Проходившие мимо две малолетки, одна – в джинсе, другая – в юбчонке чёрной кожаной, замедлили шаг. Наблюдая за бесплатным цирком с безопасного расстояния. Тит стал по рации кликать Палыча, а Маштаков, присев, собирал с асфальта пластмассовые и алюминиевые осколки раздавленного диктофона. Тоненькая размотавшаяся магнитофонная ленточка взлетела под порывом ветра, затрепетала. Лёшка, отчаявшись застегнуть на неимоверно широких запястьях Рожнова браслеты наручников, плюнул, матюгнулся. Попутно Михе перепало от него: – Кончай херней заниматься! Чё ты там клюёшь? – А списывать как будем, та-ащ майор? – резонно ответил Маштаков. – На кой списывать? Он нам в возмещенье ущерба три купит… Фирменных. Правильно я говорю, Олег Геннадьич? – заграбастой лапищей Тит сильно схватил бандита за шиворот. Рог щерился в ответ редкими зубами. – Хер вам по всей роже! Из дворика, рыча, выползала чёрная милицейская «волжанка». Рязанцев под мышки поднимал с асфальта на ровном месте споткнувшегося брателлу. Парень мычал отрывисто и невнятно, но Андрейка ему не посочувствовал. Напротив упрекнул в симуляции: – Хорош дуру гнать! Миха быстро взглянул на мотающего башкой парня, поморщился. Правая сторона морды лица того, прошарчившая по асфальту, была свезенной, кровила здорово. Кровь на ней с дорожной грязью перемешалась. «Были бы мозги, точно было бы сотрясение!» – говорят в таких случаях. Надавив на макушку братка, Рязанцев засунул его в прокуренный салон «Волги», на заднее сиденье. Затолкал к левой, навечно заклиненной двери. – Сиди и не рыпайся! Титов по «уоки-токи» выкликал теперь дежурного по УВД города. Просил срочно подослать группу быстрого реагирования. – К парку «кэмэзэ», на Либерецкую улицу! Задержаны с поличным вымогатели! Готовь дежурного следака! – в наполненный скрежетом эфир самозабвенно орал Лёха. 5 Прессуха[94] закончилась быстро. Инспектор штаба – смазливая, похожая на куклу блондинка в капитанских погонах с листа бойко оттарабанила выжимку из сводок о происшествиях за неделю. Беззастенчиво перевирая впервые увиденные фамилии. То и дело напористо, с выражением повторяя: – Ведутся оперативные мероприятия по установлению лица, совершившего преступление! В пустом актовом зале УВД на первых рядах вразнобой расселись городские журналисты, человек семь-восемь. Представители газет, радио и муниципального телевидения. Все знали друг друга как облупленные, работали в одном загоне, постоянно приходилось толкаться локтями. Мероприятие носило дежурный характер, никто не снял верхней одежды, в гулком, настоятельно требовавшем ремонта зале было промозгло, из окон сквозило. Когда кто-то пытался разузнать сверх оглашенных сухих строчек, инспектор штаба отделывалась дежурными отговорками. – Это составляет тайну следствия. Вся она была яркая – глаза, коралловое сердечко губ. Из-под воротника форменной рубашки выглядывал изящно завязанный короткий галстучек. Деталь, недавно появившаяся в женской форме одежды, – как в милицейской, так и в армейской. Вероника Голянкина давным-давно усвоила, что эта говорящая кукла «Барби» в капитанских погонах ни черта не знает, выведывать у неё что-нибудь интересненькое по криминалке – пустое дело. Быстро записывая тезисы сто раз слышанных, из раза в раз повторяющихся сюжетов, Вероника с ходу приклеивала к каждому запоминающийся хлёсткий заголовок. «Один повесился, другой околел» – по фактам обнаружения трупов двух мужчин. «Трубы горят» – про кражу из салона «девятки» бутылки марочного коньяка. «По городу гуляет озабоченный» – сюжетик про заявленное вчера гр-кой Ф. изнасилование надо дать поразвёрнутей, напомнить, что не ещё поставлена точка в истории про убитого и изнасилованного девятилетнего мальчика. Голянкина работала журналисткой три года, «Уездное обозрение» было её четвёртой газетой. Начав с заводской многотиражки, обрела себя в «Обозрении». Специального журналистского образования Вероника не имела, как и другого высшего. Раньше она легко к этому относилась, а сейчас, повзрослев, поняла, что корочки нужны. Хотя бы для того, чтобы за глаза, да и в глаза тоже не тыкали недоучкой. Да вот беда, с работой этой чёртовой на учёбу, как и на остальную личную жизнь, катастрофически не хватало времени. «Уездное обозрение» являло собой в городе печатное издание невиданного раньше типа. Газета не признавала авторитетов, самостоятельно судила о происходящих событиях, не гнула выю[95] перед власть имущими. Здесь Вероника поняла, что есть сила печатного слова. Через полгода о ней заговорили как о городской акуле пера. Она быстро уразумела, что значит мочить. Ощущение впрыснутого в кровь адреналина стало перманентным. Голянкина воспринимала себя хищницей, идущей по запутанному следу. Ментовское руководство, осерчав на её колючие публикации, даже лишило газету аккредитации. Удар получился ощутимым, криминалку пипл хавает только в путь. Без ставшего привычным набора ужастиков газета теряла одну из своих составляющих. Но рано мусора мусорянские радовались, юристами они оказались аховыми. Нанятый «Обозрением» зубастый адвокат в две недели добился восстановления статуса кво. По закону аккредитации можно лишиться только через суд за доказанные совершённые серьёзные прегрешения. Теперь пускают милиционеры Веронику на все прессухи и другие официальные мероприятия как миленькие. А имея доступ в здание УВД, только ленивый останется без информации. Здесь уж в твоих руках. Работай, входи в доверие! Улыбайся налево и направо и копай, бури во всех направлениях. Народу в ментуре работает уйма, под семьсот человек, и все разные. Кто-то от болтливости природной интересное поведает, кто-то от желания с коллегой счёты свести или начальству шпильку подпустить. С некоторыми и флиртовать приходилось. Дальше банального флирта дело не шло. Вероника вовсе не была противницей секса как одного из ключиков к получению информации. Она просто понимала, что размениваться на мелочи в столь деликатном вопросе не стоит. В подобные отношения можно пускаться ради постоянной гарантированно качественной информации. Хотя бы на уровне начальников служб и подразделений, каковых в качестве кандидатов в источники покамест не имелось. На «ура» в милицейской среде шли крепкие горячительные напитки. В редакции были предусмотрены деньги на подобные расходы. За время работы в «Уездном обозрении» Голянкину полгорода узнало, не меньше. Ей льстило, что напыщенные чиновники, которых она под грецкий орех разделывала, начали буквально шарахаться от неё. Она завела такую фишку. Через пару дней после очередной острой публикации позвонить её герою, точнее антигерою, и поинтересоваться невинным ангельским голосочком: – Добрый день, Иван Иванович, это Вероника Голянкина из «Уездного обозрения». Вы не поделитесь с нашими читателями личными впечатлениями от последнего номера газеты? Реакция различная следовала, и почти всегда – смятение. Чаще – судорожное рефлекторное бросанье трубки и короткие гудки в мембране. Иногда – яростные матюки. Однажды даже случился вздох обречённый: «Что вы хотите от меня, девушка?». Вероника ощущала себя провинциальной Ларисой Кислинской[96], от одного только имени которой трепещут жирные чинуши. До поры до времени, господа, провинциальной! За последний год на Голянкину положили глаз в двух областных изданиях. До конкретных предложений дело пока не дошло, но разовых сливов случилось уже несколько. Не безвозмездных, разумеется. Вопрос материальный был немаловажным. В редакции официально по ведомости она получала девятьсот пятьдесят. Ещё три-три с половиной тысячи давали в виде бонуса в конвертике. Шеф говорил, что только дауны показывают все доходы. – Чтобы на наши налоги, на наши кровные деньги кормилась алчная чиновная рать?! – логично вопрошал Эдуард Миронович. Про сопутствующие мелочи типа пенсионных отчислений никто в редакции не задумывался. Когда это ещё случится! Народ в газете подобрался молодой, задорный… Шеф уверял, что ещё полгода, год максимум – и они заживут, как у Христа за пазухой. – Сейчас мы на них наезжаем, потом они к нам деньги мешками понесут. Сами! За что? За то, чтобы не трогали их, глупенькая! Эпизодически Вероника спала с шефом. Интим способствовал сплочению творческого коллектива единомышленников. То, что она была не единственной в редакции пассией хозяина, Голянкину не смущало. Серьёзной опасности в виде негативных реакций на свою писанину Вероника не усматривала. Не зацикливалась над этим, уверена была, что дальше того, чтобы позвонить ей по телефону и обозвать «сукой продажной», дело не зайдёт. Муж, правда, ныл, чтобы она осмотрительней была, не задевала, кого не след. Вероника отмахивалась. Супруг вообще для неё в последнее время перестал быть авторитетом. Ну и что из того, что он МВТУ имени Баумана закончил? Корпит инженегром на дышащем на ладан механическом заводе. Зарабатывает меньше её, никто его не знает, решить ни одного вопроса не может. Родителей своих даже обуздать не в состоянии. Совсем жизни не дают, свекруха особенно. Заучила, блин! Как хозяйство вести, как ребёнка воспитывать. Всю жизнь прогорбатились на заводе – один у станка простоял, другая – кладовщицей, и чего в активе? Двухкомнатная хрущёвка с «хайлом» да участок в четыре сотки в коллективном саду в Андреевке… Вероника взглянула на часики, двенадцать без четверти. Пора сматываться. В полдень у неё назначена была встреча рядом с кафешкой на выезде из города, «Чёрный бегемот» называется. Накануне вечером в редакцию позвонила женщина. Несколько раз звонила, застать не могла. С другими разговаривать не стала! Сказала, что только с корреспонденткой Голянкиной контактировать будет. При личном разговоре женщина, представившаяся Людмилой, сообщила, что у неё в наличии обалденные сведения про одного очень известного в городе человека. По телефону назвать его имя не решилась, намекнула лишь, что обитает он в сером доме. – Нет, если вам неинтересно, я найду к кому обратиться, – в голосе женщины промелькнули нотки разочарования. Голянкина заторопилась договориться о месте и времени встречи. Никогда не надо отказываться от того, что само идёт тебе в руки. Особенно касательно работников городской администрации. Интуиция подсказывала, что запахло жареным, можно нарыть классный экслюзивчик. Быстрым шагом, почти бегом покидая двор УВД, в воротах она столкнулась с опером Маштаковым. Он показался отрешённым, шёл с опущенными глазами, руки – в карманах, лицо серое, помятое. С похмелюги, не иначе. – Михаил Николаевич! – устремилась к нему Голянкина. – Как вы можете прокомментировать? Опер вскинул глаза, вздрогнул от неожиданности. Пробурчал чего-то под нос и, шарахнувшись в сторону, быстрым шагом прошёл во двор. Журналистка просияла, ощутила свежий глоток энергии за счёт смятения и растерянности Маштакова. «Скоро на другую сторону улицу при виде меня перебегать будет! В страшных снах я к нему приходить стану, как панночка! А помнишь, Мишка, раньше, когда в прокуратуре ещё работал, нос кверху задирал? Через губу со мной разговаривал…» У Маштакова она хотела получить подтверждение гудевшим по городу слухам относительно вчерашнего задержания за вымогательство известного авторитета Рога. Официальная сводка про это событие умолчала. «А-а-а, ладно, после обеда узнаю!» До назначенного места было с полкилометра, круто под горку и опять наверх. Район здесь был старой застройки, попадались дома ещё дореволюционные, первые этажи – кирпичные, окна наполовину в землю вросшие, вторые – деревянные, похожие на скворечники. Слева тянулось облезлое розовое здание детской стоматологической поликлиники. Голянкина передёрнула плечами, – воспользовавшись зрительной ассоциацией, напомнил о себе давнишний пульпитик. За делами всё никак не удавалось вырваться к врачу. На полных парах журналистка обогнала мужика бомжеватого вида, в кителе от старой солдатской парадки. Мужик ковылял, прихрамывая, в сумке у него побрякивали пустые бутылки. На перекрёстке с улицей Карла Маркса Вероника повернула налево. Улица, названная в честь основоположника коммунизма, выходила на автомобильный мост через Клязьму. На ней же располагалась родная музыкальная школа имени Чайковского, в которой в своё время целых семь лет Вероника промучилась, на скрипке пиликая. Кафе «Чёрный бегемот» на выезде из города было из новых, продвинутых, пользовалось популярностью у молодёжи.