— Значит, так, бойцы! Наша с вами задача — полностью осмотреть фундамент, чтобы не было ни малейшего сомнения, что здесь нет никакой взрывчатой гадости. Ну и параллельно — убедиться, что посторонних тоже не наблюдается. — Прошу прощения, а как они должны сюда попасть? — спросил один из спецназовцев. — Честно? Я этого просто не представляю! — ответил Марголин. — Теоретически, спуск сюда только один. Но давайте убедимся, что это на самом деле так. Потому что у наших оппонентов были помощники буквально у нас под боком! Осмотреть собор было довольно-таки простой задачей. Служебный тоннель был ровным, без закоулков и ответвлений, он проходил прямо возле фундамента, нигде не удаляясь от него больше чем на пять метров. При всем желании здесь невозможно было бы спрятаться кому бы то ни было — даже если бы этот гипотетический некто оказался совсем маленького роста. Разумеется, изначально искали людей или следы их пребывания. Или хотя бы путь, по которому террористы могли бы проникнуть сюда, к подножию Василия Блаженного. Обошли весь собор по периметру три раза, чуть ли не обнюхали землю, но, кроме собственных следов, не нашли ничего. Было понятно, что дорога вниз только одна — по той лестнице, по которой они только что сюда спустились. Теперь начался поиск взрывчатки. Это было, пожалуй, ничуть не сложнее, чем первое прочесывание. Тщательный осмотр фундамента с фонариками и детекторами металла показал, что здесь не больше гексогена, чем в детской манной каше. То есть по всему получалось, что Василий Блаженный на данный момент не заминирован. Либо террористы не успели этого сделать, либо «спринтеры» все-таки чего-то не знали. Прогнав бойцов по периметру фундамента еще разок, Марголин окончательно понял, что вниз они лазили зря. И самое главное: ничего интересного не увидели. Марголин спросил: — А что, больше никакого пути к храму нет? — Никак нет, товарищ майор, — ответил прапорщик Маковецкий. — Все замуровано, чтобы и мышь не пролезла. — Даже как-то странно, — покачал головой Сигизмунд и дал команду выбираться наверх. * * * В кабинете аналитиков сидели Клим, Ольга и Гизмо. Неверов только что вернулся в отдел и рассказал, что искать надо некоего антиквара по имени Роберт Геннадьевич. Ольга дала команду своим умникам начать поиск по базе данных. — Я вот только понять не могу, — задумчиво произнес Марголин, — зачем им надо взрывать этот собор? Почему такая странная мишень? Я понимаю, когда бомбу взрывают, например, на народном гулянье, убивая несколько сотен одним махом. Понимаю, когда в метро, там гибнет меньше, но зато больше жертв именно убитыми. Ну и плюс психологический фактор, понятное дело. Как представишь, что это такое, когда ты должен заживо сгореть или задохнуться в тоннеле, становится не по себе. Но собор — там же народу практически нет! — Я думаю, тут все дело исключительно в психологическом эффекте, — ответил Неверов. — Пойми, сейчас речь идет о том, чтобы изменить положение дел в стране. А это возможно только тогда, когда народ сбит с толку и деморализован. И вот — мы получаем массовое отравление ботулизмом. Это уже неслабый удар по психике. А потом — бац! Взлетает на воздух храм, который запросто можно назвать главным храмом России. Да-да, и не надо так на меня смотреть. Я прекрасно понимаю, что говорю. — Разве у нас главный храм — не Христа Спасителя? — удивился Марголин. Ольга затянулась сигаретой, выпустила пару колечек табачного дыма и ответила: — Нет, не главный. Христа Спасителя — это так, публично назначенный на роль. Отгрохали бетонную коробку, перед которой только и остается шапку ломать. Он такой же дутый, как и все современное православие. А вот этот храм — совсем другое дело. Это реально наша история. Знаешь, есть такое пафосное словосочетание: сакральный символ. Так вот, Василий Блаженный — это такой же сакральный символ для русского, как для еврея — Стена Плача, а для мусульманина — Кааба. Ну, или для американца — Статуя Свободы. — Баба со штурвалом на голове, — проворчал Марголин. Все трое посмеялись этой неожиданной, но очень точной ассоциации. — Хорошо, значит, если они взорвут Василия Блаженного, то получится, что мы полностью деморализованы? — спросила Ольга. Майор Неверов, бросив в рот подушечку жвачки, ответил: — Не сами по себе, конечно. Потрясение обязательно раздует пресса. Причем даже не будет стоять вопрос о том, продажная или честная пресса. Это будет одинаково трагично рассказано обеими сторонами баррикад. И тогда останется еще сделать такой изящный намек, что, наверное, Господь отвернулся от русского народа. А все потому, что русские загордились. — И не хотят сидеть возле параши, которая им предназначена самой судьбой, — скривилась Ольга. — Но на государственную политику это как повлияет? Хотя погодите, я сейчас сам отвечу, — заявил Марголин. — Я думаю, что в самом скором времени на фоне общего нагнетания атмосферы должна будет произойти еще какая-то пакость. И потом еще. Чтобы народ оказался настолько раздавлен, чтобы сам попросился обратно в цивилизованный мир — на правах опущенного, живущего у параши. — Грубо, но верно, — ответила Ольга. — Нет ничего хуже, чем государство, в котором у народа нет веры в себя. А у нас это запросто. Никто так не умеет быть самому себе карателем и мучителем, как русский. Неверов усмехнулся. — Знаешь, я впервые стою на страже не просто человеческих жизней, а целой философии. И что интересно: никаких особенных ощущений нет. Как будто я просто ловлю очередного террориста. Скажите мне, дорогие мои друзья-идеалисты, это я такой тупой и бесчувственный или вы тут огород нагородили? Шутка оказалась к месту и сорвала благожелательный смех. Неверов вдруг стал серьезным и спросил у Марголина: — Говоришь, никаких следов постороннего присутствия? Но я тогда не понимаю, как они собираются доставлять взрывчатку? — Я понимаю не больше тебя, Клим, — усмехнулся Гизмо. — Я думаю: может, мы все-таки со сроками малость прокололись? Может, до взрыва еще пара недель? — Возможно, — кивнул Клим. — Есть еще одна, куда менее приятная вероятность: возможно, этот злополучный Синус понял, что мы сидим у него на хвосте, и отменил все свои операции. Ну он ведь очень осторожный мужик. Так с чего бы ему с голой задницей на шашку прыгать? — Это еще смотря у кого задница голая, — грустно вздохнул Марголин. — Я вот так думаю, что какой-нибудь «шанхайский сюрприз» у них обязательно должен быть. «Шанхайским сюрпризом» еще со времен Второй мировой войны на Тихоокеанском театре военных действий называли небольшую бомбу, замаскированную под симпатичную шкатулку. Сколько народу осталось без рук, глаз, да и вообще без головы, после того, как им в руки попадал этот сюрприз, сосчитать трудно, но, скорее всего, порядок измеряется тысячами. — Надо быть к этому готовыми, — вздохнул Клим. — А я так надеялся, что дома поспать получится. Надежда, доложу я вам, глупая и нерациональная вещь! — А чего ты так беспокоишься относительно того, где тебе спать? — подмигнул Марголин. — У тебя в кабинете прямо сейчас дрыхнет очаровательная дама. Или не дрыхнет, а ждет того, кто ее согреет этой длинной и страшной осенней ночью… Ой! Возглас вырвался у Гизмо тогда, когда Ольга, зажав сигарету в уголке рта, отвесила ему звонкий подзатыльник. — Это ты чего такое делаешь? — возмутился Сигизмунд, потирая ушибленную голову. — А нечего языком молоть чего ни попадя, — ухмыльнулась Крамник. — Оль, а вправду, чего ты руки распускаешь? — хитро прищурился Неверов. Ольга загасила сигарету в переполненной пепельнице, скорбно заглянула в пачку, скомкала ее и отточенным движением отправила в мусорную корзину. — А то распускаю, слепота ты куриная, что ты мне нравишься. И учти: если я узнаю, что ты к этой Семеновой подбивал хотя бы воображаемые клинья, ты подзатыльником не отделаешься. Понял, дорогой ты мой? — Сильное заявление, — почесал затылок Неверов. — Мне, я так понимаю, права выбора не оставили вообще? — Ясное дело, — довольно усмехнулась Ольга. Неверов только ошарашенно покрутил головой. В последние дни он отметил, что Крамник как-то странно смотрит на него и отпускает многозначительные замечания. В принципе, он человек взрослый, так что разгадать глубокий смысл этих посланий не составило никакого труда. Но Клим как-то подумывал, что разобраться со всеми этими личными заморочками можно будет и после расследования. А тут вот оно как повернулось. Ну да ладно, что тут беспокоиться? Особенно если учесть, что и Ольга ему тоже глубоко симпатична. — Тили-тили-тесто, жених и невеста! — гнусаво пропел Сигизмунд, на что Крамник и Неверов одарили его испепеляющими взглядами. Разговор, свернувший с деловой колеи, вернулся на нее, когда парнишка из аналитиков принес распечатку. — Среди московских антикваров действительно есть один Роберт Геннадьевич, — сказал он и протянул лист. — Спасибо, можешь пока быть свободен, — кивнула Ольга. Аналитик вышел. — Итак, перед нами Роберт Геннадьевич Шпильман. Человек с многолетним стажем торговли антиквариатом. Занимается всем, что можно мало-мальски выгодно сбагрить. Как наглядно продемонстрировал пример нашего таджикского юноши, не гнушается мелкого криминала. Правда, только в том случае, если игра действительно стоит свеч. И кроме того, никогда не был замечен в делах, по-настоящему грязных. То есть добыча каштанов чужими руками — это его потолок. На Шпильмане за всю его карьеру ни одного покойника, даже случайного. Что уже само по себе неплохо, учитывая столичные нравы. — Но вот с чертежами он, честно говоря, попал, — проворчала Ольга. Неверов задумчиво посмотрел на фотографию представительного мужчины лет шестидесяти. Лицо этого человека, хоть и было почти что аристократичным, все-таки выдавало непростое прошлое. Неверов пробежался глазами по биографии и нисколько не удивился, найдя статью за спекуляцию в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Да, в Советском Союзе это было практически фирменной отметкой среди антикваров: посидеть хоть один срок. — А может, и не попал. Я так думаю, что этого типа пугать — занятие глупое и бесполезное, — ответил Клим. — Надо для начала попробовать лаской. В смысле, рассказать перспективы, которые перед ним открываются, если собор все-таки взлетит на воздух. — А как ты собираешься доказать, что Шпильман причастен, если ты по доброте душевной даже не тронул таджика? — иронично спросил Марголин. — А Шпильман этого не знает. Зато понимает, что в принципе мы на него только через этого таджика и можем выйти. Так что думаю, блеф должен пройти без проблем. — И что ты ему пообещаешь? — спросила Ольга. — Пообещаю, что оставлю его в покое… Черт, ребята, мне вообще не хочется никого лишнего таскать по нашему делу! Нам надо добраться до Покровского и Синуса — кровь из носу! Остальные персонажи даже не второстепенные, а вообще статисты бессловесные. — Понимаем мы тебя, не кипятись, — ответил Марголин. — А копий тех чертежей нигде нет? — спросила Ольга. — Нет, — покачал головой Неверов. — Мне архивные девчонки сказали, что в том-то и суть: архитектор Корбюзье работал с одним экземпляром бумаг, и этот единственный экземпляр украден из архива. — Боюсь, что на фоне этого антиквар все-таки попадет под раздачу. — Необязательно, — усмехнулся Неверов. — Эти ребята такие изворотливые, когда речь заходит об их шкурах. Не мог же он не подстраховаться каким-то способом. Дверь кабинета вдруг с грохотом распахнулась, и внутрь буквально ворвался Суховей. Он ошалело осмотрелся, притих и аккуратно прикрыл за собой дверь. Подтащил стул, уселся на него физиономией к спинке. Оглядев присутствующих, спросил: — Сидите и ни хрена не знаете? — А что мы должны знать? — удивился Неверов. — Кстати, мы вышли на антиквара, который заказал похищение чертежей Ле Корбюзье из архива. — Антиквар, Ле Корбюзье… У вас какие-то слишком высокие материи! — нервно хохотнул подполковник, закатил глаза к потолку и витиевато выругался.