— Итак. Еще раз: кто заказал тебе покупку гексогена. — Да пошел ты к черту, тварь, урод, гестаповец! — выкашливал Силантьев ругательства в адрес дознавателя. Мантуш вздохнул. Ну вот, кажется, Артур все-таки решил немного поиграть в пионера-героя. — Пожалей ты себя, дружище, — сказал Мантуш. — Я от тебя не отстану, так что, может, лучше скажешь? — Ничего я не знаю ни про какой гексоген! — взвизгнул Артур. Мантуш снова вздохнул и опять положил тряпку на лицо Силантьева. Теперь он собирался продлить время «водной процедуры». * * * А между тем в детской городской больнице номер 45 бурно развивались события. Врачам казалось, что это кишечная инфекция. Одного за другим сюда привозили детей с жалобами на боли в животе, температуру, рвоту и понос. Приемное отделение на разные голоса ревело и хныкало, и эта какофония выводила из равновесия даже опытных докторов, вроде бы уже привычных ко всему, немало повидавших на своем веку. Поначалу поступали детишки только из одного детского садика. Можно было думать, что причина кроется там. Заведующий инфекционным отделением доктор Шаблинский сел на телефон и стал требовать от санстанции немедленно направить в сад людей, чтобы те взяли пробы продуктов и разобрались, что вызвало острые симптомы отравления. Санстанция вяло отмахивалась тем, что, дескать, на дворе выходной, и где им взять этих самых людей, и пусть пока доктора разбираются с поступившими больными, а садик — на карантин, и в понедельник с утра они устроят там большой шмон. Шаблинский от такого заявления пришел в ярость, пообещал порвать на куски всех эпидемиологов Москвы. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в больницу не доставили еще двух человек, никак не вписывавшихся в гипотезу о вспышке кишечной инфекции у воспитанников одного детского садика. Как минимум они не попадали по возрасту, так как один был пенсионером, а второй — акселератом, учившимся в седьмом классе школы с физкультурным уклоном. Впору было насторожиться — и доктора насторожились. Все походило на то, что инфекция не ограничивается только одним детским садом номер триста девяносто восемь. Но тогда это должно было означать что-то подозрительно напоминающее эпидемию. Самое странное, что традиционные мероприятия не оказывали надлежащего действия. Даже после промывания желудка, уколов и капельниц больные испытывали те же симптомы. Более того, казалось, что облегчения для них не было вовсе никакого. Анализы крови ничего путного не показывали. Это тоже немного настораживало, и все доктора ломали голову над тем, с чем же им пришлось столкнуться. Воспитательница Маша Бричкина была среди прочих госпитализированных. Поскольку койки сейчас отдавали в первую очередь детям, она оказалась на кушетке в конце коридора, и, честно говоря, про нее даже позабыли, потому что в больницу поступали все новые пациенты. Время от времени у девушки все-таки интересовались, как она себя чувствует. Маша даже слышала эти вопросы, но, когда пыталась ответить, голосовые связки напрочь отказывались ей подчиняться. Так что спрашивавшие медицинские работники, постояв несколько секунд, как правило, бежали дальше — работы сегодня было разливанное море. Вскоре поступили сигналы из других больниц — там тоже были люди со схожими симптомами. В основном дети. Но попадались и взрослые — пенсионеры, люди среднего возраста, разного общественного и служебного положения. Наконец-то зашевелилась санстанция — ситуация становилась кризисной, чтобы и дальше продолжать отговариваться выходным днем. В детский сад номер триста девяносто восемь, в три школы, откуда поступили пострадавшие, были направлены сотрудники с приказом собрать пробы всего, чего только можно. Перепуганных поваров разыскали дома и привезли на ковер к стихийно формирующейся кризисной комиссии. Оповестили МЧС, что, возможно, понадобится помощь в организации карантина. Хотя пока что болезнь не проявила себя как передающаяся воздушно-капельным путем. В пятнадцать пятьдесят восемь умер мальчик Коля из средней группы детского сада. У ребенка внезапно остановилось дыхание. Запустить легкие реаниматологи не смогли, как ни старались. Казалось, что этот орган у мальчика просто-напросто лишился связи с мозгом, что нейроны больше не могут передавать для него сигналы о том, что надо делать вдохи и выдохи. Колю отправили на срочное вскрытие. Убитые горем родители попытались прорваться в морг, чтобы не позволить резать тело своего ребенка. Они кричали о том, что хотят похоронить его по-человечески, а не как изрезанную на куски куклу. Кое-как их остановили, но так и не смогли объяснить, что сейчас это просто жизненно необходимо — понять, из-за чего началась эпидемия. В это время по Москве уже объявили о вспышке непонятного кишечного заболевания. Людей призывали быть осторожными и употреблять в пищу только те продукты, которые хорошо проверены. Советовали воздержаться от скоропортящихся продуктов, тщательно проваривать или прожаривать пищу. Следует знать нрав столицы, чтобы понять: объявленная тревога не вызвала здесь большой паники. Да и вообще, ничего похожего на панику не наблюдалось. Это свойство большого города, живущего в ускоренном ритме, — реагировать на угрозы постольку поскольку. Другой вопрос, что сообщение о новой угрозе действовало на людей чисто подсознательно, не добавляя радужности в ощущение мира. Тут следует понять, что именно среди жителей больших городов, а тем более самой Москвы, как нигде, наблюдается некое «встроенное» недовольство положением дел в городе, стране и мире. Это недовольство, как ни странно, свойственно даже тем, кто в принципе проявляет лояльность к существующему строю. Считается как бы признаком хорошего тона сказать что-то вроде: «Волков, конечно, правильный мужик, но что-то он вот тут накосячил. Надо было сделать…» — и дальше человек должен выдать свой взгляд на решение проблемы. Не обязательно этот взгляд должен быть мудрым и правильным, но он должен быть — такова природа городского человека. Не испытав тотальной паники, Москва тем не менее стала еще более настороженной. Этого не могли пропустить разного рода словесные спекулянты, называющие себя политическими аналитиками. По радиостанции «Голос Москвы» вовсю начали прохаживаться о безответственности руководства Москвы и правительства в целом. И хотя речь шла о болезни, все равно каким-то образом к ней приплеталась неправильная политика президента Волкова, его изоляционизм по отношению к Западу, агрессивное поведение России на Кавказе и прочая традиционная чепуха, на которую может обращать внимание только уже упоминавшийся житель большого города. Вслед за мальчиком умерли еще пенсионер и женщина средних лет. Причины были все те же — внезапная остановка дыхания. Все яснее становился тот факт, что за личиной кишечной инфекции скрывалось что-то серьезное и опасное. Лаборатории санэпидемстанции работали с пробами продуктов, взятых с кухни детских садов и школ, откуда прибывали пострадавшие. Уже требовали от каждого, кто прибывал с новым симптомом, брать с собой понемногу всего, что имелось в холодильниках. Это создало в лабораториях немыслимый хаос и на добрый час отодвинуло получение правильного ответа на вопрос — чем больны люди. Да и вообще, этот ответ дали не эпидемиологи, а врач все того же инфекционного отделения больницы. Он проходил по коридору, по-быстрому осматривая людей, которые лежали там на койках, кушетках и каталках, собранных чуть ли не со всего учреждения. Дойдя до Маши Бричкиной, он мгновенно обратил внимание на то, что девушка дышит тяжело, с хрипом и присвистом, как будто бы у нее воспаление легких. Врач заговорил с девушкой, та явно попыталась ответить, но из горла вырвался только едва слышный скрипучий стон. Из уголка рта по подбородку потянулась полоска слюны. Доктор заметил, что лицо девушки больше всего напоминает жутковатую безжизненную маску. Один глаз был почти закрыт — только в узенькую щель поблескивал белок, второй тоже открывался не полностью. Мышцы лица как будто бы обвисли, потеряв жизненный тонус, из-за чего девушка казалась гораздо старше, чем она есть на самом деле. Доктор проверил горло, отметив его неприятный красный цвет, как при ангине. Миндалины при этом увеличены не были. Доктор отпустил голову девушки, и она бессильно свесилась на грудь. У него зародилось страшное понимание того, что за болезнь это может быть. Минут через десять прозвучало слово «ботулизм». Еще через полчаса это подтвердилось свежими анализами, сделанными у случайной выборки больных. Теперь стало понятно, что нужно искать причину заражения. Всех, кто еще мог говорить, опрашивали на предмет того, не ели ли они домашние консервы, грибы и тому подобное. По возможности все продукты, о которых говорили и которые имелись в лабораториях, проверялись на наличие возбудителя ботулизма, хотя все равно было непонятно, откуда столь массовое отравление. Ботулизм — это инфекционное заболевание, вызываемое анаэробными бактериями. То есть бактериями, которые могут существовать только в условиях отсутствия кислорода. Возбудитель ботулизма — ботулиновая палочка — вырабатывает один из самых сильных природных ядов. Токсин ботулизма, как правило, попадает в организм человека, когда тот употребляет в пищу недостаточно хорошо простерилизованные консервированные продукты. Заболевание это развивается стремительно и имеет очень высокий процент смертности. Исходя из этого было очень странно, что токсин ботулизма в большом количестве обнаружили не в консервах, а в глазированных сырках, то есть вполне свежем продукте. Причем самого возбудителя не нашли, а только токсин. Это наводило на очень нехорошие размышления. Немедленно на молочный комбинат «Деревенский рай» была направлена группа специалистов эпидемиологического центра. Было остановлено все производство, началась проверка всех продуктов. Параллельно с эпидемиологами начала работу следственная группа РОВД. Сразу стало понятно, что присутствие токсина ботулизма в таком продукте, как творожные сырки, не может быть случайностью: слишком тщательно отработана технология контроля за продуктом, слишком неподходящие условия для самого существования ботулиновой палочки. Очень быстро разобрались, какие именно чаны фасовали вчера глазированные сырки. А маркировка на этикетке абсолютно всех сырков, которые были отравлены, показала, какой именно разливочный чан из всех стал причиной отравления. Соответственно вышли и на Федора Смирнова. Поскольку именно он стоял возле открытого чана, было решено взять ордер на его арест и уже потом, если окажется, что он все-таки ни при чем, принести извинения. Трудность работы в современном многоквартирном доме заключается в том, что соседи, как правило, относятся друг к другу, будто к неодушевленным предметам. Они просто-напросто не замечают, чем живут такие же самые люди, как и они. Поэтому, когда прибывшая оперативная группа не дождалась ответа на свой звонок в дверь и стала опрашивать соседей, не знают ли они, где Смирнов, те дружно заявили, что не знают о нем вообще ничего. Руководивший группой старший оперуполномоченный принял решение вскрывать дверь в квартиру. В сложившейся ситуации нельзя было мыслить нормами, так сказать, мирного времени. И потому позвали специалиста по вскрытию замков. Он справился за пару минут — Смирнов не утруждал себя установкой сложных и хитроумных запоров. В квартире было тихо, из-за закрытых штор царил полумрак. На первый взгляд казалось, что хозяина в квартире нет, и только из-под двери в ванную пробивался свет. Правда, это больше походило на то, что свет просто забыли выключить. Человек, принимающий душ или ванну, в любом случае производит какие-то звуки, а тут опять-таки стояла мертвая тишина. Старший оперуполномоченный потянул на себя дверь ванной. Она подалась. Мент увидел стандартную комнату с кафелем на стенах, плафоном матового стекла на потолке, со стиральной машиной, занимающей немалую часть жизненного пространства ванной. Пластиковая занавеска была задвинута, но за ней виднелось что-то смутное, очень не нравящееся старшему оперу. Тот отодвинул полиэтилен — и присвистнул. Смирнов сидел в ванне, запрокинув голову назад. Вода была темно-красной от вытекшей крови. Федор был мертв. — Вот ведь мать твою за ногу! — в сердцах воскликнул оперуполномоченный. Глава 12 Полковник Веденеев довольными глазами смотрел на своего подчиненного. Неверов выглядел и вел себя как охотничья собака, вставшая на след крупной дичи. И ничего, что эта дичь очень опасна, — все равно за спиной у пса стоит охотник, и ружье его заряжено отнюдь не утиной дробью. «Спринтеры» собрались в большой комнате. Неверов, державший в руках бумажный пакет, вышел вперед и вытащил из него большую книгу. Поднял, чтобы все могли прочесть на обложке название: «Жемчужины старинной архитектуры Москвы». — Итак, — сказал он, — профессиональный подрывник Григорий Покровский, никогда не отличавшийся ни тягой к чтению, ни тягой к изучению архитектурного наследия нашей замечательной столицы, вдруг читает вот эту книгу. Что это должно означать? Ольга Крамник ответила сразу: — Вероятнее всего, одно из зданий, о которых там рассказывается, должно стать мишенью террориста. — Именно! — воскликнул майор. — И вынужден заметить, что, когда я это понял, мне стало не по себе, потому что буквально некоторое время назад я высказал мысль о том, что террористический акт, который готовит наш загадочный Синус, будет не единственным ударом по государству. Что мы имеем в результате? В результате у нас по-прежнему есть шестьсот килограммов гексогена, а кроме них — еще и токсин ботулизма, подлитый в чан с творожной массой на молочном комбинате. Кто-нибудь думает, что массовое отравление — это совсем другая история, никак не связанная с тем, над чем работаем мы? Судя по тому, что услышал Клим в ответ, никто верить в это не собирался. Все действительно напоминало план — четкий, выверенный и достаточно эффективный. Москва сейчас на взводе, число умерших от отравления токсином приблизилось к десятку, еще сотни людей находятся в больницах, и, как бы ни старались медики, будут новые жертвы — ботулизм не из тех недугов, лечение которых можно точно спрогнозировать и предвидеть. Он всегда подбрасывает врачам какие-то новые головоломки и времени на решение не оставляет. — Хорошо. Значит, мы сумели узнать, что будущий удар террориста, судя по всему, связан с одним из объектов, описанных в этой книге. Беда только в том, что там рассказывается о ста трех различных зданиях — я подсчитал. Начиная от Кремля и заканчивая Останкинской башней. Как вы думаете, сколько нужно времени, чтобы отыскать среди них нужное нам? Я думаю, что очень немало. И если мы не подумаем головой сейчас, то боюсь, что в результате мы будем вынуждены не пытаться предотвратить взрыв, а расследовать очередной громкий террористический акт. — Мы вряд ли его будем расследовать, — отвлекся Сигизмунд Марголин от своего вечного непонятного рисования, которым он помогал своей мыслительной деятельности. — Учитывая то, какой визг сейчас стоит в отношении президента со стороны «Голоса Москвы», канала «АТВ» и нескольких ресурсов классом поменьше, я бы сказал, что нас очень быстро разгонят, мотивируя профессиональной непригодностью. Не исключено еще и то, что пришьют уголовные статьи. — Ну вот видите! — назидательно произнес Клим. — Работа поворачивается так, что теперь мы защищаем не только очень абстрактных москвичей, но и самих себя. Конечно, не от смерти, а всего-навсего от увольнений и тюрьмы. — Я дам своему отделу задачу прокачать все, что есть в этой книге, и отобрать наиболее вероятные объекты атаки, — сказала майор Крамник. — Ясно же, что некоторую часть можно отсеять просто потому, что они либо недоступны для нанесения террористического удара, либо не настолько уж важны, чтобы имело смысл тратить на них взрывчатку и время. Например, та же Останкинская башня — это плохая цель для террориста. Конечно, если умудриться ее взорвать, то это будет впечатляюще. Но если террористический акт готовится не с целью разрушения и устрашения как такового, то ни в коем случае нельзя, чтобы средства массовой информации перестали работать. Они должны как можно скорее донести до народа устрашающие картинки полной несостоятельности нашего президента и органов государственной безопасности. А то, что мы имеем дело именно с политическим заговором, — это уже установлено. — Кстати, Служба безопасности президента в настоящее время занимается как раз тем, что выясняет, кто же все-таки за этим стоит. Они взяли Силантьева и разговаривают с ним «по душам». Как только бедняга решит, что упираться себе дороже, он нам расскажет о более высоких звеньях в этой цепи. — Я вот подумал, — сказал Гизмо, поигрывая ручкой, — а как они собираются взорвать здание? Ну, в смысле, я имею в виду, что все наши памятники архитектуры либо неплохо охраняются, либо расположены в таком людном месте, что заложить в них взрывчатку без риска «спалиться» — крайне непросто. — Правильно, — сказал Неверов. — И потому я сейчас попрошу аналитический отдел заняться вот чем: нужно узнать, в каких из зданий, про которые упоминается в книге, идет ремонт. Что вообще необычного случилось в районе, где они расположены? И вообще, мне нужно знать обо всех событиях, так или иначе связанных с любым, подчеркиваю — любым объектом искусства на территории Москвы. Все, что может показаться подозрительным, необычным, любые события, которые не вписываются в понятие «бытовые», сразу должны становиться известны мне. На этом совещание было закончено, так как не было времени вести какие-то долгие рассуждения. История явно повернула в сторону финишной прямой, и следовало работать в удвоенном темпе. Неверов прошел к себе в кабинет. На надувном матрасе дремала Ирина Семенова. Она покорно и без сопротивления приняла известие о том, что до конца расследования ей придется побыть здесь, на Лубянке. За неимением более комфортного для нее варианта женщину расположили прямо в отделе, попросив не пользоваться мобильным телефоном. К сожалению, ничего не вышло с идеей поиска Покровского при помощи звонка ему. Ирина набирала номер с периодичностью в полчаса, но всякий раз натыкалась на сообщение о том, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Попытка поиска при помощи триангуляционного метода также оказалась безрезультатной. Кажется, Григорий не просто выключил телефон, но либо вынул из него SIM-карту, либо вытащил аккумулятор. К этой неудаче Клим отнесся настолько философски, насколько вообще мог. Покровский не был дураком, и если уж он сказал Ирине, что улетает в Америку, то было бы странно с его стороны не подстраховаться и не вырубить российский мобильник. Кажется, относительно провала с телефоном значительно больше переживала Ирина. Судя по ее лицу, она вообще изрядно нервничала, что ее любимый человек оказался преступником. В связи с этим, кстати, Клим просто порадовался за ее сознательность — она не бросилась, вопреки всякой логике, выгораживать Григория, а встала на сторону органов безопасности. Клим предпочел даже намеками не выспрашивать, каких сил у нее это потребовало! Информация посыпалась практически сразу. В первые же несколько минут аналитики отсекли такие здания, которые никак не могли быть уничтожены. Их было до обидного немного. Пожалуй, точно говорить можно было только о тех сооружениях, которые находились на территории Кремля и Красной площади. Уж слишком плотно здесь все охранялось сверху донизу. Единственным, наверное, способом что-то здесь устроить был бы разве что взрыв террориста-смертника, обвязавшегося взрывчаткой. Но на фоне знания о шестистах килограммах гексогена эта мысль выглядела ошибочной. Отметались разного рода небольшие сооружения, опять-таки ввиду явного несоответствия задачам преступников. Неверов просматривал все новые и новые данные, которые сыпались к нему на компьютер из аналитического отдела, и пока в упор не видел того, за что можно зацепиться. Или, напротив, при большом желании любое из этих зданий легко могло быть объявлено потенциальной мишенью для террористов. — Что-нибудь нашли? — спросил тихий голос сзади. Ирина Семенова села на своей постели и внимательно смотрела на Неверова, причем, кажется, уже минут десять.