновения с новым руководителем у Кораблёва стала любовь к автомобилям. Оба были фанатами, за баранку сели задолго до совершеннолетия. Правда, Саша рулил по доверенности на отцовской «девятке», а Олег Андреевич – на «Renault Logan 1.4» девяносто восьмого года. В августе перед уходом в отпуск прокурор отправил на Кораблёва представление в областную. Чтобы поставили в резерв на должность заместителя прокурора. – Засиделся ты, Александр Михайлович, в следователях, – добродушно говорил прокурор, радушно протягивая подчинённому бело-синюю коробочку «Парламента». Саша взял дорогую сигарету, поднёс зажжённую зажигалку шефу, прикурил сам. – Не хочется из города уезжать, Олег Андреевич, – сказал. – У меня родители пожилые. Да и город у нас хороший. – Почему обязательно уезжать? – удивился Трель. – Не исключено, что вскоре у нас место зама освободится. Виктору Петровичу да-а-авно пора на самостоятельную работу. А то он уже комплексовать начал по поводу своей недооценённости. Тебе не кажется? Кораблёв не смог промолчать, поддался, слишком заманчивое предложение было сделано. – Есть немного… – Ну вот видишь! «Эх и прижучит меня утром Петрович за пропущенный срок! Повод какой ему даю! Не подпишет перечисление. Обвинительное только наполовину набрано». Паша Комаров пятый раз подряд выиграл. Кораблёв отодвинул доску, потянулся, зевая. – Непруха! Когда там Борзов с «Рассвета» вернётся? Связь с ними есть? – Не-а, – мотнул стриженой головой «рубоповец», – ихняя «Нива» без рации. Кофейку заделать, Александр Михайлович? – Сколько можно? Сердце скоро выскочит! Молча закурили. Все темы уже переобсудили. Сил на разговоры не оставалось. Саша давно понял, что водки ему нынче выпить не придётся, – утром на работу, где дел по самый кадык. Нельзя будет даже придавить до обеда на массу, компенсируя бессонную ночь. В последнее время после ночных бдений его стало сильно колбасить. Не то что раньше, когда хватало здоровья на всё – на работу, на вино и на девчонок. Нет, шесть лет на следствии по нынешним меркам лишку. «Как раньше люди по двадцать годов следователями мантулили?» В коридоре послышались голоса и тяжёлая, от многих ног дробь шагов. Саша стряхнул пепел в фаянсовую пепельницу в виде маленького унитаза («рубоповцы» любили всякие приколы) и подошёл к двери. По длинному полутёмному коридору в их направлении быстрым темпом двигалось несколько фигур. Силуэты некоторых различались более-менее отчётливо. Первый человек семенил в очень неудобной позе. Заведённые назад руки его были стянуты на запястьях ремнем. Шедший следом высокий Борзов, подцепив одним пальцем за этот ремень, тянул его кверху. От боли в выворачиваемых суставах человек вынужден был очень сноровисто переставлять ноги, почти бежать. Голова его была наклонена, носом он практически чертил по полу. Разглядев Кораблёва в конце коридора, начальник розыска выкрикнул, голос у него при этом взвился в запредельную высь: