Не убрала Варвара руки своей. А надо было, наверное. Потому что дальше сердце у неё едва не улетело куда. Потому что смело слишком Тихон к ней наклонился. И подумать Варя ни о чём не успела, как прикосновение на губах самых у неё возникло. Которого ещё ни разу не было. Да которого в жизни ни с чем не перепутаешь. *** Стук раздался. Тихий, слышный едва-едва. Только у Вари сон чуткий, так что сразу поняла она — есть кто-то снаружи избяной. Не испугалась только. Защекотало чего-то в груди. А на лице улыбка сама собою проступила. Будто через стены может Варвара видеть. Принялась она тогда ставни отодвигать. Тихонько, чтоб родителей с бабкой не разбудить. Им-то знать, кто там пришёл, не надобно. — Здравия! — заместа холода вечернего теплом Варю обдало. И от голоса знакомого, и от шёпота человеческого. — Тебе тоже не хворать, — не смогла Варя не улыбнуться, Тихона в темноте ночной оглядывая. Не совсем, правда, тёмной — всё-таки светать начинает. Так что видно Варваре, как свет на лике Тихоновом играет. Отчего ещё красивее он Варе кажется. А может и не от этого. — Чего это ты тут делаешь? — снова Варя заговорила. А у самой сердце трепещет. И сил с места сдвинуться нету. Не говоря уж о желании. — Цыплят собираю. Какие такие цыплята? И чего их собирать? Да какая разница. Цыплята — значит цыплята. Долго ли, коротко ли так стояли — Варя с одной стороны. Тихон — с другой. Да потом Тихон упёрся-таки руками в раму оконную. И вымолвить Варя ничего не успела, как перемахнул друг её сердечный внутрь избы. Легко так, не слышно почти. Сапоги только по полу шаркнули. А Варю отчего-то смех разобрал. Да такой, что пришлось кулак зубами закусить, чтоб всю избу и не перебудить. И Тихон, глядя на неё, посмеиваться начинает. Так вдвоём, сами не зная о чём, и похрюкивают. И радостно обоим, но и оторопь берёт — вдруг проснётся кто. А Тихон вдруг и перестал. Не видно Варе толком, а всё равно знает — глядит на неё. И очей-то его в темноте не различишь, а всё одно — замирает у Вари всё от этого. И щёки огнём горесть начинают. Чего уж говорить, когда руки прохладные на плечи ей легли… Вроде девкам отбиваться надо от обращения такого. Голосить положено. Только не будет Варя такого делать. Какое ей дело, чего там другим положено. У них же такого Тихона нет… И не к ним лик его тёмный наклоняется. Только дыхание осторожное по лицу ползёт. Тайну какую-то нашептать обещает. Тут шум резкий всю тайну и разодрал в клочья. И до боли у Вари глаза вылупились — явственно она услыхала шаги по полу. Короткие да частые. Тяжёлый. Тихон тоже не глухой. Рысью в сторону отпрыгнул да метнулся к окну растворённому, что тот чёрт, только от Ильи Пророка. Со скрипом деревянным и вылетел. Будто его и не было. А вот бабка Варина появилась. Простоволосая да с лицом заспанным. Глаза не двигаются почти, будто сон ещё старая досматривает. Видала чего? Не видала? Некогда Варваре разбираться — за плечи ухватила она бабушку: — Спать, ба, спать ещё надо — рано! Развернуть её обратно норовит. А та не разворачивается. Это по виду только малая она, а не деле будто камень у ней внутри — с нужного пути не свернуть. Так что лупешит бабка дальше глазами сонными. — Чего за шум здесь? — сурово вопросила. — Собаки! — сама не поняла Варя, что выдала. — Собаки бегали. Из соседского села. Бешеные, наверно — все хвосты в репьях. А сейчас убежали. Убежали и всё. — Убежали? — недоверчиво Анисья переспросила. — Ладно… И развернулась всё-таки под Варвариными ухищрениями. Спать обратно потопала. Собак-то всё равно нету. А Варя стоит — ни жива, ни мертва. Не верит даже, что всё вот так вот просто закончилось. Но радуется, конечно. И слышит, как со стороны улицы смех тихий раздаётся. Видно, слышал Тихон про собак. А Варя постояла-постояла… Подумала-подумала… Да и сама в окно раскрытое на улицу полезла. Холодом ночным ещё веет по земле. Да позёмка водянистая по земле туманом ползёт. Глядь — и скрывает травы да кусты мелкие. Буто и не бывало их. Затревожиться бы может Варваре. Да только кто ж тревожиться будет, когда сердце от радости заходится? Когда закричать охота во всю глотку? Нельзя только кричать — зачем народ поднимать раньше времени? Да и не нужен им с Тихоном народ — вдвоём хорошо. Тихон всё вперёд забежать норовит, руки по сторонам расставляя. По колени в позёмку серую уходя. И не боится в ней сгинуть. А Варе тогда чего бояться? Разве что дома хватятся… Ну, так бабка сама жаловалась, что Варю не сватают… Подбежали они к реки кромке. Розовым, хрустальным уж она покрывается. Свежестью дышит. Травы на берегу её не шелохнутся, будто покой утренний берегут. Тишина стоит, какую портить жалко. Даже они с Тихоном на шёпоток перешли. — А тут, говорят Леля[1] купаться любит, — Тихон Варе сказал. — А кто вместе с ней купается… — Варя тихонько ближе к Тихону подобралась. — Того ТОПИТ! Схватилась она за локоть чужой, напугать желая. Да только не пугливый Тихон. Так что перехватил Варвару за талию. Насилу выпуталась. И на берег присела, коленки к подбородку подтягивая — от зябкости. Опустился рядом и Тихон. Посидел немножко, а потом за пояс чего-то свой схватился. Принялся его развязывать. Вот уж отбросил его в сторону. За рубашку свою вцепился сзади. Видит Варя только как спина голая его проступила. Отворотиться поспешила, который раз уж жар внутри ощущая. Да не вертухалась, пока шаги его по песку влажному не прошлёпали. Тогда ток и увидала Варвара, что и рубаха, и штаны, и сапоги Тихоновы рядом с нею остались. А сам Тихон уж в воде холодной скрывается. Фыркает, пошатывается на ходу. И всё удаляется. Варе даже грустно от зрелища такого стало. — Утонешь — домой не приходи! — в спину она ему велела погромче. А Тихон махнул ей только, прежде чем с головою окунуться. Страх тогда натуральный Варвару разобрал. Ночь почти. Темно. Вода, что стеклянная. Тихон только что поглотила. Круги только по ней пошли. И Варвара одна на берегу осталась. Будто и не было Тихона на свете этом. Подскочила Варя на ноги. К самой кромке подошла — так что вода почти ног самых касаться начала. Гладкая она снова стала. Бездушная. Спрятала Тихона. Да где ж он? Ещё зорче глаза у Варвары стали, острее. Дошло почти осознание… Вон он. Вынырнул. Далеко от того места, где окунался — видать плыл ещё под водой. Водяной несчастный. Отлегло тогда у Варвары. А Тихон давай плескаться, что рыба огромная. Выгибается в спине, заныривает. Отфыркивается, волосы потемневшие поправляет. Да Варе вроде говорит чего-то — ей и не слышно толком. Накурнался вроде. Спокойней уже ближе к берегу подплыл. И рукой Варе махнул: — Залазь! А светлеть уже стало. Так, что видно лицо его наглое стало. — Вот ещё! — Варя аж отшатнулась от берега. — А вдруг тебе потом жениться придётся! Ничего ей Тихон не ответил. Только водой в Варю плеснулся. *** Народу на ярмарке — не протолкнуться. Солнце весело запекает, лучами среди людей путается. Обогреть всех да каждого старается. Чтоб у каждого на лице веснушки горсткой рассыпались. Да волос выцветал, рыжел. Чтоб как у Тихона становился. Где же, кстати, Тихон этот? Не может ведь никто, покуда с головою дружит, дня ярмарочного пропустить. Да только петушки леденечные всё над Варей посмеиваются — ищи, мол, ищи. Мы-то есть, а рыжего твоего чего-то не видать. Язык им Варвара украдкой показала. Вас-то, мол, съедят, и следов не останется. От настоящих курей — и то толку больше. Так что не обращает внимания Варвара на петушат этих. Тут изменилось чего-то на ярмарке. Гомон разнопёрстный, лай собачий, трекотанье птичье будто единую мелодию приобрели. И направление общее. Столб ярморочный — он для развлечения народного делался. Чтоб на нём подвесить вещи, а кто желает их — залезал да брал себе. Вот только не сразу и взять их получится — столб-то скользкий. А то б каждый дурак так с сапогами домой уходил. Ежели крепкий дурак достаточно. А народу и весело на это смотреть — шутка ли, другой позорится? Тихон такие игры завсегда обходил — ему и сапоги халявные ни к чему были. Да теперь… Как Варвару в толпе увидал, будто сил прибавилось. Грудь молодецкая сильнее задышала. Плечи с ногами раззуделись. Да так, что не удалось на земле устоять — так и потянуло Тихона наверх. К сапогам злосчастным. Это оно с земли близко кажутся. А как начнёшь, словно жук, всем телом перебираться. Обхватываешь столб этот изо всех сил, а он всё как не родной — выскользнуть норовит. Да уж и не выпустишь — до середины долез почти что. Солнце макушку припекает. Пот глаза заливает. Тело уж дрожит. А назад нельзя. И зачем только Тихон сюда карабкаться начал? Сам не понял, как до верха добрался. Да как норову хватило за красный каблук ухватиться. Чего-то с низу заголосили сильно, зарадовались. Глянул тогда Тихон вниз — мать честная! Высоко-то как! Люди мелкие, что свистульки детские. А небо близко совсем. И сапоги уж на плече болтаются. Спускаться что ли? Или тут остаться. Аж самому Тихону смешно стало. Да не будешь же здесь гнездо вить. Пришлось спускаться. Вроде и сил прибавилось у Тихона? По крайней мере, легче спускаться было, чем подниматься. А внизу уж Варварка смеялась. И подумалось Тихону, что за смех такой он ещё б на столбы такие десяток раз слазить согласился. ***