Имея в виду, конечно, запропастившихся комбатантов, а не пеленки. Маштаков пожал плечами. Подбородок у него мокрый, но ему влом было утираться. Он умиротворенно откинулся на спинку сиденья. Лет пять назад Миха прочитал в «Комсомолке», что пиво является лучшим транквилизатором. Пустую бутылку он выставил через порожек на асфальт. Если бы не обтекавшие с обеих сторон автомобиля людские потоки, жаждавшие мотодейства, он бы забросил её в кусты. Летя по кривой недалекой параболе, она бы кувыркалась, бликуя на неярком солнце. – Может, мы не туда приехали? – предположил Маштаков. Перед ним в специальной подставке – ополовиненная пачка сигарет и одноразовая пластмассовая зажигалка. Он закурил, сильно затянулся, ускоряя и усиливая действие всасывавшегося в кровь некрепкого алкоголя. Дядя Вадя вслух убеждал себя, что не туда встать они никак не могли. – Вот – выезд из города. Вон – магазин «Украйна»! Магазин принадлежал крутой коммерсантке Завгородней. В девяносто пятом его спалили почти дотла. По факту поджога возбуждалось уголовное дело. По сто сорок девятой старого УК РСФСР[104]. Завгородняя, баллотировавшаяся тогда в депутаты горсовета, набрала на поджоге порядочно очков. Вопила о таинственных тёмных силах, сводящих с ней счеты. Маштаков так и не понял, кого она имела в виду – конкурентов, бандитов или инопланетян. Гуминоидов, как Миша Евдокимов не скажет… Следствию купчиха только мешала. Не позволяла приблизиться к причинам происшедшего. Пряталась за отговорками: «Все равно правды не добьешься, все вы одной веревкой повязаны». Сейчас она тщилась пролезть уже в Госдуму. В официальных данных о своих доходах за прошлый год без колебаний указала – 3506 рублей. Меньше трех сотен в месяц! Меньше минимальной пенсии! Когда Миха узрел это в газетке, то предложил Титу с Андрейкой Рязанцевым скинуться Ангелине Николаевне на гарнир. На заседаниях горсовета Завгородняя появлялась в голубой норковой шубе за две тысячи «баксов». В золоте и брюликах, как цековская елка. Её коттедж, выложенный из великолепного красного кирпича, превосходил размерами здание городского суда. В рекламных листках она стояла в обнимку с бывшим премьером Черномырдиным и с Никитой Михалковым. На каком-то съезде «Ихнего дома – России». Улыбка у Михалкова выглядела вымученной. Наверное, он устал от таких вот провинциальных толстых наглых теток, спонсирующих подобные мероприятия. Норовивших сфотографироваться с ним, как с ярмарочным медведем. Свою личность в истории коммерсантка Завгородняя, ничтоже сумняшеся, сравнивала ни много ни мало с Маргарет Тэтчер. «Не буду я за нее голосовать, короче. Не люблю англичанок. Последствия десяти лет спецшколы». С собой Маштаков прихватил три кассеты. Александр Новиков, Розенбаум, последний альбом Круга – «Роза». Поддав, Миха мог слушать только свою музыку. Вкусы его не отличались разнообразием и многих, в первую очередь, супругу, раздражали. Когда он, вдетый, слушал на кухне любимых исполнителей, реакция Татьяны была всегда одинаковой. Ураганом она врывалась и выдирала из магнитофона шнур, рискуя существенно повредить импортный аппарат. Потом прятала шнур в диван или за кресло. Проработав почти десять лет в прокуратуре и в милиции, пересажав не одну сотню преступников, Миха искренне любил блатную песню. О тяготении сотрудников органов к этому жанру он знал достоверно. Непосредственно из самой жизни. Из книг – тоже. Юлиан Семенов, к примеру, писал, что якобы царский министр внутренних дел Курлов любил воровские песни. Сам пел их под гитару. Маштаков, честно говоря, с трудом представлял как министр, расстегнув золотом шитый мундир с эполетами, сидит во дворце и, закрыв глаза, прочувственно выводит «Чубчик» или «Мурку». Что ещё было в ходу в то время? «Перебиты, поломаны крылья». На инкрустированном столике перед министром – запотевший штоф со смирновской, закуска, разносолы. В воспоминаниях Курлова «Гибель императорской России» – серьезном и взвешенном труде – таких признаний Миха, правда, не сыскал. Зато обнаружил, что Солженицын в первой книге своего «Красного колеса» передрал почти слово в слово целую главу из мемуаров министра. И искренне уважаемый Маштаковым Л. Словин – вокзальный опер по дописательской своей жизни – в каждой книге не забывает отметить стойкую привязанность ментов к городскому романсу. Наверное, оттого, что в чистом виде песен про милицию, не существует в природе. Они родятся нежизнеспособными. На что уж неплох сериал «Улицы разбитых фонарей», смотрит его Миха, если время находится, а песня в конце серий – сиропная, псевдомужественная, всё портит. Заслышав первые слова её, Маштаков спешит переключиться на другой канал. «…ты жизнью рисковал не раз, шутя…», – под оркестр солирует поставленный баритон. Только полный идиот рискует единственной жизнью шутя. Даже у Высоцкого Владимира Семёновича из тысячи песен и стихов – про ментов всего одна короткая зарисовка с жиганским налётом. Правда, какая… Побудьте день вы в милицейской шкуре, Вам жизнь покажется наоборот! Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, За тех, кто в МУРе, никто не пьет! В лирических размышлениях Миха засыпал коленки пеплом. Сигарета догорела до фильтра. – Вон они! – увидел Вадик. К магазину «Украйна» подруливала приземистая иномарка. Никогда бы Маштаков не обозвал её розовой. В его восприятии цветов она была тёмно-кремовая, с бордоватостью. Все четыре дверцы в «Форде» распахнулись синхронно. Как из ларца появились Санька Кораблёв, Буров Сергей Аркадьич, их гостеприимные друзья: пожилой грузный мужик, мужик средних, Михиных примерно лет, короткостриженый и молодой белобрысый парень. Маштаков с Вадиком подлетели к ним с приветственными возгласами: – Куда вы, черти, пропали?! Познакомились с закопёрщиками поездки. Пожилой мужик жёстко пожал Михе руку: – Володя! У него было оплывшее книзу лицо с набрякшими подглазьями. Он напоминал известного голливудского артиста. Санька и Андрей оказались его сыновьями. Стриженый Санька отозвал в сторону Аркадьича, что-то тихо сказал ему. Обладая тонким природным слухом, Миха отчётливо разобрал ответ Бурова: – Да ты что, Сань, хва-атит! Маштаков понял, что речь шла о необходимой пропорции запасенного спиртного к числу отдыхающих. «Мужики рассчитывали, что нас будет меньше». Вообще-то, по утвержденному плану много употреблять сегодня не собирались. Кораблёв весьма убедительно говорил: – А чего? Водку пить не будем. Так, пару бутылок на всех. Символически. Попьём пивка! Под раков… Глядя в его искренние глаза, Миха и сам на короткое время поверил в эти популистские тезисы. В магазине взяли газировки, палку сырокопченой колбасы, кило сыра хорошего, «российского». Перегрузили в багажник Вадиковой «шахи» закопчённый мангал. Первым горячим блюдом ожидался шашлык. Тронулись почти с часовой задержкой. В салоне «шестёрки» добавился Кораблёв. – Ты чего, Вадим, какую дрянь куришь? – спросил он про валявшийся на панели «Беломор». Вадик ничего не ответил, посмеялся. Санька вынул из пачки папироску, продул и смял мундштук. Всю дорогу крутили кассету Круга. К творчеству тёзки Маштаков до последнего времени относился с принципиальным пренебрежением. Однако послушав «Владимирский централ», проникся. Неделю назад купил на Фёдоровском рынке последний альбом.