– А в квартиру-то не войдешь. Ключ в скважину не влазит. Скважину кто-то забил. Спичками, что ли? Открывали долго, с полчаса. Не из-за спичек, видавший виды замок заело. Наконец вошли в квартиру. Ничего особенного. Две изолированные комнаты. В большой, где почище, жила покойница-мать. Здесь пахло лекарствами и старым человеком. Из-под дивана наполовину высунулась эмалированная «утка». Телевизор чудной, допотопного первого выпуска цветной «Рекорд», установленный на колонке к нему. Коваленко никогда раньше такого не видел. Во второй комнате сам Валера Тараканов обитал. Налево от входа стояла кровать с проссанным матрацем. В углу – две огромные самодельные гантели по шестнадцать кэгэ каждая. В дверном проеме – турник. «Спортивный парень…» Боря Винниченко начал осмотр. Зампрокурора заметил, что ручка у следователя не пишет, а только карябает по серому листку бланка. Боря искренне удивлялся: – Сегодня только новую пасту купил. Развинтил ручку и стал дуть в тонкую пластмассовую трубочку. Тараканова оперативники свели вниз, посадили в машину. И сами с ним остались. Коваленко медленно спустился вслед за ними. Больше всего ему сейчас требовалось занять пухнувшую от тревожных раздумий голову. Разразившийся на этой неделе конфликт с шефом не сулил Виктору Петровичу ничего хорошего. Меж тем, комитетчики, которым он передал копию видеокассеты с записью встречи прокурора с Катаевым и Клычом, отснятой Маштаковым, безмолвствовали. «Кто ещё поможет, кроме ФСБ? Свободная пресса? Областное руководство?» Зампрокурора вышел из подъезда, огибая лужи, достиг «УА-Зика», открыл дверь. Ковальчук и Калёнов, усевшиеся по обе стороны от Тараканова, общались с ним на повышенных тонах. При виде заглянувшего в салон прокурора Калёнов опустил на свою голову занесенную над Валерой руку, пригладил модную причёску. А Ковальчук, улыбнувшись нервно, попросил: – Виктор Петрович, вы это, пока подождите, пожалуйста. Мы с ним поработаем. Заместитель прокурора не стал протестовать намечавшемуся нарушению законодательства. Причин тому было несколько. За пределами кабинета он не имел над милиционерами абсолютной власти. Здесь оперативники в родном ареале обитания находились. Но главное, задачи двух ведомств в данном случае полностью совпадали – раскрыть особо тяжкое преступление с наименьшими затратами сил и времени. Коваленко не понаслышке знал черновую работу, отработал в своё время почти пять лет следователем. Да и глупо в такой ситуации закрывать грудью нагло ухмылявшегося алкаша Тараканова: «Не смейте кричать на человека! У него есть права!» Коваленко вернулся в квартиру. Там узрел, что старший следователь Винниченко так и продолжал писать протокол осмотра места происшествия симпатическими чернилами. Полстраницы уже исписал и останавливаться, судя по всему, не собирался. – Борис Сергеевич, – заметил зампрокурора, – так не годится. Он сам из дома поехал на происшествие, забыв авторучку. Но надо было выручать незадачливого подчинённого. Коваленко в стенке, в баре среди документов и старых фотографий отыскал одноразовую ручку. Почеркал на полях газеты – пишет. Вручил Боре со словами: – От благодарных хозяев. Прошел час. Виктор Петрович успел выкурить три сигареты, переговорить с соседями и подъехавшими родственниками Таракановых. Поставил конкретные задачи участковому. Дважды спускался вниз, к машине. Со стороны наблюдал за динамикой развития отношений оперов с Валерой Таракановым. Во время очередного посещения квартиры увидел, что Боря переместился на кухню. Расстелил на полу газету, высыпал на нее содержимое мусорного ведра, уставился задумчиво. Среди мусора – несколько использованных стеклянных ампул, тряпки окровавленные. «Ну-у-у, эта бодяга всерьёз и надолго затевается». В салоне «УАЗика» Ковальчук дописывал протокол допроса Тараканова. Первые показания, они всегда самые правдивые, защитная версия ещё не придумана. Тараканов признавал несколько ударов по голове и телу матери. Большего в этой ситуации и не требовалось. Таракановы жили замкнуто. Мать на улицу практически не выходила. Соседи рассказали, что Валера колотил её постоянно, требовал денег на вино. В прошлое воскресенье к ней вызывали «скорую». Медики, как положено по инструкции, сообщили о телесных повреждениях в милицию. Приходил участковый, брал объяснения. Мать не показала на Валеру. Она была психически больной, якобы инвалидом первой группы. Ещё промелькнула информашка, что Валера на протяжении многих лет жил с ней как с женой. Тараканов плохо соображал, его не отпускали галлюцинации. Почему-то он решил, что его увезли в лес. Он был близок к белой горячке. Но не был глуп, даже по-своему интересен. Как любой человек, впрочем. После того как Валера чудовищными каракулями (у него был тремор) подписал протокол: «С моих слов записано верно, мною прочитано лично», он торжествующе заржал: – А не примет у вас прокурор такие доказательства! Ковальчук обернулся: – Виктор Петрович, вы такие доказательства примете? – А чем они не годятся? – притворно удивился Коваленко. Тараканов живо отреагировал: – А-а-а, так Виктор Петрович здесь… а я и не заметил… Тогда какие вопросы? Коваленко дернул шеей: «Вот клоун, в первый раз ведь меня видит». Судебно-медицинский эксперт вскроет труп только в понедельник. Поэтому задерживать Тараканова по «сотке» было рискованно. На ошибочных предварительных данных о причине смерти обжигались многажды. Иной раз человек измолочен а котлету, страшно взглянуть, а «судик»[103] потом говорит за «алкогольную кардиомиопатию». Остаются побои – статья 116 УК РФ, в санкции которой нет лишения свободы. Значит, человек сидел незаконно, а это вопиющее нарушение его конституционных прав и свобод со всеми вытекающими. С работы не снимут, конечно, и выговорешника не дадут, но квартальную премию подрежут или вовсе отберут. А за что, спрашивается? Отпускать Тараканова нельзя. Потом набегаются за ним опера. – Давайте по «мелкому», – принял зампрокурора волевое решение. Участковый Павлов немедля приступил к оформлению материала. Без тени сомнения записал в протоколе об административном правонарушении, что Тараканов бесцельно шатался по улице Колхозной, ругался грубой нецензурной бранью и приставал к прохожим. Валера возмутился творившейся несправедливостью: – Чего-о?! И ничего я не шатался, вы меня из «зеленого домика» забрали… не буду такое подписывать! Участковый Павлов, всегда казавшийся немного застенчивым, переменился в лице. – Я «палку» делаю, понимаешь?! – зло сказал он Тараканову. – С меня начальство «палки» требует. Вот я на тебе и делаю. Коваленко поморщился, но ничего говорить при подозреваемом не стал. «Обязательно потом сделаю вливание. И ему, и начальнику службы. Чтобы больше при мне не позволяли таких деклараций!» Принципиальный Валера наотрез отказался подписывать протокол. Павлов на голубом глазу записал в графе «объяснения правонарушителя»: «от подписи отказался». Протокол был нужен только на воскресенье. В понедельник к обеду Боря Винниченко получит от судмедэксперта подтверждение о насильственном характере смерти бабушки и с чистой совестью закроет Валеру на трое суток, а потом и арестует. – Ещё на час работы, – сказал, чтобы не молчать, Коваленко. – Борис Сергеевич там скрупулезно осмотр делает. – Если бы, – отозвался участковый, – с ним часом не обойдешься. Винниченко работал в прокуратуре давно. Его дотошность, зачастую чрезмерную, и черепашью скорость милиционеры знали. Ковальчук попросился домой, проживал он неподалёку, в семейной общаге механического завода. Было заметно, что и впрямь ему сильно нездоровится. Зампрокурора отпустил его. Не преминув подколоть на прощание: – Выхаживайтесь, расклеиваться вам нельзя. У вас Фадеев бегает. Должок за вами. Не забыли ещё? Опер односложно угукнул в ответ. Он за руки попрощался с Ковальчуком, Калёновым и с участковым. Тараканов привстал с лавочки и тоже протянул лапу. Ковальчук убрал свою руку за спину. – Ты ж сопли всю дорогу ковырял, – сказал он Валере. Тот демонстративно обиделся и гордо заявил: – Не сопли, а козявки! Калёнов, старший опер с «Южной левой», блондинистый, спортивного кроя парень курил доселе не виданные заместителем прокурора сигареты «Есаульские». – Сомнительные какие-то сигареты, – заметил Виктор Петрович, опять чтобы молчанье тягостное не зависало. – На другие денег не хватает, – сказал в ответ Калёнов. Заместителю прокурора в смиренном по форме ответе оперативника послышался вызов. В начале года Калёнов тоже по дежурству натуфтил в протоколе осмотра в отказном материале по мелкой краже. Левого понятого вписал. А Коваленко, проверяя, обнаружил подлог. Отобрал у оперативника объяснение, включил этот фактик в представление по учёту и регистрации. Калёнова наказали в дисциплинарном порядке. Зампрокурора помнил, как, упрямо набычив голову, опер пытался оправдаться: «Где в лесу зимой найдешь понятых?» «Туфтить, капитан, надо по-умному! Чтобы ни сучка, ни задоринки!» Само собой, вслух такого тогда Коваленко не сказал. Было уже за полночь. Бледный, неонового окраса ломтик луны висел, опасно накренившись. Курить не хотелось, хотелось есть и спать. Хорошо хоть с утра было не на работу. Участковый Павлов тоже проголодался. Посетовал на начальника дежурной смены, который гонял его с заявки на заявку, и не дал возможности поужинать. Потом вспомнил, что рядом находится пекарня. Сходил туда за хлебом. Вернулся с батоном, захрустел поджаристой корочкой. Предложил Коваленко, тот отказался, подумав, что это чересчур неформально выйдет. Да и не хотелось всухомятку. Участковый угостил водителя и Калёнова. Тараканов сказал с укоризной: – Дай хлебца-то. Павлов, русский человек, дал. Сидят такие усталые после страды мужики по лавкам, молча жуют хлеб. Коваленко смежил набрякшие веки. На него обвально нахлынули тяжкие думы. Прокурор должен ответить на его демарш, на отказ дать письменное указание об изменении меры пресечения бандиту. Правда, после того как Трель лично отпустил Рога, отношение к нему и внутри прокуратуры, и в милиции изменилось. Все, с кем Виктор Петрович общался на эту тему, возмущались. Только самые осторожные осуждающе отмалчивались. А фээсбэшники бездействовали! Так, по крайней мере, Виктору Петровичу казалось. «Отслеживают развитие ситуации! Но куда уж дальше?! Вот она – коррупция! Развесистая, махровейшая! Дождутся, когда я на улице окажусь! В очереди за бесплатным супом!» Накануне в конце рабочего дня Коваленко решился адреснуться в местную газетку, кичившуюся своей независимостью. Чтобы слить туда дозу информации. Хотя понимал прекрасно, что продадут его журналюги, с потрохами продадут, лишь только их за хобот ухватят. Из редакции «Уездного обозрения» он знал Голянкину. В прежние времена, когда газета ещё не пошла в разнос и соблюдала приличия по отношению к правоохранительным органам, они периодически взаимовыгодно сотрудничали. Голянкина получала качественную информацию из первых рук, а Коваленко с минимальными затратами времени зарабатывал показатели по связям со СМИ. Но по телефону аденоидный женский голос ответил, что Вероника Гернольдовна на больничном и выйдет не скоро. «Что бог ни делает, всё к лучшему!» Коваленко стал продумывать, как он поедет с челобитной в областную. К заму по следствию он на прием попадёт, не вопрос, и относится к нему Николай Николаевич лояльно, но сам он никаких решений принимать не будет. Потому что решает всё только Папа, у которого Трель в любимчиках. Не за красивые глаза, конечно, а благодаря мощному прихвату в Генеральной.