«Говорят, что он родственник управделами генпрокуратуры! Самого Хапса! Всемогущего Хапсирокова…» Виктор Петрович поймал себя на мысли, что он деморализован и не может найти мало-мальски перспективного решения. И наглядное подтверждение его растерянности – это то, что он ночью, словно зачарованный, вхолостую сидит в прокуренном салоне милицейского «УАЗа», ждёт у моря погоды. Вместо того чтобы давным-давно дать команду отвезти себя домой. Чтобы отвлечься и убить время, зампрокурора заговорил с Таракановым. – Тараканов, – назидательно сказал он, – вот проведут тебе наркологическую экспертизу… – Это зачем? – насторожился Валера. – Положено, ты ж у нас алкоголик, на учете стоишь у нарколога… – А вот и не стою. – Как же ты в «зеленый домик» попал? Если на учете у нарколога не стоишь, то в «зеленый домик» не положат… – Ещё как положат, – заверил Тараканов. – Приходите и вы, Виктор Петрович, и вас положат… – Нет уж, как-нибудь без меня, – потёр ершистый подбородок Коваленко. Подумал: «Дурак – дураком, а как будто в курсе моих былых проблем». Тараканов ещё посидел, покачался и выдал мечтательно: – Вот отсижу, выйду вором в законе… Еще помолчал с полминуты и добавил: – Только бы люди хорошие попались… Боря Винниченко закончил осмотр часа в три ночи. Вышел из подъезда с тяжеленной сумкой в руках, в нее он гантели положил. Кровь ему на одной показалась. Тараканов не на шутку встревожился: – Это вы куда так, волки, мою новую сумку нагрузили? Порвется же! 10 С понедельника Миха скоропостижно отчалил в очередной отпуск. По инициативе дальновидного руководства. И сразу свалился с температурой, загрипповал по-взрослому, два дня в лёжку провалялся. Через силу одолел один из последних романов знаменитой детективщицы Рябининой «Панихида». Буксовал не столько от своего болезненного состояния, сколько от раздражения пустотой сюжета, оторванностью его от реальной милицейской жизни. Зрительно представлял, как мучительно высасывала Рябинина сюжет из пальца. Как спотыкалась на каждом ходу – куда дальше повернуть? А сроки заключенного с издательством договора, наверное, поджимали неумолимо… Среди всех персонажей какое-то сходство с живым ментом имел майор Золотков. Главная же героиня раздражала Миху ужасно, он даже чесаться начинал, пролистывая страницы, где она солировала. Женщина-опер это также противоестественно, как здоровый мосластый мужичина – воспитатель в детском саду, «усатый нянь». Выстраиванием графиков и схем, виртуальной аналитикой преступления не раскрываются! Раскрываются они головой и ногами. Реже – руками, этот путь самый чреватый, заканчивается он, как правило, одинаково. Это спурт на улицу, в народное хозяйство. И хорошо ещё, если только на улицу, а не в камеру для «бээс». Хотя из пишущих на современную криминальную тему Рябинина не из худших. Тем более что она – женщина, а у них мозги по-другому устроены. Уронив трёпаную книжечку на палас, Маштаков в полузабытьи, в поту контрастном, представлял, как он сконцентрируется, возьмёт себя в отпуске в рукавицы ежовые и напишет про сыск и про следствие настоящую вещь, которой не придумать кабинетным рафинированным вундеркиндам. «Это будет бестселлер!» Загоревшись, Миха полез на антресоли, вытащил оттуда свой дембельский чемодан – огненно-рыжий, с наполовину облупившейся трафаретной надписью на боку: «Острог – Отар – Свердловск. 1983–1985». В чемодане этом хранились его старые невостребованные рукописи. С десяток повестей, почти завершенный авантюрный роман, не меньше полусотни рассказов. Большинство из них написаны были в нежном отроческом возрасте, до армии ещё. События произведений происходили в гражданскую войну, в любимое им время. Волнуясь и обмирая ностальгически, Маштаков перекладывал ученические тетрадки в зелёных обложках за две копейки, на обложках которых фломастером аккуратно выведены заглавия: «Агония», «Рожь осыпавшаяся», «Бешеный ураган»… Теперь, в свои тридцать четыре он понимал, какое отчаянное компиляторство, какое подражательство безудержное намешано в этих тетрадочках с выцветшими обложками. «Но ведь не графоманство же!» В этот тезис он веровал до сих пор. Не так давно Миха услышал, что человек, прочитавший сотню книжек, запросто сочинит одну, свою. А ведь он во времена своего активного творчества прочитал во много раз больше! «Разумеется, что-нибудь мало-мальски стоящее и вразумительное пацан, ничего кроме школы, двора, секции спортивной, книг и киношки не видевший, написать не мог!» Так думал Маштаков сейчас. Но тогда, в начале восьмидесятых он себя оценивал иначе. В ту пору ему писанина своя очень нравилась. Миха недоумевал, почему ею пренебрегают в журналах, в которые он адресовался. А обращался он не куда-нибудь, к Тютькину, а в чрезвычайно популярный тогда журнал «Юность», главным редактором которого был писатель Алексин! На полном серьёзе Миха открывал очередной номер и с замиранием сердца листал, ожидая и одновременно боясь наткнуться на жирно набранные буквы: «Михаил Маштаков. “Огненная лавина”». Отправив с главпочтамта ценной бандеролью очередную нетленку, он с трудом дожидался истечения определённого им разумного срока, достаточного на всё (месяца), и начинал торпедировать редакцию письменными напоминаниями, в которых просил, укорял, а потом и требовал ответить по существу. Разобрать поступившее литературное произведение, дать ему критическую оценку, указать на недостатки. При этом Миха тайно надеялся на то, что при правёже найдётся место и достоинствам начинающего автора. Но ничего подобного не происходило. Письма с угловым редакционным штампом не отличались обоснованностью. Содержание их повторялось из раза в раз. По действовавшим правилам (а следует признать, что правила соблюдались, на каждое обращение следовал письменный ответ) в полемику с ним никто вступать не собирался. Редакторы не указывали на наиболее удавшихся автору персонажей, не отмечали оригинальность сюжета, живой язык диалогов и уместную лаконичность пейзажей. Сотрудники редакции каждый раз отвечали, что тов. Маштакову М. Н. пока рано писать на исторические темы. Они давали корректные советы писать для стенгазеты, сотрудничать с заводскими многотиражками, готовиться к поступлению на журфак и так далее. Но этот экстенсивный эволюционный путь Миха принять не мог. Он казался невыносимо долгим. Ему же требовалось совершенно другое – немедленное признание. Блицкриг! Миха страстно желал, чтобы все – родители, учителя, одноклассники – в один прекрасный момент поняли, что он не такой нелепый и посредственный, каким его воспринимают. А жутко талантливый! Конечно, это был комплекс. Встав после гриппа на ноги, Миха занялся пришедшим в упадок домашним хозяйством. Покрасил в комнате батарею. Поменял замок на входной двери и очень удачно. Целый день потом любовался на свою ювелирную работу. На два дня ездил в деревню, там с матушкой вдвоём выкопали картошку. Смотрел по телевизору всё подряд, прыгал с программы на программу. Понемногу привыкал к ощущению относительного спокойствия. Домашний телефон почти целыми днями был отключён. Когда же по надобностям других членов семьи он подключался к сети, на все входящие звонки наученная жена отвечала, что Михаил в деревне, приедет недели через две, не раньше. В субботу с дядей Вадей и Санькой Кораблёвым любезно посидели в «Магнате», курочки-гриль откушали. Выпили, разумеется. За душевным дружеским ужином приняли решение назавтра слетать в Серебряковский район, на речку Колпь – раков половить. Аркадьич много раз приглашал в свои угодья. Почти год он там прокурорил. Понятно, что раки были только поводом. Истинной причиной был отдых на среднерусской природе. Праздник золотой осени. Аркадьича с Кораблёвым на Колпь давно зазывали друзья. Потерпевшие по убийству. Оставшиеся в живых потерпевшие, имеется в виду. Много раз поездку откладывали, но сейчас определились конкретно. Миха решил взять с собой старшую дочку, Дашу. Пусть посмотрит как раков ловят и вообще побудет на природе, от учебников своих отдохнёт. Татьяна воспротивилась категорически: – Только через мой труп! Чего девчонке там делать? Смотреть на пьяных мужиков? Напьётесь ведь как обычно. – Нет, – Маштаков ответил с небольшой, но заметной обидой, – в этот раз мы культурно себя вести будем. Не будем напиваться. Этот программный тезис накануне выдвинул Кораблёв, потому как сам факт назначения даты поездки на воскресенье, в канун рабочей недели, выглядел рискованным. Накануне они выпивали, но разгуляться дядя Вадя с Кораблёвым Михе не позволили. Наутро встал он аккуратно. Похмелье было терпимым. Ещё незначительные домашние дела поделал. Типа мусорное ведро вынес. К десяти часам Вадик подрулил на своей синей «шестёрке», Миха увидел его с балкона. Машинёнка у Соколова была невидная, безо всяких наворотов, но рабочая. На ней он копейку зарабатывал, тяжело достающуюся представителям малого бизнеса. Аркадьич с Кораблёвым должны были подъехать к одиннадцати к магазину «Украйна» на «Форде», с друзьями своими. Аркадьич, работавший в Серебряково, на каждые выходные приезжал домой. Квартиру в Серебряково ему пока только обещали, правда, скоро и трёхкомнатную. Маштаков с дядей Вадей подъехали первыми. Встали так, чтобы наблюдать за всеми возможными путями подъезда. Через дорогу был мотодром, на котором шли приготовления к каким-то большим соревнованиям. Туда стягивались болельщики. Не как раньше, когда на мотобол полгорода съезжалось и сходилось, но все равно достаточно много. Милиция привычно готовилась к охране общественного порядка. Прошли двое участковых. Один вёл за руку ребенка. Поздоровались. Шёл жизнерадостный завгар УВД капитан Огурцов, пыхтящий и тучный. Когда он был дознавателем, он никак не мог усвоить правильное написание слова «коридор». Варианты его были: «колидор» и «каредор». «Вот ведь слово какое заковыристое, а на вид простое, – размышлял Миха. – Сейчас и прокурорские следователи некоторые, ребята молодые, с высшим образованием, упорно пишут “корридор”… Испанским звучаньем наполняя как бы. Коррида, матадор!» Маштаков вышел из машины, дружелюбно поздоровался с завгаром. Обменялись дежурными вопросами о здоровье и настроении. – Как отдыхается, Михал Николаич? – Отдыхать – не работать, Пал Петрович! Михе показалось, что Огурцов с интересом покосился на его недельную щетину. Хотя вряд ли. Мужик он простой, без второго дна. С деньгами была напряжёнка. Маштаков был пустой, как барабан, и уже должен триста рублей. Отпускные сулили в лучшем случае к концу сентября. А обычно состоятельный дядя Вадя поиздержался после оптовой закупки муки в Рязани, которой запасся на всю зиму. На последние подкожные рубли он купил две пачки «явского» «Беломора» и по Михиной просьбе бутылку пива. Хватило у него на самое дешевое «жигулевское». Сто лет Миха такого не пил. – А «Беломор» почему? – спросил он у другана. Обычно тот курил сигареты. «Золотую Яву» – в последнее время. – А папиросы дешевле и курятся медленнее. А то – одну за одной. Раз – и пачки нет, – логично объяснил Вадик. «Коммерческая жилка в нём всё-таки развивается!» Ключом Маштаков открыл бутылку. Пробка улетела далеко в траву, под ракитовый куст. Зашипела, как перекись водорода, пена, но дальше горлышка не пошла. Миха сделал хороший, на треть бутылки глоток. В предчувствии скорого, пускай и небольшого похорошения. Пиво попалось как пиво, тёплое… Маштаков отхлебнул ещё раз, облив при этом подбородок. Дядя Вадя вертел лохматой головой, выглядывая запаздывающий «Форд». Утром по телефону Аркадьич долго объяснял Маштакову цвет иномарки. «Розовый такой!» – определился он. Миха подумал тогда, что в жизни не видал розовых авто. Да и наших машин тоже. В его понимании подобный колер прочно ассоциировался с нежным цветом детских фланелевых пеленок. У Дашки были такие в своё время. – Ну где они? Где? – настойчиво талдычил Вадик.