Утром Сормахом было объявлено, что мы идём на Уржум. Через час руководством дружины были получены сведения о том, что степановский гарнизон Уржума покинул город и двинулся куда-то под Шурму. Нам было велено оставаться на месте ввиду неопределенности обстановки. Ну, на месте, так на месте. Кому как, а мне есть чем заняться. Раненых у нас хоть и было не много, но я-то — один. Пока, кого требовалось, перевязал, время к вечеру и подошло. Почему долго возился? Одному-то перевязывать очень неудобно. Тут руки помощника очень требуются. Уже в сумерки стало известно, что товарищ Бабкин взял Шурму после непродолжительного её обстрела из трёхдюймовок. Мы ужинать уже, чем Бог послал и реквизировали, начали, а тут сверху очередное указание поступило — из-за того, что Уржум сейчас в оперативном отношении никакой роли не играет, туда нам двигаться не надо. Дружине Сормаха было предписано занять подступы от Аркуля до Турека, загородить степановцам отступление из-под Шурмы. Понятно, не одной нашей дружине, а в числе других красных частей. Вот такая дребедень целый день… Почти до самого утра, дружина то двигаться начинала, но своё движение прекращала. В бой мы так ни с кем и не вступили. Я, если честно, воевать и не рвался. У меня ещё золота не один пуд припрятан. Убьют — пропадет оно без пользы… На рассвете, однако, чуть кровушку и не пролили. Со стороны Вятки подошел 1-й Полтавский кавалерийский полк под командованием товарища Зусмановича, а Сормах подумал, что это степановцы. Хорошо, вовремя успели разобраться. Бывший с Полтавским полком товарищ Одинцов своей властью нам опять направление движения изменил и отправил дружину в Уржум. Наша задача — навести и поддерживать в городе порядок. Будем мы там опорой и железной рукой советской власти. Я опять над своей жизнью стал не волен, а превратился в винтик военной машины. Ну, не в первый раз… Начальник Уржумского гарнизона выделил под штаб дружины дом Кошкина на Тургеневской улице. Там же, на первом этаже, был развернут и мой лазарет. Работы у меня прибавилось. Это, в Уржуме — советская власть, а в самом уезде и у соседей было весьма неспокойно. То тут, то там постреливали. Не всем власть рабочих и крестьян — матушка родная. По этой причине мне пришлось в месте нашей дислокации даже небольшую операционную оборудовать. Пациенты-то не с геморроем или отитами ко мне поступали. Наиболее подходящей в доме Кошкина оказалась комнатка с окнами во двор. Это меня и спасло. Раненых чаще всего в мой лазарет ночью или под утро привозили, вот, как и сегодня случилось. — Иван Иванович, вставайте… Василий Агафонович, возрастной санитар из бывшей уездной земской больницы сейчас у меня в помощниках. Он меня из объятий Гипноса и вырывает при поступлении очередного пациента. Он — тоже мобилизованный. Теперь тут много чего мобилизуют. Не только лошадей у кулацкого элемента. Нет, сознательное население красноармейцам и само много чем помогает, тем же продовольствием, фуражом и даже лаптями, но кое-чего советской власти приходится и мобилизовывать. — Вставайте, Иван Иванович. Раненого привезли. — тормошит меня Василий Агафонович. Мля… Хоть воззвание пиши и на каждом углу расклеивай! Побойтесь Бога, господа и товарищи, хоть ночами-то не воюйте, дайте доктору выспаться! Инструментария у меня теперь достаточно. Мобилизовали его в моё пользование из уездной больницы. Нет, он там тоже нужен был, но помощь раненым — это сейчас первоочередное, советская власть, но на кончиках штыков красноармейцев держится. Ранение было не тяжелым, и когда я уже пулю извлёк и рану зашивал, началась стрельба, а потом чьи-то злые руки ручную гранату с улицы в окно штаба дружины бросили. Ударной волной даже дверь в мою операционную распахнуло, хорошо ей мне по спине не попало, но вперёд меня всё же шатнуло. Еле и устоял. — Стол хватай, в угол тащи! — скомандовал я своему санитару-помощнику. Операционный стол у нас не настоящий, обыкновенный обеденный. Лучшего в доме Кошкина не нашлось. Его я и для своей работы приспособил. Застилали мы его простыночкой, а дальше вперёд и с песней… Василий Агафонович с одной стороны, я — с другой, раненого на столе в угол и оттащили. Понятное дело, стерильность своих рук я нарушил, но сейчас не до стерильности. Только от проема двери в углу комнаты мы спрятались, как нападавшие на штаб ещё одну ручную гранату с улицы забросили. Вовремя мы в угол переместились, а то бы осколками посекло. Нападение дружинники отбили, я с раненым дела закончил. Однако, с товарищем Сормахом утром всё же переговорил. Попросил лазарет в больницу перевести. Ввиду ночных событий мне не отказали. Глава 30 Реализация моих замыслов Житие мое… Как у пешки на шахматной доске. Через черные и белые клетки несут меня события гражданской войны. Я, кстати, и не сопротивляюсь. Использую их мощь и энергию в своих интересах. Это, пока мне выгодно. Так сэнсэй в Японии учил. Когда дуют ветры, говорил он, надо не стены строить, а мельницы. Изменится ситуация, будем действовать по-другому. В Уржум мне всё равно надо было, а тут — на кораблике, под охраной. Что, мог где-то и пулю словить? Так это — сейчас в любом месте легче-лёгкого. Не сам куда-то пойдёшь-поедешь, так беда к тебе под окно быстренько подскачет. Работа мне нужна была? Нужна. Так вот Сабанцев и поспособствовал. Зря я его в душе клял и ругал, он мне доброе дело сделал. Можно сказать, по специальности трудоустроил. Зачем мне в Уржум? Если хочу я гражданскую в селе Федора пересидеть, а потом и в новую жизнь после неё вписаться, надо кое-какие документы в уездном архиве уничтожить. Те, которые деятельности уездного воинского начальника касаются. На японскую-то я отсюда как Воробьев Иван Иванович уходил. Уничтожу я этот следок и ищи меня свищи. Ночное нападение на штаб дружины, где мой лазарет был размещен, тоже мне на пользу оказалось. Сейчас я со своими пациентами в уездную больницу перемещен, лишние глазоньки за мной не наблюдают. Где уездный архив расположен, я уже узнал, так что ближайшей ночью в нём полыхнёт… Кстати, полыхнуло и было на деяния белобандитов и их приспешников списано. Ну, и ещё есть один элемент в моей многоходовочке. Имя и фамилию официально сменить. Для этого и письмо к куму от Федора мне было нужно. Имена и фамилии сейчас тут многие меняют. Старый мир таким образом до основания разрушают и внедряют в повседневную жизнь символы новой эпохи. Особенно в отношении имен для девочек-женщин чудят. Хоть стой, хоть падай… Даздраперма — от «Да здравствует Первое мая!». Даздрасмыгда — от «Да здравствует смычка города и деревни!». Дотнара — «дочь трудового народа». Правдина, Ноябрина, Социала… Последнее женское имя, от «социализм». Мне мужское имя в духе времени требуется, если женское возьму — не поймут. В ходу тут сейчас традиционные ценности. Здесь тоже есть из чего выбрать. Даздрасен — от «Да здравствует седьмое ноября!». Ревволь — «революционная воля». Ревдар — «революционный дар». Аврорий — по названию крейсера «Аврора». Круто? Позднее ещё круче будет. У нас в институте дома один из преподавателей с именем Кукуцаполь имелся. Расшифровывалось имя проще простого — «кукуруза — царица полей». Пока тут такого имени нет, при Никите Сергеевиче оно появится. Тогда же девочек Нисерха начнут называть. От сокращенного имени, отчества и фамилии Хрущева. Мы с кумом Федора на Нинеле остановились. Нинель — это обратное прочтение слова «Ленин». Отчество тут не меняют, от родного отца не открещиваются, а вот с фамилией надо подумать. Поменять Воробьева на что-то более звучное. Тем более, эта фамилия мне чужая, она мне с найденными документами около железной дороги досталась. На третьем стакане мы с кумом Федора Терентьевича решили, что самая лучшая фамилия — Красный. Красный Нинель Иванович. А, что? Весьма и весьма… Теперь на переименование мне разрешение военного комиссара Уржума Сормаха надо получить. Я у него как доктор военного лазарета в подчинении. Кстати, Сормахом он тоже не так давно и стал. При рождении фамилию Сорокин получил. Подпольную революционную кличку имел — Махалов. Вот, Николай Гурьянович, когда красногвардейскую дружину организовывал и взял себе звучный псевдоним — Сормах. Военный комиссар возражать не стал. Похвалил даже. Вот де, не после полной победы пролетарской революции я новые имя и фамилию беру, всем сердцем к ней примыкаю, а в самые что ни на есть трудные времена — Колчак в двадцати верстах от города… — Поздравляю, Нинель! — Сормах потряс мне руку. — Поздравляю! — к военному комиссару его телохранитель Сабанцев присоединился. — Хорошо звучит — Нинель Красный! Кум Федора без промедления мне бумагу оформил с новыми фамилией, именем и отчеством. Исчез с просторов России Иван Иванович Воробьев, а возник в Уржумском уезде новый житель — Красный Нинель Иванович. Всё честь по чести, законно и официально. Когда в село Федора я вернусь, Нинелем Красным в поселенные списки и впишусь. Тут с этим делом при советской власти в сельской местности со времен императора пока ничего не изменилось. Как моя бабушка-антисоветчица — по словам деда, говорила, такая система вплоть до конца пятидесятых годов существовала. Колхозники только тогда потихоньку начали паспорта получать. Только в семидесятые все граждане СССР стали иметь паспорта. У меня такой в общежитской тумбочке и остался. Глава 31 Наступление на Турек — Нинель! Собираемся!