— Кто отправил? — Кто-то сказал… Внятного ответа на этот вопрос не было. Может кто-то насчёт меня черные мысли имел? Белым откуда-то стало известно, что я и Сормах вдвоем засаду на берегу реки перебили. После этого за наши головы награду назначили. За Николая Гурьяновича — пятьсот тысяч рублей, а за меня — двести пятьдесят. Сормах ещё смеялся, что меня к пулемёту приравняли. Именно столько, двести пятьдесят тысяч рублей, белые платили тому, кто с пулемётом на сторону народной победоносной армии перебежит. Тут сейчас вообще всё как-то перепуталось. Одни и те же люди, то за белых, то за красных воевали. Особенно те, кого насильно мобилизовывали. Дезертиры с той и другой стороны в лесах скрывались, кто на них наткнётся — с тем и перестреливались. Мужички, что себе на уме, принимая во внимание смутные времена, не оставляли без внимания обозы той и другой воюющей стороны. В общем, били белых пока те не покраснеют, красных — пока не побелеют. Может из-за назначенного вознаграждения я в полуроте и оказался, а там меня предполагалось спеленать и к белым переправить? Вполне, не исключен и такой вариант… Полторы недели на участке дружины мы в ступе воду толкли, а потом пришел приказ из штаба дивизии уржумского направления о переходе в наступление. Донаурово, Климино, Астраханово, Селино — один за другим брали мы под свою руку населенные пункты. Радоваться бы, что побеждаем, но у меня что-то совсем никакой радости не было. Настроение было никакусенькое… С чего, веселиться-то? Свои своих жизни лишают. Женушек и детишек сиротят. Скоро ли уж всё это кончится? Для меня нахождение в дружине завершилось в Аркуле. Словил я пулю и был отправлен в тыл. Глава 35 В роли пациента Аркуль тогда мы уже почти заняли. Белые начали сдаваться в плен, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Несколько групп, состоящих в основном из офицеров, пошли на прорыв. Одна из них — почти прямехонько на лазарет и вышла. Не специально, просто так у них получилось. Времени у белоармейцев на остановку не было, поэтому лазарет они только на ходу обстреляли и дальше двинулись. С моим счастьем мне пуля и досталась. В правое плечо. Ничего серьезного повреждено не было, но из строя я выбыл. Меня отправили в тыл, а наша дружина в составе Уржумского имени товарища Блюхера полка продолжила гнать неприятеля по Сибирскому тракту в сторону Перми. На лечение я попал в Уржум. В госпитале, который был развернут на базе бывшей земской больницы, всё мне было знакомо. Не так давно я в нём сам и хозяйничал, а вот сейчас находился в роли пациента. — Товарищ Красный, на перевязку! Сестричка, что сейчас пришла за мной, имела рот до ушей. Улыбалась мне и пальчиком сексуально поманивала. Сейчас де, сейчас, поперевязываю я тебя, доктор. Я к разряду лежачих раненых не относился, поэтому местные эскулапы, что прибыли в Уржум с войсками, припахивали меня для консультаций. Правильно, имеющиеся ресурсы надо на все двести процентов использовать. В ходе посещения отделений госпиталя оказалось, что подавляющее число его пациентов… — белоармейцы! Между ранеными и больными красными и белыми никто в госпитале различия не делал, они находились в одних и тех же палатах, питались из одного котла, сидели в общей очереди на перевязку. Белоармейцы и красноармейцы на одной и той же лавочке рядком сидючи свои организмы самосадом травили, мирно беседовали, что-то общее обсуждали. Мне, если честно, такое было удивительно. Прочий же медперсонал сия ситуация совершенно не напрягала. Интересно, после выписки, те, что белые, снова в ряды своей армии вольются? Меня в госпитале, и наши раненые, и бывшие противники, замучили расспросами. Про Сормаха им расскажи. Про его волшебную сабельку. Ну, или шашку. Кто как свой запрос формулировали. Про сабельку… Так, а что в ней волшебного? — Что ты, Нинель, разве не разу не видел? Что я должен был такого видеть? Какие чудеса? Тут сами те, что вопросы мне задавали, и начинали рассказывать. — Едет однажды Сормах, едет лесом на своем боевом коне. А шашка его сверкает золотом и алмазами так, что свет кругом от этого аж даже ночью. И вся сила-то у Сормаха от этой шашки была. Только далеко не все об этом знали. И вдруг на него со всех сторон набросилась бандитская нечисть. А он как выхватит из ножен эту шашку, от которой искры сыплются во все стороны, да как размахнется! А она, эта шашка-то, как молния сверкает. И все белые со страху повалились, а многие из них порубленными оказались… — Да, ну… Есть у Сормаха наградная золотая шашка, но искр я никаких не видел… Может, смотрел плохо, — отшучивался я. — Таишься, не рассказываешь… — не верили мне. Надо сказать, за боевые отличия в дружине мне тоже кое-что перепало — кожаная тужурка и кавказский кинжал. У молодой советской власти своих орденов и медалей пока нет, вот и награждают всяким-разным. Кстати, тужурки мы получали одновременно с молодым командиром Василием Чуйковым. Даже поменялись ими. Мне наградная тужурка маловата была, а Василию его — великовата. Вот мы и устроили обмен для взаимной выгоды. Так что я сейчас в чуйковской щеголяю. — Товарищ Красный, раненых привезли! Не удалось мне спокойно перекурить, опять постоянно улыбающаяся медсестричка по мою душу прибежала. Сейчас что-то я на её лице улыбки не вижу. — Товарищ Красный, пойдёмте скорее! Много раненых! Откуда их много-то взялось? Вроде, на нашем участке фронта всё спокойно в последние дни было, ни о каких битвах вестей не поступало? Я поспешил за медсестрой. — Пойдёмте, пойдёмте скорее! — на ходу та то и дело оборачивалась, рукой мне махала. Стоп. Куда-то не туда она меня ведёт! Раненых обычно к главному входу на телегах подвозят. Я стоял на заднем крыльце больничного здания. Ну, и где тут какие раненые? Никого не видно… — Глафира, что за дела? — только и успел спросить я. В этот момент мне сзади по голове и прилетело. Глава 36 На телеге Мля… Колеса-то у телеги лучше смазывать надо… Крайне неприятный звук проникал под мою черепную коробку где-то в области затылочной кости и доставлял… Хрен знает, что доставлял, сразу и не опишешь, но голова от этого просто разрывалась на части. Пора бы мне на затылке ещё один глаз отрастить, а то года не проходит, как меня сзади по голове бьют со всеми вытекающими последствиями. Так когда-нибудь и ухайдакают… Сходил, называется, осмотрел поступающих раненых… Кто меня на этот раз приголубил? Пересиливая приступы подступающей тошноты я начал прикидывать, кто это мог быть. Список получался большой — от бьярмов, лишившихся золотых зверьков, до казанского комиссара. Более чем за десять лет нахождения в этом мире успел я накопить недоброжелателей. — Ну, Глафира, скоро заживём… Глафира? Не сестричка ли из Уржумского госпиталя? Всё поулыбывалась мне, а тут, сука, под молотки подвела! Что я ей такого сделал? С непристойными предложениями не приставал, не ругал, хотя и было за что. Перевязки она делала больновато, как кукле, а не живому человеку… — Ещё одну лошадку купим, корову… Тут началось перечисление будущих покупок. Причем, говорил невидимый мне мужик, а не Глафира. Кроме лошадки и коровы предполагалось ещё приобрести новые сапоги, дрова и картофель. Ну, дрова покупать… Совсем ленив мужик-то. По нынешним безвластным временам взял их и сам заготовил — руки-то не отвалятся. Понятно, немного по-тихому, а то всяко может быть. — Куда его сдать-то надо, далеко ещё? — это уже голосом медсестрички было сказано. Мля! Это меня продавать везут!!! Причем, не в поликлинику на опыты, а на самый настоящий убой! Белоармейцы сначала за меня объявили награду в двести пятьдесят тысяч, а уже через месяц ввиду обесценивая денег — триста пятьдесят. Причем, не совзнаками, местный народ не очень-то им и доверяет, а старыми деньгами царского образца. Впрочем, они сейчас недалеко от совзнаков ушли. Людишки на базаре теперь императорскими пятисотками рассчитываются, которые они при царе-батюшке даже в глаза не видывали. Большевики, кстати, эти старые деньги и печатают. Причем, в огромном количестве. Дурят народ.