Голянкина побежала через проезжую часть. Увернулась от снопа брызг, выбитых из залитой водой колдобины тяжёлым колесом автобуса «Острог – Б. Всегодичи». На обочине её окликнул деревенского вида рыжий паренёк в болоньевой куртке. Рядом с ним стояла красная чмошная «шестёрка». – Девушка, а на Иваново как проехать? Вероника замедлила шаг. Стала объяснять, пальцем указывая направление. – Сейчас прямо через мост. В Прудках – правый поворот… Бестолковый парень ничего не понял, принялся переспрашивать. Подавляя раздражение от ощущения пустой траты времени, журналистка остановилась, стала повторять. Парень подошёл к ней. С полуоткрытым ртом, типичный лох. Грязная машина с ржавыми порогами накатом катилась за ним, дорога здесь шла под уклон. – Пост «ГАИ» мы проезжаем? Так, девушка? – Та-ак… Сердце у Голянкиной оборвалось в бездонную пустоту. Она поняла, что попала. Парень, мгновенно сменивший простофиль-ное выражение лица на свирепое, концентрированное, цепко схватил её за кисть. Вывернул руку высоко к затылку. Вероника вскрикнула и быстро присела от острой боли. Парень коленом пихнул её к раскрытой задней двери «Жигулей». Из салона женщину принимала вторая пара крепких рук с татуированными перстнями на пальцах. – Живей, Горох! Резкий рывок, боль в запястьях, и Голянкина оказалась внутри «шестёрки». В спину ей пихал, залезая следом, утрамбовывая, рыжий парень. Тот, кто был с перстнями на пальцах, закинул Веронике за шею тяжёлую, как бревно, руку. Дохнул в лицо ужасным смрадом перегара водочного, гниющих зубов, табака… и ещё – лука… – Сиди, коза, не рыпайся! Краем глаза сбивающимся боковым зрением Вероника видела крепкую дублёную морду, приплюснутый, на сторону сбитый нос, серую колкую щетину на скулах. – Начальник, трогай! У Голянкиной в туманной пелене, клубившейся в голове, возникло второстепенное, не нужное сейчас: «Горох… Начальник… не подходят к ним… эти клички…» За рулем был третий, в чёрной джинсовке, в бейсболке. Он не оборачивался, молчал. Машина тронулась. Дорога через мост вела в большое село Прудки, в начале которого располагался стационарный пост ГАИ. Потом был поворот на Шую, и дальше автодорога шла в соседний областной центр. Водитель придерживался установленного здесь ограничения, больше шестидесяти не давил. Пейзаж за окном оттого тянулся тягуче, невыносимо, как в масле подсолнечном. Слева, куда тяжеленной ручищей повёрнута была голова корреспондентки, тянулись коллективные сады, потом начался автодром… Место, где тренируются в вождении курсанты автошколы… – Щас пост будет, сиди смирно… Если менты тормознут, не вздумай орать! Улыбайся сиди! – внушал Голянкиной тот, который был с татуировками на руке. – Не то сверну шею, нах! И он сжал захват, сделав очень больно, слёзы у корреспондентки в глазах закипели. Гаишники, оба в бронежилетах, с короткими автоматами под мышками были заняты. Разбирались с водителем длинной «шалыги» с московскими номерами, груженой лесом. Комодообразный прапорщик с усами подковою, на лицо знакомый Веронике, на секунду оторвался от изучения трепещущих на ветру мятых бумаг водителя лесовоза, равнодушным взглядом мазнул по проезжавшей мимо старенькой «шестёрке» и тут же опустил глаза в документы. Сидевший справа рыжий парень в болоньевой куртке вздохнул с облегчением. Завозился, вытащил из кармана сигарету, закурил. К заполонившим салон тяжёлым запахам добавился ещё один. Голянкина курила давно и серьёзно, но сейчас у неё от дыма закружилась голова. Страшный, с перебитым носом бандит надавил на затылок, нагибая вперёд, в поясе складывая. Заставляя лечь головой на свои колени. – Смотри в пол, сука драная! Вероника зажмурилась от отчаянья, всю её колотило, слёзы лились в два ручья неудержимых. «За что?! Кто это такие? Да что им, козлам, надо от меня?» Мелькнуло перед глазами личико Галинки, дочки. Глазищи её васильковые… папкой Юркой подаренные, умнющие… – Ма-ам, не оставляй меня, пожалуйста, больше в садике на пятидневку… – Галчонок, у мамы очень много работы. Ты большая уже девочка, должна понимать! Обернулся водила. Под чёрной джинсовой курткой у него была пятнистая, типа армейской, майка. Короткую верхнюю губу поддёргивал вверх вертикальный белый шрамик. Тускло блеснули блатные «рандолевые» коронки. – Боб, пока едем, ввали ей за щеку! Пусть разогревается! С перебитым носом глумливо проржал в ответ, взъерошил Голянкиной волосы, на висок надавил, прижимая к тугому комку в своих джинсах. – Вероничка, может и правда почмокаешь децл? – Подудонишь бутявку? – добавил рыжий, тоже со смехом дебильным. «Знают, как зовут меня… Специально выслеживали… Зачем?…» Водитель врубил магнитофон, из колонок хлынул развесистый «блатняк»: В «Лазурном» шум и песни, И там братва гуляет! И не мешают мусора-а-а! Ехали не меньше часа. Кассета проиграла в обе стороны. Вероника попыталась запоминать повороты, но очень быстро сбилась. Судя по тому, что скорость машины замедлилась, и её то и дело стало встряхивать на колдобинах, они съехали с шоссе на просёлок. Рыжий бандит справа от согнутой в три погибели Голянкиной сначала только курил одну за другой. Потом он целеустремлённо полез женщине между ног, раздвигая их. Вероника засопела, попыталась выпрямиться, но татуированный, – судя по всему, главный здесь, – не позволил. Рыжий быстро преодолел её слабое сопротивление. Протиснул потную ладонь между бёдрами, жадно и больно ухватил за лобок, тискать принялся. – Не на-а-адо… – только на такой слабый протест, на мольбу отважилась Голянкина. – У меня до-очка маленькая… Она ещё надеялась, что жалость и сострадание присущи этим людям. – Боб, бля буду, она кончает! Вся хипа у ней насквозь сырая! – возбуждённо заёрзал на сиденье рыжий Горох. Автомобиль ещё больше сбавил скорость, попереваливался на кочках и встал. – Приехали! – хрипло сказал водитель. – На курорт! – Горох, кончай бабу мацать! Открывай ворота! – дал команду с перебитым носом, Боб который. Через несколько минут «шестёрка» стояла во дворе бревенчатого деревенского дома. Теперь Голянкиной разрешили поднять голову, а немного погодя – и выйти из машины. Боб, извлекая из багажника тяжёлую красную сумку с надписью «Спартак», предупредил: – Не вздумай только в догонялки играть! Закопаем нах! Вероника озиралась затравленно. Двор и огород не выглядели запущенными, виднелись ровные грядки, обложенные по периметру старыми досками. Дальше – шеренга налитых капустных кочанов, перец, наполовину прикрытый плёнкой, пожухлая сырая куча выполотого гороха. Посередине огорода кособочилось чучело-растопыра. На задранной кверху культе его болталась ободранная тушка дохлой вороны. Женщину замутило, она зажала рот ладонью. – Дыши глубже, парчушка! Воздух-то какой! – как бы невзначай хлопнул её по заду проходивший мимо водила. – Эт те не в городе! Прибежал на людское шевеленье и разговоры головастый серый котяра, стал ластиться к водителю, об брючину тереться. – Ах ты, Васька, сука ласковая! Всех ли мышей тута переловил? – бандит присел на корточки, стал скрести пальцами шею коту. Потом покопался в огромной суме спартаковской, извлёк оттуда литровый пакет молока. Зубами оторвал уголок полиэтилена, налил в тарелку. Полную налил, всклень со щербатыми краями. – Пей, Васёк! Кот принялся жадно лакать, неуловимо замелькал его бледно-лиловый язычок. «Этот… который водитель… хозяин здесь» – Голянкина сделала несложный вывод. На столе под яблоней парни быстро сгоношили выпить и закусить. В ведро с водой пустили плавать с десяток, не меньше, бутылок «Шуйской Столетней» водки. Закуска преобладала немудрёная, частью – натуральная. Колбаса – варёная и полу-копчёной палка, сыр, сала ражий шмат, помидоры, лук, майонез, курица… – Картофану, что ли, копнуть? – между делом поинтересовался водила. – Успеется, Начальник. Времени – вагон, – отмахнулся кривоносый Боб. – Наливай! Рыжий ножом сковырнул с бутылки алюминиевую винтовую крышку и, не скупясь, набуровил в разнокалиберную тару – в две эмалированные побитые кружки, пластмассовый раздвижной стаканчик и в стакан настоящий гранёный. Поллитровка разлилась за один приём. – Поехали! Чтоб хер стоял и деньги были! – Боб рывком поднял кверху граненый стакан. Веронике рыжий всунул в руку раздвижной стакан игривого жёлтенького цвета. – Не обижай друзей! И заставил, больно тыкая острым краем стаканчика в губы, в несколько приёмов, через судороги, проглотить противную едкую водку. Часть которой разлилось по подбородку и на грудь, но граммов пятьдесят всё равно попало внутрь организма. – Умница дочка! – Боб сорвал с ветки полосатое яблочко и вместе с веточкой, с листом тёмно-зелёным, морщенным, протянул женщине. – Закуси свойским! Никаких пестицидов! Вероника надкусила жесткий яблочный бок, из которого сок брызнул. – Мобилу сюда дай свою, – пальцем сделал подманивающий жест Боб. Голянкина послушно сняла с шеи мобильный телефон, протянула за витой шнурок. Парень рывком взял аппарат, повернул к себе экранчиком и сосредоточенно нажал толстым пальцем с до мяса обгрызенным ногтем на кнопки, издававшие при этом тоненькие писки. – Мужик твой как называется? – спросил он. До Голянкиной не сразу дошёл смысл вопроса. В мозгах, ошпаренных водкой, мысли метались ошарашенные. Наконец она всё-таки поняла, что от неё хотят. – Husband, – сказала отрешенно. – Ну и где тут «хасбенд» твой ховается? – Бандит просматривал записную книжку. – Ага, нашёлси! Он вскинул глаза на Веронику, откусил половину яблока. Морщась от кислого, с набитым ртом стал растолковывать. Хрустко жуя одновременно. – Шлушай шюда, рашкладушка. Ешть мажа, што мы тебя живой оштавим… Голянкина судорожно схватилась рукой за край чёрной от времени и влаги столешницы. Её опять мотнуло.