— А среди новеньких? — Какой новэньких? Гдэ ты выдела новэнький? — А какой работой занимаются здесь девушки, кроме танцев? — не унималась Надежда. — Так ты что, полыция? Какой работой, какой работой. Как полыция, спрашиваешь! Разный работой. Работы много! Разный работа бывает. Это… «профэссия», — засмеялся Мехмед, — чтобы всэм был вэсыло, и вкусно, и чысто. И прыятно. Такой работа. Что, плохо, да-а? — А вы откуда русский знаете? — Да кто русский ны знает? В Истанбул много русский. А я в Совэтский Союз учился. Давно… Ны доучился. Работать надо был… Унывырсытэт Патрыс Лумумба знаешь? — Слышала. — Во-от! Толко два год проучылся… Совэтский Сою-уз!.. И гдэ тыперь Совэтский Сою-уз? — с видом мудреца-философа спросил Мехмед. — Ну, допустим, вашей Османской империи тоже давно нет, — заметила Надежда. — А-а-а… — турок не нашел, что ответить. — Мне надо идти, — вдруг сказала Устинова. — Пока ны надо, да-а? — возразил Мехмед. — Ны поговорыла. Когда надо будыт, тогда пойдошь, — он смотрел на экран ноутбука и щелкал по клавишам пальцами одной руки, в другой держал миниатюрный турецкий стаканчик в виде тюльпана, в котором плескался крепко заваренный чай. — Ты красывый дэвушька. Такой бы жена, да-а? Будышь мой жена? — выдал вдруг Мехмед, противно улыбаясь и глядя на Надежду масляными глазками, заплывшими жиром. — Какой по счету? Где-нибудь так… седьмой-восьмой… ЖЕНА? — язвительно высказала предположение Надя. — Высолый дэвушька, да? — засмеялся турок. — Хорошо! — Замуж по любви надо выходить. А я, может быть, другого люблю! — заявила она и сама удивилась своим словам. — По лубви, по лубви… будыт лубов. Всо будыт… соглашяйся! — оскалился в улыбке Мехмед, и его масляные глазки превратились в узкие щелочки. «Надо же, как по-разному улыбаются люди! Одних улыбка красит, а других… — подумала Надежда. — И зубы, вроде бы, даже красивые, а улыбка все равно противная». — Ой, это… Мехмед, мне совершенно не до шуток сейчас! — отмахнулась Устинова. — Какой шутка, да? — А где мой телефон? Сумочку мою пусть вернут! — попыталась она сменить тему. — Тыбе ны надо тылыфон, да? — спокойно ответил Мехмед. — С кэм тыбе гаварыть? Так ты откуда? — Из Москвы, я же сказала! — повторила Надежда. — Из полыции? — Да нет же! Я ищу свою студентку. Сама ищу. Одна. Я же говорила уже! Вы меня не слышите, что ли? — Вай, ны крычи! Похоже, разговор зашел в тупик. Никаких других вопросов Мехмед не задавал. Или его больше ничего не интересовало, или его словарный запас на этом заканчивался. Но в любом случае Надежде ничего хорошего ждать от этого человека не приходилось. Кроме разве что фруктов. В большой вазе лежали персики с бордовыми боками, красивые желтые груши и горка крупных темно-красных ягод клубники, источающих поистине волшебный аромат. Надя подумала, что, вероятно, груши и персики прошлогодние или привозные: откуда в Турции в мае груши? Она почему-то считала, что май в Турции — сезон клубники. Но красивая крупная груша с розоватым бочком на нежной желтовато-кремовой кожице выглядела так аппетитно, что женщина не удержалась и взяла ее. — Мытая? — спросила она. — Мытий, — как будто обиделся Мехмед. Надежда с удовольствием откусила сладкий сочный бок. Сок потек по подбородку. Она взяла салфетку со столика, вытерла губы, подбородок. Турок молча, с видимым уважением к процессу, ждал, пока Надежда вкушала спелый плод. — Вкусно? — Вкусно, — кивнула Надя, — спасибо. — Кушяй, кушяй. Мыдовий грушя! Клубныка бэри. Сладкий!.. Так кого там ты ищешь? Гдэ она может быть, студэнтка эта, Ирына? Надежда едва не поперхнулась от вопроса, повторенного, как ей казалось, не менее пяти раз! — Ну что значит — кого? Сказала ведь уже — кого! Зачем спрашивать сто раз? Я ведь подумаю, что вы меня не понимаете! Совершенно невозможно с вами говорить! И я тоже хочу знать — где она! Но очень может быть, что ее привезли именно сюда! Откуда к вам девушек привозят? — Да что ты как полыция! Откуда-откуда! Здэс я спрашиваю. Ты можешь кушять фрукты и отвычат. А я тыбя спрашиват буду. А ты кушяй и отвычай. Почему ыщешь здэс? Почему дэвушька твоя Ирына здэс может быт? — Если можете, помогите мне ее найти, пожалуйста! Я должна ее найти! Понимаете? Вам же не нужны неприятности? — Надежда уповала на здравый смысл Мехмеда. — Кому нужны ныприятности, да? — согласился он. — Ну вот! — Надя подумала, что наконец-то может начаться сколько-нибудь конструктивный диалог, и продолжила. — Ее из Москвы привез, скорее всего, Константин Ли, по кличке Китаец. Вы его, наверное, знаете. — Бивает… Кытаец, — поразмыслив, ответил Мехмед. — Да, мне известно, что он здесь бывает, — обрадовалась Надежда. — И, вероятно, вы знаете, где он еще бывает? Расскажете мне? — Извэстно!.. Что тыбе извэстно? — Помогите мне, пожалуйста, — продолжала Устинова, не обращая внимания на вопрос Мехмеда, — если не здесь, то… ее, возможно, уже в бордель куда-то продали! Куда еще Китаец привозит девушек? — Какой бордель? Гдэ, гдэ бордель? — он театрально покрутил головой из стороны в сторону, как бы пытаясь найти бордель. — Нэт здэс такой бордель! Здэс културный завыдэние!.. Что дэлать с тобой? А? Ходышь, спрашиваешь! Извэстно тэбе! Слэдышь! Зачем слэдышь? Что хочешь выдеть? Кому звонышь? Куда? А? Бордель какой-то хочешь! — Да что же это такое, — в бессилии простонала Надежда, — я же говорю, что ищу студентку. Сколько можно твердить одно и то же! Вы меня не понимаете, что ли? О ней я и хотела спросить у девушек. Но я ничего не успела от них узнать, меня вывели из ресторана. — У мыня спроси! А у мыня такой дэвушька нэт! И бордель здэс такой нэт! Здэс прилычный мэсто! — Не хотите мне помочь?.. Тогда мне пора идти, — отрезала Надя, собираясь встать. — Уйдошь! — Мехмед постучал в стену, через пару секунд открылась входная дверь, появились двое мужчин, пленивших ее в кафе-чебуречной, и, грубо взяв под руки, вывели из кабинета. — Мехмед, зачем вы меня держите?! Куда меня опять ведут? — от обиды, бессилия и досады из глаз Надежды полились слезы. — Уходы, уходы, — невозмутимо проговорил ей вслед турок. — Отпустите меня! — потребовала Устинова, но стражники крепко держали ее за локти, не обращая внимания на сопротивление. И снова — по узенькой винтовой лестнице вниз, затем — по длинному коридору с красивой отделкой и ароматическими свечами в нишах, через двери, замаскированные под шкафы с внутренней раздвигающейся перегородкой, по тесному обшарпанному коридору, в прежнюю комнатку-темницу. Она опустилась на кушетку, обхватила колени руками и сидела так, стараясь унять дрожь, успокоиться и собраться с мыслями. Через час-полтора снова открылась дверь, и один из тюремщиков поставил на пол корзину. — Подождите, — окликнула его Надежда, — мне в туалет надо! В ту-а-лет! Понимаешь? — чуть не плача, кричала она. — Там, — ответил тюремщик, указывая вглубь ее темницы, — там туалэт. Присмотревшись, Надежда увидела в темном углу узкую дверь. Оказалось, что она ведет в санузел. Удивилась тому, что раньше не заметила эту дверцу. Впрочем, в такой темноте и при ее растерянности немудрено и не заметить. В санузле так же тускло, как и в комнате, под потолком светилось крохотное запыленное оконце, едва освещая эмалированную, в прожилках ржавчины, раковину и другие сантехнические принадлежности. И кран здесь имелся, и холодная вода, и потускневшее забрызганное зеркало на стене, и жидкое мыло нескольких сортов, и бумажные полотенца в рулонах на полке… — Ух ты! Какой арсенал! — подумала Надежда. — Наверное, частенько в этом «люксе» бывают посетители! Она умылась, вытерла лицо и руки. Вернувшись в комнату, подняла с пола принесенную тюремщиком корзину, в которой обнаружила бутылку минеральной воды и два еще теплых чебурека. Проснулся аппетит. Присев на край кушетки, не без удовольствия съела приготовленную для нее еду и стала думать над своим положением. Часов у нее при себе не было, время тянулось невозможно долго, как будто в другой реальности, в каком-нибудь жутком зазеркалье… или, правильнее сказать, в заподвалье. Свет из крохотного оконца становился все слабее, и, в конце концов, в комнатке совсем стемнело. Было душно и страшно. Окошко, видимо, никогда не открывалось. Вдруг послышался слабый шорох и едва различимый писк. Вероятно, мыши. В такой темноте невозможно было что-то рассмотреть. Мышей Надежда не боялась, но любое подобное соседство должно быть определено. А вдруг это крысы? Кто-то ей рассказывал, что эти животные могут отгрызать у спящих людей пальцы и даже носы. В крысиной слюне якобы содержится обезболивающее вещество, делающее их укусы почти неощутимыми… Надежда свернулась калачиком на кушетке, стараясь по возможности не прикасаться голыми руками к сомнительной чистоты пледу, и не заметила, как забылась тревожным сном. Ее разбудил шум, раздавшийся из-за двери санузла. Надя догадалась, что этот странный звук исходил из водопроводных труб. Видимо, уже настало утро: темнота в комнате сменилась полумраком. Через некоторое время входная дверь открылась, на пороге стояли двое уже знакомых тюремщиков. Один из мужчин держал в руках корзину, которую тут же поставил на пол. Осмотревшись по сторонам, как будто что-то могло здесь случиться в их отсутствие, и забрав вчерашнюю пустую корзину, мужчины удалились. На завтрак пленнице принесли, так же, как и на ужин, чебуреки и воду. Она уже немного пришла в себя, но совершенно не знала, что теперь делать и как выпутываться из этой ситуации. «Сегодня уже воскресенье. Юрий прилетит, в лучшем случае, завтра вечером. И он ничего не знает о том, что со мной случилось! — размышляла она. — Надо было его послушать и уходить отсюда! Вот дура!» Она стала стучать в дверь, но, похоже, никто ее не слышал. Видимо, снаружи камера не охранялась. Тогда Надежда попыталась раскачать дверь — бесполезно! Она крепко сидела на петлях и не поддавалась. Женщина поискала в своей комнатке-темнице какой-нибудь предмет, на который можно было бы встать, чтобы дотянуться до окошка. В углу ровной стопкой стояли плотные картонные коробки. Надя открыла первую: в ней лежали новенькие женские туфли из красной лакированной кожи на тонкой высокой шпильке. Заглянув в следующую коробку, она увидела такие же туфли. Перенесла часть стопки к наружной стене под окошко, поставила одну ногу сверху, но, едва попыталась перенести вес своего тела на это хлипкое сооружение, как верхняя коробка сломалась, картонки рассыпались, а Надежда, потеряв равновесие, полетела на пол. Потерпев неудачу, она сложила коробки в прежнем порядке, уселась на кушетку и вновь погрузилась в свои мрачные мысли, не в силах найти выхода из сложившейся ситуации. Она не знала, сколько прошло времени, когда дверь открылась, и на пороге появился суховатый, невысокого роста и неопределенного возраста мужчина в сопровождении все тех же тюремщиков. — Надэжьда? — спросил незнакомец. — Надежда, — подтвердила она. — Я Арслан, — представился он.