На столе лежала еще одна пара барабанных палочек. Не удержавшись, я взяла их и начала отстукивать ими ритм о столешницу. — Не делай так, — рука вырвала их у меня. Я надулась. — Это было не красиво, — я вырвала их у него, подняв вверх. — Теперь. Они. Мои. Я выделяла каждое слово, постукивая барабанными палочками по его груди. Мэддокс окинул меня взглядом. — Не делай этого. — Что именно? Не играть с твоими палочками? — ехидно улыбнулась я. — Это звучит грязно, — он сдержал улыбку. — Тогда у тебя очень грязные мыслишки, — сказала я, положив барабанные палочки на стол. Я оглянулась, удивляясь, что Матиас не прервал нас умным замечанием, но его уже не было. — Матиас ушел в главный дом, пообедать, — сказал Мэддокс, заметив озадаченный взгляд. — О. Парень усмехнулся. — Что? Ты внезапно испугалась остаться со мной наедине? — Нет, — насмешливо фыркнула я. — А стоило бы. Он коснулся моих губ своими, опустил руки на бедра. Усадил меня на стол и встал между моих ног. Чуть прикусил мою нижнюю губу, и я уверена, что из моего горла вырвался стон. Я надеялась, что он его не услышал. Он зарылся пальцами в мои волосы, еще сильнее разжигая меня. Когда я потеряла способность дышать, Мэддокс отступил. Тяжело дышал, глядя на меня испепеляющим взглядом. — Теперь боишься? — Вряд ли, — едва выдохнула. Он усмехнулся. — Тогда мне придется постараться, — его взгляд скользнул по моей груди. В обычной ситуации я бы прикрылась от ужаса, но его поцелуй убил пару клеток моего мозга, и я не могла двинуться, даже если бы постаралась. Он снова наклонил голову, и я закрыла глаза в предвкушении, но Мэддокс не коснулся моих губ. Вместо этого поцеловал в щеку, и я отчаянно захотела большего. Придурок. — Как думаешь, сможешь слезть со стола и написать со мной песню? — он уперся ладонями в стол рядом с моими бедрами, оказавшись теперь на уровне моих глаз. Мэддокс знал, что я не смогу спуститься со стола самостоятельно. — Ты же посадил меня сюда. Он усмехнулся. — Ох, Эмма, — парень помог мне спуститься со стола, и я встала рядом с ним. — Иди, присядь там. Мэддокс указал на гору подушек, одеял и мягких кресел на полу. Обычно их там не было, и я не могла не задаться вопросом о том, не спланировал ли он это заранее. Он принес бумаги, где уже начинал писать песни, чистые листы и карандаши. Положил их на пол передо мной и вернулся назад, открыв клетку Соника. Я глазом моргнуть не успела, как он оказался рядом с Соником на плече. Это казалось вполне привычным делом. Я бы даже не удивилась, если бы ежик был одет в вязанную шапочку, но этого не было. Я посмотрела на разбросанные бумаги, схватив одну наугад и начав читать. Закончив с одним листом, взяла другой. Я взглянула на него, стараясь не рассмеяться от того, как забавно он выглядел со взъерошенными волосами и Соником на плече. — Они невероятны на самом деле, — я помахала листами у него перед лицом. — Напомни мне зачем тебе нужна моя помощь? — Потому что я хочу этого, — прошептал он. Я тяжело сглотнула. Его взгляд был неописуем. — Полагаю, тогда нам лучше начать, — улыбнулась я. Взяла лист бумаги и один из карандашей. — У тебя есть конкретные идеи насчет песни? Его взгляд вспыхнул серым цветом. — Да, хочу, чтобы она начиналась с фортепиано и медленно перерастала в крещендо. Насчет текста… До этого я еще не дошел. — Похоже, нам придется потрудиться, — я рассмеялась. — Что ты делаешь с этими песнями? — спросила его, нахмурив брови. — Записываю их, — ответил он. — Ты хочешь заключить контракт на звукозапись? — это был честный вопрос. Мэддокс никогда не говорил о том, что у него нет работы, и не рассказывал о том, чем он хочет заниматься в будущем. Он отвернулся от меня. — Что-то вроде того, — пробормотал. Я проигнорировала его и постучала карандашом по бумаге, пока размышляла. Слова пришли ко мне легко, и я нацарапала их на бумаге. Мэддокс с восторженным вниманием наблюдал за моей работой. Я специально сидела, ссутулившись, чтобы он не мог видеть слова на бумаге. Прошло несколько минут, прежде чем он не выдержал. — Можно посмотреть? — Нет, — возразила я, — пока нельзя. Правда, он попросил меня написать совместную песню, но я хотела изложить свои мысли на бумаге до того, как он это увидит. К тому времени, как я все закончила, прошел час. Я обернулась и рассмеялась, когда увидела, что Мэддокс спал. Он лежал на одном из кресел-подушек, а Соник спал у него на груди. Они были идеальной парой. Мне не хотелось его будить, почти. И это было ключевое слово. Я нашла на полу барабанную палочку — серьезно, они у него лежали повсюду — подошла к нему, чтобы постучать по коленке. Ладно, я ударила его, но это не имело значения. Он зашипел и проснулся, схватившись за колено. Соник слетел с его груди и упал ему на колени. — Что это было? — простонал он, потирая больное место. — Кажется, у меня синяк будет. — Ой, бедный малыш, — надулась я. — Вот. Я сунула ему бумаги и отодвинулась подальше. Никто и никогда не читал моих песен. Я перестала петь их дома примерно в то время, когда перестала писать о сыре. Честно говоря, я не могла поверить, что поддалась его уговорам. Он был таким обаятельным. Чем дальше он читал, тем больше раскрывался его рот, и я состроила гримасу. Мои песни всегда были такими личными, словно заглядываешь в дневник, и мне казалось, что я обнажаю душу, позволяя Мэддоксу прочесть одну из них. Он взял карандаш, перечеркнул несколько слов и добавил свой текст. О Бог мой! Ему не понравилось! Ему все не понравилось, и он пытается исправить. Я закрыла лицо руками. — Все хорошо, если тебе не нравится, — выпалила я, не в силах больше молчать. Он все еще молчал. А затем взял меня за руки, убирая их от лица. Его теплый взгляд серых глаз встретился с моими голубыми.