Повсюду – прозрачная гнусь, текущая в монстрах вместо крови. На полу, на стенах, каплет с потолка, с обломков арбалетных болтов. На полу разброс луж напоминал формой воронку. Широкий конец у двери, но там и поменьше жижи. Когда Команда зашла вглубь руин, оставшихся от комнаты, жижи становилось все больше, лужи лежали огромными жирными пятнами. Из опрокинутого кресла торчал арбалетный болт. В конце комнаты, у баррикады перед входом в чулан, жижа лежала на полу таким слоем, что трудно было идти, не оскальзываясь. Карл Джоплин дорого продал свою жизнь. Его тело лежало в чулане – иссеченное, измятое, избитое, скомканное, заброшенное в угол. Невозможно малый ком для такого большого человека. Лицо Джека в галогеновом свете казалось жутким – бледное, осунувшееся, зубы стиснуты. Бедный весельчак Кот выглядел еще хуже. Феликс вдруг понял: они изумлены. Поражены. Наверное, они всегда думали, что Карл переживет их всех. Они же оставляли его в тылу. Они же… Они же так любили его. Черт возьми. Как здесь тихо. Все молчат, двигаются медленно, осторожно. Слышен лишь свист ветра снаружи, да и тот уже унимается. Феликс заметил кляксу черной гнили на поломанном столе. Такую гниль отрыгивают раненые монстры. Захотелось найти тряпку, обтереть, но Феликс одернул себя. Пусть остается. Пусть твари вернутся сюда и посмотрят еще раз. Заботиться о теле пришлось Феликсу с Кирком и отцу Адаму. Кот с Джеком вышли наружу, встали под дождь. Адам объяснил, что надо проделать с телом: пробить колом, обезглавить. У Церкви есть древний ритуал упокоения как раз на этот случай. Там предусмотрено всё. Феликсу было гнусно и омерзительно. Но он не боялся, хотя взвинчен был до предела. Сердце колотилось в груди, мысли прыгали в разные стороны. Он и не думал о том, что делает, когда помогал запихнуть изувеченное тело в брезентовый мешок, предусмотренный Командой для таких процедур. И в то же время мелкая, но разъяренная добела, искрящая часть рассудка истошно орала: «Что, Феликс, тебе еще не хватило? Сколько еще нужно, чтобы ты поскорей свалил?» Но крик терялся в цепенящем безразличии. Он спокойно смотрел на отца Адама, пока связывали тело и выносили под дождь. Интересно, может, молодой священник и был главным ватиканским хранителем великих тайн Команды Ворона? Интересно, как он чувствует себя сейчас? Одно дело – читать про это. Другое – видеть. И третье – когда хотят разорвать твою личную глотку. Кот и Джек стояли рядом. За ними на фоне серых туч и вспышек молнии – очертания большого дома, в котором эта пара уже никогда не станет жить. Как-то эти двое выглядели меньше и слабей, чем раньше. Карла загрузили в трейлер. Джек сказал, что они с Котом возьмут «блейзер», поедут в отель и скажут Аннабель с Даветт. Затем все умолкли. Надо было идти и делать. А они молча стояли под дождем. – …Ты хочешь, чтобы мы встретились там? – наконец спросил Феликс. Джек устало покачал головой. – Нет, мы поедем к епископу. Все поедем. Он замолчал, затем глубоко вдохнул, глянул искоса, почти с испугом, на разбитую дверь. – Увидимся там, – сказал он. Феликс подумал, что для такого громилы голос на удивление тонкий. Кот с Джеком забрались в «блейзер» и уехали. – Черт возьми, – подумал Феликс, глядя на удаляющийся красный свет машины. – Черт же возьми! Он представлял, что эти двое сейчас думают. Как их гнетет и плющит чудовищное чувство вины. И что сейчас встает у них перед глазами. Перед ним тоже вставали воочию последние минуты. Он представил Карла, глядящего на сработавший детектор и знающего, что уже слишком поздно удирать, а потом лихорадочно баррикадирующего дверь, затаскивающего оружие в чулан, а потом баррикадирующего и его – и знающего, что ни от чего, абсолютно ни от чего, не будет толку. А ведь там, одному, в чулане, невозможно было ни надеяться, ни думать, ни мечтать, ни молиться о том, чтобы пришли друзья, чтобы спасли. А когда он понял, что уже слишком поздно для спасения, – возненавидел ли он всех? Простил ли? Простил ли он меня? Простил ли бы сейчас, если бы выпал такой шанс? …Черт же возьми… Глава 24 Епископ обосновался в тяжеловесном тюдоровском особняке, объединенном просторным, уставленным скульптурами парком с собором Святого Луция – самым большим и богатым католическим храмом Далласа, с балконами, колокольней, несколькими витражными окнами. От них лилось в дождь разноцветное сияние. Феликс подумал, что отними электрический свет – и вид запросто такой же, как двести или триста лет назад. Когда сворачивали на широкий загибающийся кольцом проезд к особняку, Кирк заметил: – Кот не любит этого типа. Говорит, слишком он возвышенный для нас, грешных. – Думаю, вы обнаружите, что сейчас у него другое отношение к нам, – хмурясь, сказал отец Адам. Кирк кисло улыбнулся: – Кот говорил и об этом. Мол, вы ему предъявили, кто он в вашем табеле о рангах и кто вы. Священник покачал головой: – Он поразмыслил о себе и о нас – и изменился. Кирк, люди потому и становятся священниками, что могут менять себя ради других людей и Бога. Помощник шерифа благодушно пожал плечами. Его шевелюра казалась багровой в свете, сочащемся из-за парадной епископской двери. – Я – первым, – предложил отец Адам. Феликс кивнул, закурил, наблюдая, как священник скачет через лужи. – Феликс? – прошептал рядом Кирк. – Нам и в самом деле придется отрубить ему голову? – Похоже. Кирк вздрогнул, отвернулся к окну. – И кто будет рубить? – Ворон, наверное же, – хмуро ответил Феликс. – Он может. – А если не сможет? По мне, скверно он выглядит. – Тогда кто-нибудь другой. – Ты? Феликс ошарашенно уставился на него. – Почему я? – Но ты же второй по старшинству. Феликс посмотрел на него еще секунду, отвернулся. Господи Иисусе! Они это вбили себе в головы? Я, собравшийся линять отсюда? И тут же напомнил себе, что собирался, да так и не собрался. А теперь твари нашли и храброго стрелка. Дерьмо. Тем более надо драпать, и поскорей. Только внутри паскудно. Будто виновен перед кем. А я ни перед кем не виноват. Правда. Ни перед кем. Твою мать. Он яростно расплющил окурок о встроенную пепельницу. Сзади окатило светом фар – подъехал и встал «блейзер». Феликс переглянулся с Кирком, вылез наружу, поздороваться. Кот выглядел жутко: лицо серое, мучнистое. А вот Ворон, на зависть бодрый и здоровенький, расправил широченные плечи, весь как штык… хотя, нет. Гляньте в глаза. Будто провалились в черноту, слепые и тусклые.