– Но я так соскучился по своему милому брату, – адмирал, надув губки, подмигнул улыбающемуся капитану Бладу и добавил: – Если он не может приехать ко мне, то, пожалуй, я сам махну к нему. Дон Эстебан побледнел, словно дважды мертвец, с лица доктора мигом сбежала победная улыбка, но он не потерял присутствия духа и конфиденциальным тоном, в котором восхитительно смешивались почтительность, наглость, убеждение, смирение, робость, самонадеянность, театральность и ирония, заметил: – Осмелюсь сказать, дон Мигель, но именно этого вам не следует делать. Дона Диего тревожит не его здоровье – это вы сразу просекли, вас не обманешь, – а опасность поставить ваше высокопревосходительство в неловкое положение, если вы непосредственно припрётесь на корабль и своими глазами увидите следы пьяной оргии, произошедшей пару дней назад. – Ага! Я знал, знал! Вино, карты, девочки, битая посуда, кровь, поножовщина? Ну что? Как, круто оторвались? – От души! – даже закашлялся Блад. – Там одной уборки на неделю! Адмирал завистливо закатил глаза, облизнув пухлые губы… – Но, как вы изволили сказать, между его католическим дебиличеством королём Испании и английским королём‑вралём сейчас – мир, дружба, жвачка, а дон Диего, ваш брат… – Блад на мгновение запнулся, осознав, какую хрень несёт, огляделся по сторонам и, заговорщицки понизив тон, добил: – То, что вы услышали о каком‑то там нападении на чей‑то там английский остров, – только слухи, вздорные слухи, распространяемые злобными вампирами, чтобы вечно ссорить меж собой всех честных людей. Мы ведь понимаем друг друга, не правда ли? Его высокопревосходительство адмирал нахмурился. Чувствуя, что промедление смерти подобно, доктор поспешил выдать свой главный аргумент: – Упс, чуть не забыл, у нас в лодке два сундука с пятьюдесятью тысячами песо, которые мне поручено лично доставить вашему высокоблагомордию! Его высокопревосходительство даже подпрыгнул на метр вверх от восторга, а офицеры его внезапно заволновались, хихикая и пожимая друг другу руки. – Это выкуп, полученный доном Диего от губернатора острова Барбадо… – Ради бога, ни слова больше! – пылко воскликнул адмирал, закрывая ладонями уши. – Я ничего не слышал! Мой брат желает, чтобы я переправил для него эти деньги в испанский банк на офшорный счёт? Легко! Но это дело сугубо семейное. А пока прошу ко мне на стаканчик мамалыги… тьфу, малаги, господа! В сопровождении дона Мигеля, четырёх офицеров и монаха Блад и юный дон Эстебан прошли в адмиральскую каюту, убранную с истинно королевской роскошью. Слуга‑мулат, разлив по стаканам красно‑чёрное вино, удалился, смиренно пятясь задом. Питер Блад предложил выпить за процветание Испании и за гибель идиота Якова, сидящего на английском престоле. Вторая часть его тоста была абсолютно искренней. Адмирал громко рассмеялся: – Ах, синьор Сангрия! Право, какое же удачное прозвище… Не забывайте, что его католическое величество и король Яков добрые приятели, и, следовательно, подобные тосты неуместны, но, поскольку у вас есть особые причины ненавидеть этих английских псов, мы, конечно, можем выпить, господа, но неофициально. Так сказать, тихо и не чокаясь! Как за покойника! Все старательно рассмеялись даже громче адмирала и неофициально выпили за скорую гибель короля Якова с ещё бо́льшим энтузиазмом. Затем юный дон Эстебан, беспокоясь за судьбу папочки, объявил, что им пора бы и возвращаться. – Мой отец торопится в Сан‑Доминго, – извиняясь, объяснил юноша, – он просил меня прибыть сюда только для того, чтобы крепко обнять вас за шею, дорогой дядя. – Увы, но мальчи‑ик прав, – поддержал Блад, хотя вино ему понравилось, и будь его воля, он бы охотно задержался в столь приятной компании хоть до вечера, – мы п‑просим вашего разрешения откланяться. Дон Мигель, разумеется, даже и не собирался их задерживать. Подходя к верёвочному трапу, Блад грозно зыркнул на матросов «Энкарнасиона», которые, перегнувшись через борт, втаскивали тяжёлые сундуки и пытались болтать с гребцами шлюпки, качавшейся на волнах глубоко внизу. Но люди из команды «Синко Льягас» благоразумно держали языки за зубами. Адмирал попрощался с Эстебаном нежно, а с Бладом приятельски: – Весьма сожалею, что приходится расставаться так скоро, дон Педро Сангрия. Мне бы хотелось, чтобы вы провели больше времени на «Энкарнасионе». – Ну, если не в кандалах и не в душном трюме… – Ха‑ха, льщу себя надеждой, что мы вскоре встретимся, кабальеро! – Не льстите себе, уж я‑то точно постараюсь держаться от вас подальше, дон Мигель, – с церемонным поклоном пробормотал себе под нос капитан Блад. Он первым спустился в шлюпку, и, уже оставляя за кормой огромный корабль, с гакаборта которого адмирал махал им рукой, они увидели, что «Энкарнасион», подняв паруса и делая поворот оверштаг[28], приспустил в знак прощания флаг и отсалютовал им холостым пушечным выстрелом. На борту «Синко Льягас» у кого‑то хватило остатков ума ответить тем же (в смысле не из той самой пушки) и пальнуть холостым, а не ядром по ватерлинии. Комедия счастливо заканчивалась, но финал её был неожиданно окрашен в мрачные цвета. Когда они поднялись на борт уже родного корабля, их встретил не на шутку перепуганный Хагторп. – Я вижу, что ты уже это заметил, – тихо буркнул Блад. Бывший офицер королевского флота непонимающе взглянул на него и прокашлялся в кулак. – Как можно было не заметить, когда этот дон Диего… – начал было Хагторп, но юный Эстебан побледнел, как льняное полотно, и бросился к ним. – Вы не сдержали слова, мерзавцы? Что вы сделали с моим отцом?! – закричал он, а шестеро испанцев, стоявших позади него, громко зароптали. – Мы не нарушали обещания, – решительно рявкнул подоспевший Волверстон, и ропот сразу умолк, – никто его не трогал, но в какой‑то момент он просто порвал верёвки, словно гнилые нитки, сбил двоих наших и заперся в капитанской каюте! – Ложь, всё ложь! – рыдая, кричал Эстебан. – Вы хотите сказать, что подло убили его и отнесли в капитанскую каюту? Что произошло, говорите же?! Хагторп виновато посмотрел на юношу. – Насколько я могу судить, – сказал он, – твой отец, он… превратился в вампира. Возмущённый подобным предположением, дон Эстебан влепил Хагторпу пощёчину, и тот, конечно, ответил бы ему тем же, если бы Блад не стал меж ними. – Никаких драк на моём корабле, – жёстко приказал доктор, – ты первым оскорбил мальчишку, говоря в таком тоне о его отце. – Какие оскорбления, какой тон? – фыркнул Хагторп, потирая щёку. – Говорю же вам, в него вселилась дьявольская сила, и клыки выросли! Пойдёмте, посмотрите сами. – Мне нечего смотреть, – опустив голову, вздохнул Блад, – он начал превращаться уже давно, пару месяцев назад, я видел следы от вампирских клыков у него на запястье, когда щупал его пульс. – Что такое вы все говорите? – не веря своим ушам, закричал Эстебан. – Отец был нормален! Он человек долга и чести, он не стал бы скрывать инфицирование… Блад печально взглянул на него, чуть‑чуть улыбнулся и спокойно спросил: – А ты бы сказал своим близким, что через несколько месяцев станешь кровососущей тварью, богомерзким чудовищем в глазах всего католического мира? Увы, мало кто признаётся в подобном, тем более жизнь вампира не лишена ряда приятностей. Сам знаешь, что ваши канониры и не скрывают своих клыков. – Но он наверняка бы сказал мне, он… – Твой отец держался до последнего, однако, уверен, даже команда в последнее время замечала за ним особую нервозность, перепады настроения, вспышки бессмысленной агрессии. Вспомнить хотя бы ваше нападение на мирный Барбадос. Юноша уставился на Блада широко открытыми глазами. – Я вам не верю, – наконец сказал он. – Это твоё личное дело, но я врач и не могу ошибиться, когда вижу перед собой инфицированного вампиром. Снова наступила пауза, и юноша медленно начал осознавать, что случилось. – Я хочу его видеть. Блад пожал плечами, кивком головы подозвал своих офицеров и твёрдо сказал: – Идёмте все вместе. Мушкеты не брать, ещё друг друга перестреляем в пороховом дыму, надейтесь на шпаги и кортики. Пропустите его вперёд, пусть молодой человек всё увидит своими глазами. Трое мужчин и «юноша бледный со взором горящим»[29] спустились в капитанскую каюту. У дверей их ждали двое нервно переминающихся с ноги на ногу повстанцев, вооружённых широкими абордажными саблями. – Тварь ещё там? – спросил Блад. Охранники кивнули: – Так точно, сэр! Ведёт себя тихо, только поскуливает. – Характерные симптомы, – вздохнул доктор, – мужайся, мой мальчик, сегодня твой отец осознал неотвратимость превращения в вампира. Это шок для его мозга, но он ещё может принять правильное решение. – Какое? Волверстон с суровым лицом приложил указательный палец себе к виску, взвёл воображаемый курок и сказал «бум». – Но самоубийство – страшный грех, а мой отец праведный католик! – Дон Диего, к вам можно? – капитан Блад прекратил пустой спор, деликатно постучав в дверь. Изнутри раздался сиплый смех, более похожий на клекотание охрипшей чайки. – Входите, друзья мои, не заперто! Волверстон осторожно толкнул дверь, и они на пару с Хагторпом быстро скользнули внутрь, замерев у порога с обнажёнными кортиками. Блад, не говоря ни слова, сунул в руку Эстебана маленький одно‑ствольный пистолет. После чего, прикрывая юношу спиной, шагнул в каюту, не забыв закрыть дверь. Страшное зрелище, открывшееся их глазам, было и жутко, и печально… Дон Эстебан, бывший капитан и полновластный хозяин «Синко Льягаса», по‑обезьяньи сидел на собственном рабочем столе среди морских карт и торопливо дожёвывал вырванные страницы судового журнала. В его глазах отсвечивало красное безумие, ногти вытянулись и заострились, некогда изящная линия рта вдруг превратилась в неприятный звериный оскал. Испанец ещё не стал полноценным вампиром, но он уже совершенно точно перестал быть человеком. – Отец… – в смятении остановился юноша. – Я ем. – Но… – Тебе не понять, глупый мальчишка, – медленно из‑за увеличившихся и мешающих с непривычки клыков протянул дон Диего, – никто не должен знать, где и когда мы курсировали в последние полтора года, тем более эти английские псы! Помнишь, несколько месяцев назад мы захватили дырявый шлюп с восемью гребцами? Там была ещё эта жаркая негритянка с пышными грудями, пахнущими ароматами чёрного континента… Я взял её себе! Через три дня она исчезла, а я вышел из каюты с забинтованной рукой. Так вот, после того как она бросилась на меня с ножом, мне пришлось самому задушить её и выбросить в море. Но прежде черномазая дрянь укусила меня… то есть кусала и раньше, в разных местах, но это были укусы любви… наверное… И я не придал этому значения… Молодой человек закрыл лицо руками, словно отказываясь верить собственным ушам. – Ах, непростительная оплошность, – вдруг оскалился дон Диего, – как я мог забыть о вас, мой любезный друг Педро?! Вижу, вам удалось обхитрить моего брата. Впрочем, адмирал всегда отличался более надменностью, чем умом, и ему легко отвести глаза золотом. На прощанье я хотел бы дать вам дружеский совет: не ходите на Тортугу.