…Однажды, когда он в компании с Хагторпом и Волверстоном сидел, покуривая трубку, за бутылкой (второй‑четвертой‑пятой?) рома в прибрежной таверне, к их компании подошёл неизвестный тип в расшитом золотом камзоле из тёмно‑голубого атласа, подпоясанном широким малиновым кушаком. – Это вы тот, кого называют Ле Сан?[32] – развязно обратился он к Бладу. – Улыбнитесь, месье! Вас ведь не затруднит, а я хочу знать, с кем имею дело. Капитан Блад молча взглянул на разряженного головореза. В том, что это был именно головорез, не стоило и сомневаться – достаточно было взглянуть на его быстрые движения и смазливо‑красивое лицо с крючковатым орлиным носом и тонкими пошлыми усиками. Его изящная рука с грязными ногтями покоилась на эфесе длинной рапиры, на безымянном пальце сверкал огромный бриллиант, мочки ушей оттягивали золотые серьги, а на плечи спускались длинные немытые локоны маслянистых каштановых волос. Красава! – Я жду, месье. Капитан Блад отложил на стол трубку и ответил: – Как правило, я показываю зубы только врагу. В крайнем случае стоматологу. Моё имя Питер Блад. Испанцы знают меня под именем дона Педро Сангре, русские – Петра Кровавого, а француз, если ему нравится, может называть меня Ле Сан. Мне лично абсолютно без разницы… – А мне тем более, – хохотнул авантюрист и, не ожидая приглашения, пододвинул табурет к чужому столу. – Моё имя Левасер! Уверен, вы весьма наслышаны обо мне. О да, это имя было известно всем! Левасер командовал двадцатипушечным капером, неделю назад едва не врезавшимся в пристань Тортугской бухты. Команда корабля состояла из вечно молодых, вечно пьяных французов, которые жили в северной части Гаити и ненавидели испанцев ещё сильнее, чем англичане. Впрочем, и англичан они (по привычке) ненавидели тоже. Да что говорить, они и друг дружку не очень‑то жаловали, такой уж склочный народ эти лягушкоеды. Левасер вернулся на Тортугу после малоуспешного похода, сварливый и всем недовольный, как старая базарная торговка. Упёртый пьяница, бесчестный драчун и азартный игрок, он пользовался шумной известностью у дикого берегового братства. Поясняю: известностью, но не уважением… Зато его щёгольское беспутство и смазливая внешность привлекали к нему тупеньких женщин из самых различных слоёв общества. Он напропалую хвастался своими успехами у «второй половины человеческого рода» и, надо отдать должное, имел для этого серьёзные основания. Увы, девушки из высшего общества обожают влюбляться в плохих мальчиков. Типа: «Я его перевоспитаю, он будет хорошим, папамама, не мешайте, у нас любофф!» Бродили настырные слухи, что даже дочь самого губернатора, мадемуазель д’Ожерон, недавно переехавшая с младшим братом к отцу, уже успела пасть очередной жертвой его преступного обаяния, после чего Левасер имел наглость просить у д’Ожерона её руки. Единственное, чем мог ответить вампир‑губернатор на столь «лестное» предложение стать тестем распутного бандита, так это указать ему на дверь, что он и сделал. Причём не просто, а от всей души, с наслаждением добавив французу крепкого пинка под зад! Левасер после до‑о‑лго‑го перелёта в ярости удалился, прилюдно поклявшись всеми кознями дьявола, что он всё равно женится на дочери губернатора, невзирая на сопротивление всех отцов в мире, а д’Ожерон будет ногти на ногах грызть, горько сожалея, что так страшно оскорбил нежный филей будущего зятя. Несколько лет назад тот же Левасер плавал в одной команде с жестоким чудовищем – пиратом Л’Оллонэ, которого побаивались даже вампиры, и своими последующими «подвигами» доказал, что не зря провёл время в его кровавой «школе». О тайных перуанских извращениях и БДСМ‑игрищах развратного француза в перьях ходили самые невероятные сплетни, и среди всего берегового братства вряд ли нашёлся бы больший негодяй, нежели Левасер, однако… Однако капитан Блад, интуитивно чувствуя отвращение к подозрительному авантюристу, всё же не мог отрицать, что его взгляды на пиратские набеги отличаются смелостью и изобретательностью. Так что, возможно, совместно с ним можно было бы провернуть куда более серьёзные операции, чем те, которые были под силу каждому из них в отдельности. Левасер крайне нуждался в пушках «Арабеллы», поэтому с ходу выложил план нападения на богатый город Маракайбо, лежавший вдали от морского берега. Для этого набега требовалось не менее шестисот человек, а их, конечно, нельзя было перевезти на двух имевшихся сейчас у них кораблях. Блад понимал, что без двух‑трёх предварительных рейдов с целью экспроприации у испанцев недостающих судов ничего путного не получится. Повторимся: хотя сам Левасер откровенно не понравился Бладу, но он согласился взять тайм‑аут и хотя бы обдумать его предложения. Но по факту это Хагторп и Волверстон, не разделявшие личной неприязни Блада к беспутному французу, сумели продавить его, и в конце концов капитаны заключили договор, подписанный не только ими, но, как это было принято (для полной солидности), ещё и выборными представителями обеих команд. Договор, между прочим, предусматривал, что все трофеи, захваченные каждым судном, даже в том случае, если они будут действовать не в совместном бою, а вдали друг от друга, должны строго учитываться: корабль оставлял себе три пятых захваченных трофеев, а две пятых обязан был в любом случае передать другому союзнику. Все эти доли следовало честно делить между командами. В остальном пункты договора не слишком уж отличались от обычных, включая и пункт, по которому всякий член команды, признанный виновным в краже или укрытии любой части трофейного имущества, даже если это всего лишь монетка в одно песо, должен был быть немедленно повешен за ногу на рее. По традиционным пиратским «понятиям» такие вещи были совершенно недопустимы! Закончив предварительные переговоры и тяп‑ляп оформив все бумаги у вампирского нотариата, корсары начали спешно готовиться к выходу в море. Но уже в канун самого отплытия Левасер чудом не был застрелен охраной, когда брякнулся на голову при попытке перелезть через высокую стену губернаторского сада, для того чтобы нежнейшим образом распрощаться с влюблённой в него по уши (как он уверял) мадемуазель д’Ожерон. Ему не удалось даже одним глазом повидать её, так как по приказу бдительного папочки стражники, сидевшие в засаде среди густых душистых кустарников, стреляли на любой шорох. Левасер позорно удалился, оставив простреленную шляпу и крича, что любыми путями всё равно добьётся своего. Тогда мало кто знал, что его слова не были пустым бахвальством… …В эту же ночь Левасер встречал Питера Блада на борту своего корабля, названного с характерным французским фанфаронством «Ла Фудр», что в переводе означает «быстрый как молния». Капитан «Арабеллы» собирался уточнить кое‑какие детали совместного плавания, в том числе и договорённость о том, что если в море им придётся разделиться, то они обязаны как можно скорее встретиться на той же Тортуге. Закончив недолгое совещание, Левасер угостил своего «адмирала» поздним ужином или ранним завтраком, после чего они подняли бокалы за успех экспедиции. Затем Левасер в какие‑то полчаса успешно накидался в дрова, почти до потери сознания. Впрочем, как и каждый вечер. Это чисто французская традиция, вспомнить хоть того же Атоса… Почти трезвый, а потому злой Питер Блад вернулся на свой корабль, красный фальшборт которого и позолоченные амбразуры сверкали янтарём в лучах восходящего солнца. На душе у него было неспокойно. Питер слишком хорошо разбирался в людях, и неприятное впечатление, произведённое на него мерзким Левасером, всё увеличивалось и крепло. – Укуси вас вампир, морские бродяги! Вот уболтали же вы меня заключить этот проклятый договор, – прямым текстом высказался он одноглазому Волверстону, встретившему его на борту «Арабеллы». – И что мне теперь делать с этим вечно пьяным уродцем? Но могучий гигант, насмешливо прищурив свой единственный глаз, улыбнулся, выдвинув вперёд массивную челюсть, о которую сломал кулак не один профессиональный боксёр: – Мы мигом свернём шейку бедра этому французскому псу, как только он попытается нас предать. – Если только успеем вовремя сделать это, – помотав головой, вздохнул Блад и, уходя в свою каюту, добавил: – Утром, с началом отлива, мы выходим в море. И храни нас корсарский бог… Глава 14 Двенадцать «подвигов» Левасера …Меж тем на рассвете, примерно за час до отплытия, к «Ла Фудру» подошла маленькая туземная лодчонка. В ней сидел старый мулат в коротких звёздно‑полосатых штанах. Вскарабкавшись на борт, он передал Левасеру сложенный в несколько раз грязный клочок бумаги. Корсар развернул измятую записку с неровными прыгающими строчками и разводами от горьких слёз, написанную рукой дочери губернатора: О, мой возлюбленный! Меня доставили на голландский бриг [33] «Джонгроув». Он скоро выйдет в море. Мой жестокий отец‑тиран, или даже тиранозавр, решил разлучить нас на веки вечные и под опекой моего младшего блондина братца отправляет меня в дикую Европу. Умоляю вас о спасении! Освободите же меня, мой страстно любимый герой! Покинутая богом, брошенная вами, но горячо любящая вас Мадлен …Казалось, что эта страстная бабская мольба до глубины души растрогала «горячо любимого» героя. Нахмурившись, он окинул орлиным взглядом бухту, ища в ней голландский бриг, который должен был уйти в Амстердам с грузом кож и табака. И лишь где‑то далеко в пенящемся море ему удалось разглядеть небольшой белый парус. Он успел уйти довольно далеко за рифы, которые служили естественными стражами цитадели. – Моя киска там… – лицо француза побледнело, он пристально всматривался в море, а затем, не сдерживая более своего мерзкого темперамента, заорал на ни в чём не повинного старика: – Где же ты шлялся до сих пор, чёртова образина? Почему только сейчас явился? Кому показывал это письмо? Отвечай, убью! Перепуганный непонятным взрывом ярости, бедный мулат со страху не мог дать какие‑либо внятные объяснения. Злобно оскалив зубы, Левасер схватил несчастного за горло и, подняв над головой, дважды ударил затылком о планшир. Старику хватило и первого удара… – Выбросить эту дохлую дрянь за борт! – жёстко приказал негодяй. – Поднимайте якорь. Мы идём в погоню за голландцем. – Без балды, капитан. А в чём дело? – на плечо Левасера легла рука его лейтенанта – Каузака, плотного, коренастого, толстопузого и кривоногого бретонца, более похожего на французского бульдога. Пересыпая свой рассказ непристойной матерной бранью на всех языках, Левасер гордо сообщил ему, что он намерен предпринять. Каузак неуверенно поскрёб неделю не бритый подбородок: – Догонять мирный голландский бриг? На фига? Нам никто этого не позволит! – Какой дьявол может мне помешать? – вне себя от гнева и изумления вскричал Левасер. – Допустим, твоя собственная команда. Ну, а кроме нас есть ещё капитан Блад. – Никакого Блада я не боюсь… – А следует, знаешь ли! У него превосходство в силе, в мощи огня и в людях, и он скорее потопит нас, чем позволит без всякого повода разделаться с голландцами. Я ведь предупреждал, что у этого капитана свои закидоны, он не любит пачкать руки каперством. – Да? Может, он ещё приплачивает тебе двойное жалованье? – заскрежетал зубами Левасер. Не спуская глаз с далёкого паруса, он уже проклинал в душе своё содружество с Питером, одновременно прикидывая, как бы ему ловчее обмануть компаньона. Каузак говорил правду: капитан Блад ни за что не позволит напасть на дружественное голландское судно. Но ведь это можно сделать и в его отсутствие? Ну а после того, как всё закончится, ему придётся согласиться с Левасером: все свидетели на дне, поздняк метаться… Не прошло и часа, как «Арабелла» и «Ла Фудр» подняли якоря и вышли в море. Капитан Блад был удивлён, что Левасер повёл свой корабль несколько в иную сторону, но вскоре «Ла Фудр» лёг на ранее оговоренный курс, которого держалось, кстати сказать, и одетое белоснежными парусами судно, бегущее к горизонту. Голландский бриг был виден в течение всего дня, хотя к вечеру он уменьшился до едва заметной точки размером с булавочную головку на безбрежной глади океана. Курс, которым должны были следовать Блад и Левасер, вёл на восток, вдоль северного побережья острова Гаити. Всю ночь «Арабелла» тщательно придерживалась этого направления, но пиратский «Ла Фудр» под покровом темноты, подняв на реях все свои паруса, резко смылся, повернув на северо‑восток. – Может, всё‑таки не надо? Нас не поймут, – трусоватый Каузак ещё раз пытался образумить исполненного самовольства Левасера. – Чёрт бы побрал твою драную душу! – отмах‑нулся заносчивый капитан. – Судно остаётся судном, безразлично – голландское оно, немецкое, русское или испанское. Наша главная задача – это захват кораблей, считай, что всем достаточно этого объяснения! Лейтенант собирался сказать, что вот на русские корабли уж точно не стоило бы нарываться, но промолчал. В конце концов, понимая, что предметом вожделений Левасера является не сам корабль, а лишь девушка на его борту, он мрачно сплюнул с кормы в проплывавшего дельфина. Не попал, что ещё более ухудшило его настроение, но приказ есть приказ, и, ковыляя на кривых ногах, бретонец побрёл отдавать команде необходимые распоряжения. Уже на рассвете грозный «Ла Фудр» оказался на расстоянии одной морской мили от мирного «Джонгроува». Младший брат мадемуазель д’Ожерон, с ходу опознавший пиратский корабль Левасера, деликатно выражаясь, не на шутку за…волновался. На «Джонгроуве» подняли дополнительные паруса, однако Левасер, чуть свернув вправо, дал предупредительный выстрел перед носом брига. Храбрый, но не меткий голландец открыл ответный огонь, и пушечные ядра его кормовых пушек местами пробили пиратские паруса. Пока суда шли на сближение, «Джонгроув» успел сделать ещё один залп, но толку от этого было – один пшик… Пять минут спустя абордажные крюки крепко пришвартовали корабли борт к борту, и корсары с дикими криками начали перепрыгивать с палубы «Ла Фудра» на шкафут голландского судна. Это было легче, чем отобрать у ребёнка конфету… Капитан «Джонгроува», побагровев от гнева, ринулся к пирату, требуя объяснений: – Как фы смеете, месье Лефасер! – кричал голландец, топая ногами. – Это неслыканная наклость! Что фы запыли на моём корапле? – Ах, мон ами, мне нужно только то, что у меня украли. Но раз вы первыми открыли огонь, повредили мой нежный «Ла Фудр» и, кажется, даже убили четыре‑пять‑шесть человек из моей команды, то я забираю ваш дурацкий бриг в качестве военного трофея! Стоя у перил кормовой рубки, романтичная дура мадемуазель д’Ожерон, затаив дыхание, восхищалась своим возлюбленным. Вообще‑то, она и сама была достойна внимания: высокая, стройная девушка, обещавшая стать восхитительной женщиной; чёрные волосы; гордое лицо цвета слоновой кости; большие глаза, лучащиеся самыми искреннейшими чувствами. И маленький, как у канарейки, мозг… – Он просто няшка, чудо какой кавайный, ми‑ми‑ми!