Ха! Там на толстом, дорогом ковре — следы от кольчужных сапог! Два Провокатора были здесь! Если бы он рассмеялся — и он почти рассмеялся — это получилось бы дикое, квохчущее кудахтанье. Феликс никогда не испытывал такого страха. Такого гнева. Такого… омерзения. Он знал, что его лицо напугает проходящего незнакомца. Он знал, что он умрет. Он знал, он больше никогда не увидит Ее снова и он знал, он не сможет обладать Ею, если не пойдет дальше. Он знал, это было безумие. Это было потерей контроля. На этом престижном этаже два пути. Пожарная лестница на одном конце, полуоткрытые двойные двери в Губернаторские Апартаменты на другом. Он быстро взглянул на пожарную лестницу, затем смело двинулся по следам на ковре и распахнул дверь в апартаменты и затем просто остановился, ожидая, что что-то произойдет. Но ничего не происходило. Может и дальше будет так-же легко, а? Прекрасно. Он вошел в комнату. Великолепная комната. Антиквариат и импортные ковры поверх натертых паркетных полов и пятнадцатифутовые потолки и струящиеся прозрачные шторы развеваются с овеваемой бризом террасы. Терраса представляет собой длинную гостиную L-образной формы и там, в дальнем конце огромной комнаты, в тусклом свете от расположенных в центре города многоэтажек, были Кот и Адам, арбалеты в руках, полуприсевшие, рядом с распахнутыми французскими дверями. Феликс почти рассмеялся. Он почти крикнул им. Но он этого не сделал. Вместо этого, он посмотрел, что же они видят. Это было легко. Там был еще один набор французских дверей парадного входа, прямо рядом с ним, те же развевающиеся от горячего ветра прозрачные шторы, тот же бледный свет от возвышающихся напротив городских зданий, также открытых на террасу, где менее чем в тридцати футах, ближе к Феликсу, чем к Коту и Адаму, или к безопасной пожарной лестнице сидел Джек Кроу. На каменной скамье. Разговаривая с вампиром. Феликс подошел поближе и почувствовал как поднимающееся омерзение потекло через его глаза и ударило в голову. Клянусь Богом! Но это было прекрасно. Он забыл, насколько они прекрасны. Он был молодым и худощавым и светловолосым и высоким, лениво и небрежно развалившийся напротив четырехфутовых перил ограждения, огни какой-то стеклянной башни изящно освещали его суровые, но спокойные и манерно-изысканные черты. Белая рубашка и черные брюки и черные кожаные сапоги. Не такой-же наряд, как у божка в Клеберне. Но достаточно близко. Tа же мрачная элегантность. Та же низкопробная, сексуальная, декадентская, красивенькая… Пошел на хуй, божок. Пошел на хуй и все остальные, кто с тобой. И ты пошел на хуй, тоже, Джек Кроу, за то, что ты разговариваешь с ним. Разговариваешь с этим. Как будто это было человеком. Как будто это было лишь наполовину плохим. Как будто это было неправильно понятым или — «у-медали-две-стороны», а не мелкой, грязной, тараканьей душонкой. И тут он увидел, что арбалет Джека спрятан. Он лежал за скамейкой на которой тот сидел, прислонившись к огромному террасному дереву в горшке, и Феликс действительно почти рассмеялся из-за этого ничтожного, жалкого, всесокрушающего самообмана, из-за всего этого. Феликс прочел все, прямо сейчас. Увидел это все. Весь печальный сценарий. Что будет делать Кроу? Просто подождет здесь с оружием, раскинет руки, вопя — Укуси меня! — в ночи? O, нет. Нужно по крайней мере представить, что ты собираешься погибнуть благородно, не так ли, Воин Джек? Нужно совершить акт веры, Нечто, верно? Нечто, последний «смелый рывок», а не вывернутое наизнанку самоубийство, то, чем это является на самом деле. И он почти ушел прямо сейчас. Он почти оставил Джека Кроу с его презренной, тошнотворной, омерзительной маленькой Страстотерпной Игрой. Хa! Но что насчет Двух Провокаторов? Приняли стойку и готовы броситься и спасать его и обеспечить, чтобы трое, а не только один, попали в уродливый, безобразный ад. Разве можно оставить Двух Провокаторов, будь я не я?. Тем более, если я чертов третий? И он потерял контроль. Он услышал свое сердце и он мог видеть его биение, пульсацию в большом пальце, мертвой хваткой обвившимся вокруг рукояти Браунинга. Безумие. Но какая прекрасная ночь, подумал он. Правда, слегка жарковато. Затем он спрятал руки, вместе с Браунингом, за спиной и толкнул французские двери, распахивая их настежь и шагнул на террасу с таким шумом, как умел только он. — Эй, ты! Божок! Это правда, что у тебя хер больше не стоит? Тишина. Затем удивление в этих пронзительных глазах, затем понимание того, что было сказано. Вспышка гнева в них. — Феликс! — закричал Джек. — Феликс, нет! Что ты делаешь? — Это не только он! — подскочил Кот, выходя на другой конец террасы. — Кот! — завопил Джек, пораженный. — Это все мы, — добавил Отец Адам, присоединяясь к Коту. — Нет! — слабо прошептал Джек. — Нет… нет… — Что это? — осенило монстра. — Я здесь в ловушке? И затем он улыбнулся этой самоуверенной, прекрасной улыбкой. — Эй! — огрызнулся улыбающийся Феликс. — Расскажи мне про свой хер. — И затем, заговорщическим тоном: — Это не исправить, верно? И улыбка исчезла и обратилась в злую презрительную насмешку. — Ничтожный человечишка… С каким наслаждением я раздавлю тебя, ты истечешь кровью, твои предсмертные крики и твои… — Конечно, конечно, конечно, — перебил Феликс спокойно. — Но давай посмотрим правде в глаза. Ты можешь провернуть это довольно хорошо. Но когда дело доходит до этого… — И он изобразил безжизненный висяк пальцами левой руки перед своими чреслами. — Когда дело доходит до этого, это висит-болтается. Верно? Взрыв ненависти, даже с расстояния в пятнадцать футов, чуть не отбросил Феликса назад. Глаза почернели, потом покраснели. Рот широко раскрылся, когда он шагнул к нему. — Добро пожаловать, ничтожная дворняжка, яичный… — и из раскрытого рта полезли клыки — … желток… И смех, пронзительный как копье. Но Феликс только рассмеялся в ответ и выстрелил между этими гребаными клыками. — Хииахааааххх! И он зашипел и затрясся и выплюнул комок черной мокроты от боли и удивления и… ненависти — И Феликс выстрелил снова, прострелив ему грудь. И он отшатнулся назад, теряя равновесие и качаясь, и его ноги споткнулись о перила ограждения и… Он почти перевалился через них! И эта блеснувшая мысль, это желание, эта безумная надежда… Она остановила Феликса всего на мгновение, достаточное, чтобы монстр пришел в себя и обратил свое лицо к Стрелку и Феликс услышал, как выстрелил арбалет… но услышал и зверь. И он поймал болт. Он поймал его на лету, черт возьми! Феликс выстрелил снова, в плечо руки, схватившей болт. Плечо изогнулось и вздрогнуло и снова шипение и снова плевки черной желчью, и Феликс снова выстрелил в него, когда он рванулся к нему, и второй арбалет — Адам? Джек? — болт просвистел в воздухе и громко хрустнул, пробив грудь в центре, навылет и улетел дальше, в городские огни. Безбожные, нечестивые вопли наполнили ночь и город и их головы и неистовствующий монстр стал размытым пятном боли и ужаса и ярости, когда он подпрыгивал и дергался и пытался схватить, брызжа слюной и раздался еще один тонг и другой болт пробил его грудь сбоку, аккуратно рассекая ее по центру, и монстр разбрызгивал черную желчь и отшатнулся назад и снова врезался в стену и пошатнулся, потерял равновесие и… Да! Да! Вали, ты, залупа! Падай! Падай! И Феликс стрелял снова и снова, но выстрелы были столь малоэффективны по сравнению с деревянными кольями, пронзающими его тут и там! С фланга кто-то рванулся вперед! Джек идет! И Феликс хотел крикнуть — Нет! — но он не мог, он не мог. Это был их единственный шанс и он стрелял снова и снова, стрелял, опустошая магазин Браунинга, не допуская, чтобы монстр сохранил равновесие и тут еще Джек мчался на полной скорости но в последнюю секунду… В последнюю секунду он увидел Джека.