Из письма мисс Уилкокс, адресованного миссис Норидж 16 октября 18.. года Дорогая Эмма! Начну с хорошей новости. Твой совет ложиться спать сразу после ужина оказал воистину чудотворное воздействие! Кто бы мог подумать! Спустя четыре дня я действительно чувствую себя намного лучше. Дом перестал казаться мне чудовищем, опутывающим меня своими щупальцами и тянущим в бездну. Не стану скрывать: твое письмо удивило меня, особенно пункт, касающийся молока. Я постаралась выполнить все условия, но кое-что мне все же не удалось. Первая неудача постигла меня с церковной службой. Сегодня утром я встала рано. Дом был погружен в сон – во всяком случае, так мне казалось. Следуя твоим наставлениям, я оделась, не поднимая шума, и выскользнула за дверь. Я миновала сад, вышла за ворота и уже мысленно сочиняла тебе хвастливое письмо, повествующее о легкости, с которой все получилось, как вдруг меня схватили за руку. Это была Коллидж. Эмма, я убеждена, что эта женщина во власти безумия. Несмотря на возраст и видимую дряхлость, она вцепилась в меня с такой силой, что на моем запястье остались следы ее пальцев, тонких, как паучьи лапы. «Вам нельзя ходить туда, мисс, – повторяла она. – Вокруг много злых людей, они обидят мою малютку». Я попыталась вырваться… Не тут-то было! Эта невообразимая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Свежесть утра, звонкое птичье пение, – и бормотание старухи, увещевавшей меня, как ребенка. Эмма, она испугала меня. Я позволила ей отвести себя обратно. Она буквально тащила меня за собой! Мой слабый крик о помощи растаял в воздухе – Генриетта спала крепким сном, а кухарка… Кухарка глуха. Заперев двери дома, Коллидж тотчас успокоилась. Глаза ее, лихорадочно блестевшие, потухли. Она ушла – уползла в свою нору, точно паук, добывший муху. А я – о, я еще долго не могла прийти в себя! По счастью, со мной было твое письмо. Перечитав его, я увидела, что ты предостерегаешь меня от излишней настойчивости в выполнении твоих требований. Поэтому я смирилась с первым поражением и принялась осматривать комнаты. Здесь меня поджидала вторая неудача. Я рассказывала тебе, что в доме два этажа. У слуг отдельное крыло, но сейчас оно пустует: Коллидж и кухарка обитают в каморках возле кухни. Кроме того, есть подвал и чердак. Комнаты на первом этаже, где мы живем, открыты. Я обошла их все, прислушиваясь к тишине за моей спиной. Ах, Эмма, порою мне кажется, что я схожу с ума. Мне чудилось, будто я слышу тяжелые шаги покойного Брадшо и ощущаю на себе его тяжелый ненавидящий взгляд. К счастью, ни одна живая душа не препятствовала мне в моем исследовании. Внизу я нашла большой винный погреб. Покойник предпочитал кларет и бургундское – вот все, что я могу сказать о его привычках. Затем я изучила чердак. Он пуст, как ты и предсказывала. Быстро убедившись в этом, я спустилась на второй этаж. Невозможно отделаться от чувства, будто здесь только что закончилось отпевание. Вообрази: длинный сумрачный коридор, безмолвные портреты, под которыми белеют лилии. Сколько цветов! И пронизывающий холод, какой бывает в старой заброшенной церкви. Окно в конце коридора день и ночь распахнуто настежь. Я пыталась закрывать его хотя бы перед сном, из опасения, что в дом проберутся воры, но Генриетта заметила это и решительно воспрепятствовала мне. Она твердит, что ей нужен свежий воздух. Однако окно в ее спальне на первом этаже закрыто. Все до единой двери на втором этаже были заперты. Ты советовала позаимствовать ключи у Коллидж, но, оказавшись перед ее каморкой, я ощутила, что меня бьет дрожь. Как обременительно, что мы, женщины, так пугливы! Однако, подумав, я нашла выход. Мальчишка с конюшни не удивился моей просьбе, а только требовательно протянул руку ладонью вверх. Взяв с меня дань, он исчез и вскоре вернулся со связкой, предусмотрительно завернутой в тряпицу, чтобы не звенела. Коллидж не проснулась. На этом список моих неудач заканчивается. Надеюсь, в эту минуту ты похвалила мысленно свою пугливую Пруденс! Итак, я осмотрела все помещения, за единственным исключением: комнату покойного супруга Генриетта запирает, и ключа нет ни у кого, кроме нее (теперь я уверена: она делает это, чтобы туда не пробралась Коллидж. У моей подруги есть причины бояться эту женщину). К письму я прикладываю фотографию, на которой Персиваль и его сестра запечатлены три года назад. Я отыскала ее в его кабинете; надеюсь, ты возвратишь портрет в целости и сохранности. Я не хочу лишить Генриетту единственного прижизненного изображения любимого супруга. Удивительно, что она забыла об этой фотографии и уверяла меня, что нет ни одной. Произведет ли на тебя его внешность такое же отталкивающее впечатление, как на меня? Я содрогнулась, увидев это угрюмое мясистое лицо. Рядом со своей хрупкой сестрой он точно людоед, похитивший принцессу. Когда я вернула ключи мальчику и он убежал, за моей спиной вдруг выросла тень. Я вздрогнула и обернулась. По счастью, это оказалась не Коллидж, а всего лишь кухарка; она торчала в дверях, как пугало, и я непроизвольно выдохнула: «Бог мой! Ты напугала меня до полусмерти!» От пережитого волнения голос мой был тих и слаб. – Уж чего не хотела, того не хотела, – буркнула кухарка и удалилась. Эмма, она вовсе не глухая! Из письма мисс Уилкокс, адресованного миссис Норидж 17 октября 18.. года Дорогая Эмма! Мальчик только что доставил мне твою записку. Она привела меня в сильнейшее смятение. Проникнуть в дом ночью, тайком! Бог мой, Эмма, что ты задумала? Но будь что будет. Доверяюсь тебе. Когда пробьет полночь, я спущусь и отопру входную дверь. Да хранит нас Господь! Из письма Пруденс Уилкокс, адресованного Мелани Уилкокс. Ноябрь, 18.. года Моя дорогая Мелани! Сегодня ровно две недели с того дня, как я вернулась домой из «Золотых кленов», и лишь сейчас я чувствую в себе достаточно сил, чтобы описать случившееся в ту страшную ночь. Рука моя больше не дрожит, когда я берусь за перо. Воспоминания не утратили своей ужасающей яркости, но их воздействие ослабло. Надеюсь, к тому времени, когда это письмо пересечет океан, я окончательно верну себе бодрость духа и ты, читая эти строки, сможешь быть уверена, что твоя сестра совершенно исцелилась. Ты пишешь, прочитав первую часть моей горестной истории, что я оказалась не гостьей, но пленницей «Золотых кленов». Ты всегда была умнее меня, дорогая! Наивность и доверчивость мешали осознать мое положение; я не понимала, в какой ловушке очутилась. К тому же в поместье меня начали мучить мигрени. Мысли мои блуждали в тумане. Если бы не Эмма… Да благословят небеса ее и почтовую службу Англии! Первое, о чем спросила меня Эмма, когда я отперла тяжелую дверь, – выливала ли я молоко. Бог ты мой! Вообрази: кромешная тьма, за тучами не видно ни звезд, ни луны, я дрожу от стыда и страха, – а эта женщина, пристально вглядываясь в меня, спрашивает о молоке. Я заверила ее, что каждый раз после ужина уносила чашку в свою комнату и выплескивала за окно. «Это Коллидж, я знаю! – зашептала я, когда Эмма прошла внутрь. – Она подсыпала мне крысиный яд». Видишь, Мелани, я и сама обо всем догадалась. Так я полагала в тот момент и гордилась своей проницательностью. Керосиновая лампа чуть не выпала из моей руки, когда я открыла дверь, а из темноты шагнула моя подруга. Мне до последнего не верилось, что все происходящее – правда. «Быть может, она пошутила? – спрашивала я себя в ожидании полуночи. – Или я так больна, что прочла не то, что было написано?» И вот она стоит передо мной! Невыносимое облегчение охватило меня, ненадолго изгнав тревогу. «Пруденс, мы должны действовать быстро», – сказала Эмма. Можешь ли ты представить – она вела себя так, словно мы расстались не далее как утром! Я едва не разрыдалась, увидев ее; мои нервы были натянуты, как тетива, а Норидж ободряюще похлопала меня по руке и шепнула, что нет причин для волнения, если я сделала все, о чем она писала. Здесь я должна сказать, что одно требование Эммы поначалу казалось мне невыполнимым. «Кухарка и горничная должны крепко спать этой ночью», – было сказано в записке. Однако, поразмыслив, я кое-что придумала. Мне удалось уговорить хозяйку открыть к ужину бутылку хереса. Генриетта предпочитает легкие вина: мы выпили по трети бокала, и початая бутыль отправилась на кухню. Там ее судьба была предрешена. К полуночи Коллидж и кухарка крепко спали. «Пруденс, где комната твоей подруги?» – спросила Эмма. Я повела ее по коридору, спрашивая, что она задумала; ответа не было. Наконец мы оказались перед дверью Генриетты. Эмма исчезла за ней, оставив меня в глубочайшей растерянности. Я тряслась как осиновый лист, каждую секунду ожидая, что изнутри раздастся пронзительный крик. Воображение рисовало, как нас с позором выгоняют из дома. Но прошло совсем немного времени, и Эмма вернулась. В кулаке она сжимала ключ. Мы не виделись пятнадцать лет, и все-таки в каждом ее жесте, в каждом повороте головы я узнавала все ту же решительную девушку, с которой мы когда-то делили одну комнату, а случалось, и одну черствую хлебную корку на двоих, если оставались без ужина. Взяв из моей дрожащей руки свечу, Эмма направилась к лестнице. Мы поднялись на второй этаж. Она принюхалась и что-то негромко произнесла. «Зачем мы здесь?» – спросила я. Мне вновь стало нехорошо; удушливая сладкая волна туманила разум. Эмма сунула мне под нос крошечную склянку. Пары нашатыря привели меня в чувство. Приблизившись к комнате Персиваля, Эмма обернулась ко мне. «Не вздумай завопить, Пруденс, – предупредила она. – Вот, прижми к лицу». Я почувствовала, что в руке у меня оказался мягкий шуршащий мешочек; он источал сильный запах лаванды. Щелкнул ключ, дверь распахнулась. И в этой комнате окно тоже было открыто настежь. Сквозняк всколыхнул тяжелые шторы. Мелани, клянусь тебе, волосы у меня встали дыбом. Но не ветер был тому причиной. На широкой кровати лежал человек. Когда Эмма зажгла настенный светильник, я вскрикнула, забыв о ее предостережении. Ужас лишил мой голос силы, и лишь потому никто в доме не пробудился. Это была женщина – худая, темноволосая. Черты лица ее страшно заострились, но я все же узнала ее. Боже, помилуй нас! Это была Клер-Мари, сестра покойного Персиваля! Та самая, которая, по уверениям Генриетты, уехала путешествовать сразу после его смерти. Несмотря на свежий воздух из окна, по комнате распространялся тошнотворный сладковатый запах. Я пощажу тебя, Мелани, и не стану описывать облик той, кого мы нашли. Эмма склонилась над телом. На лице ее был написан живейший интерес. «Мисс Клер-Мари выглядит значительно лучше, чем можно было ожидать, – одобрительно сообщила она. – Благодарить за это мы должны холод и отсутствие жировых отложений в ее теле. Должна сказать, Пруденс, я опасалась, что гниение не позволит нам…» Не стану утаивать от тебя ничего, Мелани. В эту минуту кое-какие естественные процессы в моем слабом организме взяли верх над решимостью встретить испытания с достоинством, и лекция моей дорогой подруги была прервана. Я очнулась у окна. Ветер и холод привели меня в чувство. «Пруденс, возьми себя в руки, – потребовала Эмма. – Нам нужно перенести ее». Знаю, Мелани, ты сейчас не веришь своим глазам. А я не поверила своим ушам. Но Эмма не желала давать объяснений, она подгоняла меня, и оставалось лишь подчиниться. Да, Мелани, мы сделали это: подняли Клер-Мари и перетащили в мою комнату. Эмма приспособила для этих целей одеяло; на наше счастье, мисс Брадшо оказалась довольно легка. Спускаясь по лестнице, я поймала себя на том, что воспринимаю происходящее как должное. Я хочу сказать, Мелани, – не думаешь ли ты, что существует предел, за которым сознание временно утрачивает способность к сильным чувствам – страху, изумлению, ужасу? Я переживала лишь, чтобы не наступить себе на подол. Оказавшись в моей комнате, мы уложили Клер-Мари на кровать. Эмма укрыла ее одеялом с головой. «Осталось еще кое-что», – задумчиво сказала она, оглядевшись. И вновь исчезла, бросив меня с покойницей. «Зачем ты уходила?» – спросила я, когда она вернулась. «Хотела убедиться, что входная дверь заложена изнутри засовом». – «Но для чего?» «Я сыграю с ней шутку, – ответила Эмма. – Боюсь только, моя славная Пруденс, эта шутка покажется тебе довольно злой. А теперь идем, нам нужно найти для тебя подходящее укрытие. Нет, не трогай вещи, все должно остаться как было». Справа от входа – библиотека; там Эмма и оставила меня, пообещав, что вернется через час. «Куда ты уходишь? Почему я должна быть здесь?» На мои вопросы моя подруга не давала ответов, лишь шепнула, что я все узнаю позже. Ободряющее прикосновение к моему плечу – и вот она перебралась через подоконник и исчезла в ночи. Я сидела в кромешной тьме, укрывшись пледом, и прислушивалась. «Не зажигай свет и не издавай ни звука», – предупредила Эмма напоследок. Я ждала, ждала – и задремала. Меня разбудили громкие голоса за окном. «Полиция! Открывайте, именем закона!» – требовали снаружи. Я вскочила, но, вспомнив наказ Эммы, замерла. По земле метались тени, где-то за воротами негромко ржала лошадь; осторожно вытянув шею, я смогла разглядеть за мужчинами в полицейской форме женскую фигуру. Эмма! Позже она рассказала, что им открыла Генриетта. Коллидж, покачиваясь, держалась за ее спиной и таращила глаза, не понимая, что происходит. «Как вы смеете ломиться среди ночи в дом к одинокой женщине?» – гневно спросила Генриетта. «У нас есть основания считать, что здесь произошло убийство, – сказал констебль. – Нам нужно видеть Пруденс Уилкокс». «Моя подруга Пруденс крепко спит в своей комнате, – отчеканила Генриетта. – Четыре часа назад она была жива и здорова».