Коваленко задумчиво пригладил рыжие волосы, и без того уложенные идеально. На вопрос, кто ожидается в гости к местному олигарху, заместитель прокурора отрубил: – Бандиты. Потом помолчал сосредоточенно и добавил: – Возможно, ещё будет одно должностное лицо. Возможно. Миха отлип от резинового окуляра, потёр глаз. – Если это моё начальство, то я пас, Виктор Петрович! Это явный мезальянс. От ваших наездов я может ещё и отобьюсь, а от своих, если поперёк встряну… – Михаил Николаевич, я не настолько туп, чтобы комбинировать против милиции её же руками, – перебил Коваленко. Он пытался скрыть накатившее раздражение, удалось ему это на «тройку с минусом». – Камера ваша личная? – спросил ещё Маштаков. Зампрокурора кивнул. – Блин, чуть чего, не рассчитаюсь, – улыбнулся опер. За вечер и ночь он продумал, как обставиться понадёжнее. Во-первых, на случай провала приготовлена была отмазка такая. Проверялась, мол, информация о том, что мальчика Антона убил вовсе не «жопник» Есефьев, а один из благонамеренных жителей «посёлка нищих». Место наблюдения подворачивалось как специально – коттеджи на окружной. Выставиться там можно было грамотно, засесть на втором этаже одного из ближайших недостроев. Обстава выглядела сомнительной, в тоже время опровергнуть её было практически невозможно. Пускай шпыняют за то, что залез на чужую делянку. Наказывать не за что, как ни крути, а Есефьева вычислил он. «Скажу – сам себя проверял! Совесть успокаивал». Левая агентурная записка, датированная сегодняшним числом, лежала у него в сейфе. Эта бумага должна была сослужить роль путеводителя, если дело обернётся негаданно, и он просто-напросто безвестно исчезнет. Будут знать, где искать концы! Миха прошёл через гаражи, обогнул огороженный периметр автоколонны «11–57». Дал кругаля вокруг квартала респектабельных коттеджей, чтобы не отсвечивать под окнами. Улицы здесь пустовали – окраина города, сквозных прохожих нет, дальше дорога и лес. Чужие здесь не ходят. Недостроенных домов было под десяток; тот, в котором в четверг Борзов нашёл труп мальчика, стоял вторым от края. Маштакову нужно было засесть в засаду гораздо ближе. Чтобы во-он тот домик из розового кирпича, с башенками островерхими, придающими ему сходство с декоративным рыцарским замком, виден был. В красивом этом доме под черепичной крышей, за высоким зубчатым забором проживал местный воротила. Генеральный директор ООО «Наяда ЛТД» Катаев Сергей Альбертович. Известный в узких кругах ограниченных людей как Каток. Маштаков, не мешкая, нырнул в нутро двухэтажной кирпичной коробки. Внутри неё воздух был сырой, а дух – захламлённый, смрадноватый. Коттедж использовался в качестве общественного туалета и ещё как мусоросборник. Миха взбежал по лестничному маршу на второй этаж. В качестве наблюдательного пункта выбрал угловую квадратную комнату. «Детскую тут в самый раз устроить для девчонок», – машинально прикинул опер. Проживание в подобных жилищных условиях не грозило ему даже теоретически. В том числе и в самом отдалённом будущем. Встав в глубине комнаты, Маштаков примерился к объекту наблюдения. Крутой особняк генерального директора «Наяды» был как на раскрытой ладони. Или он не гендиректор, а, следуя веяниям времени, президентом титулуется? Катаев произрос не из чистого криминала. Просто он как бы тащился от бандитского антуража, от ауры братанской. Катаев с наслаждением играл в местного Дона. При этом, по мнению многих, сильно переигрывал. Громадный чёрный «джип» охраны с тонированными стёклами, сама охрана – бритые бойцы в длинных кожаных регланах, будто вылупившиеся из фильмов про мафию, отпугивали от Сергея Альбертовича партнёров по легальному бизнесу. В вице-президентах при Катке обретался давний Михин соратник по спорту, камээс-полутяж Олег Рожнов, Рог. В начале девяностых Рожнова сажали за вымогательство, статья эта тогда нормально работала. Во главе РУБОПа в ту пору стоял матёрый майор Птицын, а Маштаков как раз приподнялся из старших следователей в заместители прокурора. Два раза товарищи судьи давали Рогу условно. Маштаков, поддерживавший по этому делу гособвинение, приносил кассационные протесты на мягкость, и дважды облсуд ломал непонятные приговоры. На третий раз, когда в суде соединили первое дело с новым, возбужденным по хулиганке, которую Рожнов учинил в кабаке, после того как его из зала суда отпустили под расписку, ему дали реально. Три, что ли, года. Вышел он по сроку. В ту пору, семь-восемь лет назад бандитов можно было сажать довольно легко, и редкий из них освобождался условно-досрочно. Теперь времена совсем другие. Ушли на заслуженный отдых судьи и прокуроры старой закалки. Ни один из которых не имел в собственности не то что «иномарки» – отечественной машинёнки. Появились продвинутые адвокаты, шустрые как электро-веники. Заработали новые гуманные законы, якобы соответствующие европейским стандартам. Правоохранительная система методично отрыгивала из себя профессионалов в обмен на блатных сынков и дочек. Мир перевернулся с ног на голову. Теперь бандит Рожнов ездит на крутой «аудюхе» с кольцами на капоте, отдыхает в Эмиратах, купил квартиру в элитном доме. В одном подъезде с новым прокурором, как же, чёрт возьми, его фамилия? Короткая такая… Грель? Дрель? На последней очной встрече в прошлом году, ночью, когда Маштакова с пьяных глаз на пару с дядей Вадей занесло в «Вип-клуб», Рог прикинулся, будто не помнит старых обид. Он, ясный перец, знал об отрицательной динамике Михиного карьерного роста. Отлично понимал разницу между должностями заместителя прокурора и опера уголовного розыска, пусть даже и старшего. В курилке, развалившись в громадном кожаном кресле, Рожнов поучал привалившегося к стенке Маштакова уму-разуму. Миха, у которого в глазах хоровод кружился, а к горлу в спазмах подкатывала смесь из выпитого и съеденного, только молча кивал в ответ. Сигарета добавляла тошнотной дури. Халявная сигаретка «Мальборо», за которой пришлось тянуться и нагибаться. «У-у-у, морда лагерная!» Маштаков среагировал на движение во дворе Катаева, сфокусировал взгляд. Оказалось, собака – пятнистая, куцехвостая рванулась за мячом. Человек, кинувший мяч, не виден был из-под козырька крыльца, только рука его, с массивной печаткой на пальце. Часы показывали «17:50», на улице смеркалось, краски теряли яркость, верх брали полутона. Миха закурил, присел на корточки и несколько раз подряд сильно затянулся. Дым пустил по полу, разогнал его рукой. В пятницу, после работы по убийству мальчика он вернулся домой под утро. Жена ещё не проснулась. Маштаков сунул в морозилку за пакет с курицей купленную по дороге бутылку водки. Включил колонку и залез в ванную. Отмокал в горячей воде до тех пор, пока встревожившаяся Танюха не забарабанила в дверь. С трудом дождавшись, когда жена уведёт Маришку в садик, откуда прямиком проедет на работу, к первому уроку, Миха в одиночку выпил весь пузырь. Водка в морозилке сделалась обжигающе холодной и напрочь потеряла сивушный дух. Ещё она казалась густой. Чудесное превращение внутри организма ледяной жижи в горячий горчичник мог объяснить, наверное, только сам изобретатель водки – великий химик Менделеев. Чтобы максимально растянуть удовольствие, Маштаков каждые четверть часа проглатывал по пятьдесят граммов, закуривал и отматывал на начало кассету в магнитофоне. Крутил он одно и то же – альбом Новикова на стихи Сергея Есенина. Снова пьют здесь, дерутся и плачут Под гармоники жёлтую грусть! К возвращению с работы жены Миха спал. Очнулся в четвёртом часу ночи с обычной тупой болью в затылке. С усилием обуздал навязчивое желание слетать в круглосуточный ларёк за пивом. Отпаивался крепким сладким чаем на кухне. А по утрянке с Вадиком Соколовым они покатили на «КамА-Зе» в Рязанскую губернию за сахаром-песком. Не успели на трассу выехать, как Маштакова стало мутить. – Ты чего, Миша, такой бледный? Прям как мел, – встревожился дядя Вадя. Так и пришлось останавливаться у ближайшей шашлычной, хотя время поджимало. Пришлось Соколову кормить Миху жареным мясом и поднести ему полтораста капель водки. В ту сторону, когда ехали порожняком, особой нужды в сопровождающем менте с ксивой наготове не было… Оп-па, а вот теперь, по ходу дела, тревога всамделишная! У ворот особняка Катаева сильно и мелодично пропел автомобильный клаксон. Миха встрепенулся, подхватил с расстеленной газетки видеокамеру. Приник правым глазом к резинке окуляра и большим пальцем тронул шпенёк приближения изображения. В кадре оказался серебристый громоздкий кузов нарядной иномарки. Переваливаясь, трёхтонный внедорожник заезжал в раскрытые ворота. Достаточно слабо, на уровне современного пятиклассника разбиравшийся в автомобилях Маштаков, тем не менее, знал эту марку. «Тойота Лэнд Крузер 100». Семьдесят тысяч баксов такая тачка стоит. Принадлежала она лидеру местной ОПГ Клычу. По паспорту – Калачёву Владимиру Дементьевичу. Ранее неоднократно судимому, в том числе и за умышленное убийство. Последний раз Клыча приземляли в девяносто седьмом году по двести двадцать восьмой статье[86], за наркоту. Дело вела старший следователь Юрьева, сопровождали Марину Дмитриевну фээсбэшники. Но даже их авторитета не хватило. В суде под бдительным оком председательствующей «ихой чести» Белецкой железное по доказательствам дело скукожилось до неприличных размеров. Авторитет получил ниже низшего, а ветеран следствия Юрьева огребла «частник»[87] за нарушения УПК. Откинулся Клыч по амнистии, прямо на следующий день после опубликования постановления в «Российской газете». В сорок три года ему было уже не до блатных правил насчёт того, что западло выходить не по сроку. Калачёв торопился жить. Жить, чтобы урвать кусок пожирнее и побольше. Миха крупным планом снял задний номер «Тойоты». Номер, разумеется, был непростой, из трёх семёрок. Во дворе уже горели электрические фонари – на ажурных стойках, стильные. В их тёплом жёлтом свете трогательно выглядела встреча предпринимателя Катаева и авторитета Калачёва. Они трижды расцеловались, обменялись крепкими хлопками по спинам. Катаев на голову был выше Клыча, который напоминал краба – широкий, без шеи, с башкой, вбитой в покатые плечи. Ещё один автомобиль сворачивал с дороги к коттеджу гендиректора «Наяды». Тоже иномарка, только изящная, обтекаемая, с сильно тонированными стёклами. По Михиным дилетантским прикидкам это была французская машина, какое-нибудь «Рено». Знакомая… вроде знакомая, но чья именно, опер не вспомнил. Судя по номерам, хозяин её также был не пальцем деланный. Но госномере красовалась сотня. «100». Каток и Клыч радушно шли навстречу второй иномарке. Хозяин указывал, где сподручней остановиться. Стриженый шкаф Рожнов закрывал створки ворот, соединяя их как раковину. Личное участие вице-президента в черновой работе означало, что встреча происходит в узкой дружественной обстановке. Чья же эта французская красавица? Тоже наверняка стоит не слабо. Под тридцать тыщ «гринов», не меньше… Из левой передней дверки «Рено» вылез кучерявый, высокий, чуть ссутуленный дядя. Поздоровался за руку с Катаевым как со старым знакомым. Потом Каток обернулся в сторону Клыча, явно представляя. Кучерявый и авторитет практически одновременно сделали по шагу навстречу друг другу. Руки их сомкнулись в пожатии. Приехавший последним полуобернулся. Почти в фас для папарраци Маштакова. На несколько секунд в кадр попал профиль, улыбающийся, как луна. Тугая щека, вислый нос. «Ёхарный бабай! – охнул Миха. – Ну спасибо, Виктор Петрович! Ну удружил на старости лет!»