Они устроились на кухне. Роберт Геннадьевич поставил чайник, сел напротив Неверова и спросил: — Так что особенного в этих злополучных чертежах, что вы приперлись за ними ни свет ни заря? — Наверное, это я у вас должен спросить, — пожал плечами Неверов. — Зачем вам понадобилось платить за них пятнадцать тысяч долларов? Давайте вы мне сначала объясните антикварную ценность этой вещи, а я уже тогда попробую объяснить вам практическую сторону дела. Заварив чай в большом френч-прессе, Шпильман задумчиво произнес: — Корбюзье был настолько великим человеком, что ему было традиционно тесно в существующем мире. Это вообще свойственно смене эпох. Человек вроде как живет в старом времени, но и душой и разумом принадлежит новому. И тогда получается у всех по-разному. Кто-то находит способы примирить себя с окружающим, взять в руки свою чрезмерную креативность, говоря современным языком. А кто-то, напротив, намерен разломать старый мир и на его руинах построить что-то новое. Такими были, например, российские футуристы. Они с самого начала противопоставили себя старому искусству, хотели сбросить его с парохода современности. И пусть в результате большинство их загремело с этого самого парохода, они сделали главное: изменили поэзию. И собственно, уже за это им надо ставить памятник. Так и Корбюзье. Его взгляды на архитектуру так отличались от прочих, что он просто не мог примириться с остальными. Ну и представьте себе — приходит в мэрию Парижа этот тип и приносит замечательные планы по его перестройке. И все бы ничего, вот только планы эти подразумевают, что надо разломать к чертовой матери чуть ли не половину города. А в самом деле, чего тут мелочиться? Ведь Париж строился по старым канонам. И толку, спрашивается, трепетать перед этим старьем? — Хорошо, а при чем тут чертежи Василия Блаженного? — При том, что Корбюзье некоторое время работал в СССР. Но это вы как раз знаете, я уверен. Учили же вас чему-то, кроме профессиональных навыков в вашем учебном заведении. И вот, Ле Корбюзье относился к Москве точно так же, как и к Парижу. Он тоже хотел превратить ее в нечто новое. — Василий Блаженный подлежал уничтожению? — спросил Неверов. — Да, вы не ошиблись. Корбюзье предложил построить на его месте абсолютно новое. Но в это время архитектурный курс Советской России поменялся в сторону того, что мы сейчас знаем как сталинский ампир, и Корбюзье оказался лишним на этом празднике жизни. А вот чертежи, на которых он показывал, как сносить храм Василия Блаженного наиболее рационально, остались. И мне эти чертежи заказали за очень серьезные деньги. Знаете, а ведь по совести сказать, я понимаю заказчика. Он как будто бы одним глазком заглядывает в будущее, которое не состоялось. Антиквар разлил по большим стеклянным чашкам ароматный чай. Неверов пригубил напиток и вынужден был признать, что у Шпильмана прекрасный вкус. — Хорошо. Так все-таки откуда такая срочность в отношении моего проступка? — спросил Шпильман. Неверов был восхищен тем, насколько хорошо этот человек владеет собой. Ну что же, тем приятнее с ним общаться. — Честно говоря, в других обстоятельствах про ваш проступок бы и не вспомнили. Но вот какая штука… Вы знаете того, кто заказал вам эти чертежи? Антиквар уклончиво помахал рукой в воздухе. Неверов понял, что желания переходить на личности у Роберта Геннадьевича нет. Ну что же, настала пора открыть карты. — Вы обратили внимание на то, к какому структурному подразделению ФСБ я приписан? — Второе управление, — ответил Шпильман. — Простите, но как раз вашу структуру я знаю не очень хорошо. Тем более что ваше начальство постоянно выдумывает все новые структурные единицы. Там уже сам черт ногу сломит. Так что, наверное, вам придется немного меня просветить. — Не проблема, — улыбнулся Клим. — Я оперативный работник Отдела быстрого реагирования при Контртеррористическом центре. Вы только не удивляйтесь, но, кажется, эти чертежи используются при подготовке взрыва в соборе Василия Блаженного. Роберт Геннадьевич нахмурился: — Вы что, шутите? Тогда это не слишком-то хороший юмор. — Да какие уж тут шутки?! Шестьсот килограммов гексогена! Вместе с флегматизатором это без малого тонна! Представляете, как тут можно… пошутить? В Нью-Йорке, наверное, слышно будет! — С ума сойти, — покачал головой Шпильман. — Ну хорошо, а я, судя по всему, записан в сообщники? Вот ведь угораздило старого еврейского придурка под конец жизни! — Честно говоря, — ответил Неверов, — если мы с вами сейчас найдем общий язык, то никакого сообщничества я вам приписывать не намерен. Ну разве что собор грохнут прямо сейчас. И мне надо будет предъявить начальству хотя бы кого-то в качестве козла отпущения. Иначе они сделают больно мне, а я не хочу. Роберт Геннадьевич заинтересованно посмотрел на майора. — А вам за такое творчество что, голову не отвинтят? — Зачем? Если я доберусь до террористов раньше, чем они разнесут собор, с меня ничего не спросят. Все налицо, преступники доставлены тепленькими, так зачем еще морочить себе голову? — Ладно, — твердо сказал Шпильман. — На самом деле заказ ко мне пришел по электронной почте. Мы переписывались с неким Синусом, а потом он выдал мне неплохой задаток. Я нашел того, кто исполнил похищение, хотя тут тоже не обошлось без посторонней помощи. Кто-то вывел меня на молодого таджика, нуждающегося в деньгах, кто-то поставил именно его бригаду на ремонт водопровода в архиве, ну и так далее. Короче, я даже не знаю, кого вам еще сдать, кроме как этого юношу. Но как раз он, насколько я понял, вам совершенно без нужды. — Вы правильно поняли… — досадливо сказал Неверов. — Знаете, я могу вам помочь добыть копию этих чертежей, — сказал вдруг антиквар. — Она есть в коллекции моего хорошего знакомого во Франции. Но единственная проблема: это займет время приблизительно до завтрашнего утра. — Да черт с ним! — искренне воскликнул Неверов. — Мне нужны эти чертежи. По ним преступники будут закладывать взрывчатку, так что там наверняка есть что-то особенное. — С ума сойти, — вздохнул Роберт Геннадьевич. — Сколько смотрю на людей, столько поражаюсь их скотству. Их непонятному желанию разрушать, которое хлещет у людей буквально из каждого естественного отверстия, уж простите мою вульгарность. Я ведь еще и потому занимаюсь антиквариатом, что помогаю хорошим вещам найти себе достойный приют и людей, которые не выбросят их на помойку, а сохранят и сделают объектами уважения и почитания. Собор — прекрасное сооружение, которым Москва может гордиться! И я бы категорически не хотел, чтобы столица его лишилась. Считайте, что в этой игре я на вашей стороне, — жестко проговорил антиквар. Глава 15 Сотрудники ФСО и президентской Службы безопасности прибыли на станцию ни свет ни заря. Синус видел их в бинокль из своего убежища неподалеку от станции. Это убежище он построил своими руками и справедливо им гордился — мимо него мог бы пройти человек буквально в паре шагов и не заметить вообще ничего. Что уж говорить про дистанцию почти в полкилометра, которая разделяла его и АЭС! Завтра на станцию должен был прибыть президент Волков. Открытие нового энергоблока — серьезное событие, на котором президенту по рангу быть обязательно. Тем более что от Москвы до Егорьевска меньше двух часов на автомобиле. Синус видел, как сотрудники охраны тщательно прочесывают территорию на предмет всяких неожиданностей. Он видел их озабоченные лица. Все правильно — церберы за работой. Они вынюхивают, следят, ищут. Они пытаются понять, насколько безопасно будет здесь их хозяину, не скрывается ли где-нибудь скрытой смертельной ловушки. На секунду Ярослав представил себе, как должно сложиться, чтобы его сюрпризы все-таки отыскали. «Наверное, для начала им бы не помешало немного мозгов, — иронично подумал Синус. — Причем довольно-таки неординарных мозгов, чтобы понять, что на самом деле смертоносные ловушки могут быть спрятаны так, что их невозможно заметить». Ярослав не зря устраивался на электростанцию, не зря привозил свою шпатлевку, не зря потом тратил долгие часы на труд. Он сделал все так, что, наверное, не найдут даже собаки. Кстати, жаль, что у псов на двух ногах нету с собой нормальных четвероногих собак! Синус хотел бы проверить, смогут ли ищейки почувствовать взрывчатку, замурованную в стену? Чтобы поразвлечься, Ярослав сосредоточил взгляд на грузном мужике, топтавшемся около черного джипа. Это, судя по всему, был главный — своего рода псарь у этих глупых церберов. Он прохаживался возле своей дорогой люксовой душегубки, поглядывая на то, как его подчиненные обшаривают АЭС. Синус, глядя на таких людей, как этот тип, неизменно испытывал отвращение, так как не понимал, как можно называться главным, если ты этого не заслуживаешь своими мозгами или действиями. Синус воспитывался в другой среде. И вице-премьер Харитонов был очень даже прав, когда думал, что он не из тех, кто легко «сольет» другим свою личность. Да и сколько их было у Синуса, этих самых личностей? Уже не сосчитать. Да он и не считал. Ярослав Грачев — это хорошая личность. Она продумана достаточно глубоко, хоть и не многие десятилетия назад. Строго говоря, этого не требуется. Все равно ей осталось жить всего несколько дней. А вот потом ему действительно понадобится продуманный образ. Потому что, если Синус умудрится где-то засветиться в будущем, ему придет неизбежный и скорый конец. Человек, который убивает президентов, — явно лишний персонаж в спектакле. Кстати, это реально существующая закономерность, которую Синус уже давным-давно для себя отметил. Чем больше серьезных людей ты убиваешь, тем меньше срок твоей земной жизни. Серьезные люди — это люди, которые высоко забрались по лестнице своего персонального прогресса. Это политики, артисты, бизнесмены. Хотя как раз артистов можно смело вычеркивать. Потому что, сколько бы они ни зарабатывали и насколько бы ни хотела на них походить молодежь, все равно в конечном счете артисты ни черта не стоили как личности. Они были просто шутами, и Синус не ставил их ни в грош. Он за свою долгую карьеру наемного убийцы не убил ни одного человека, занимавшегося искусством. Банально не хотел марать руки. Один из церберов полез на трубу. Синус смотрел на то, как тот отчаянно цепляется за металлические планки лестницы. Страшно несчастному — все-таки не каждый день приходится забираться на сооружение высотой в сотню метров по обыкновенной лестнице из двух несущих с перекладинами. Пусть она и снабжена «тоннелем», который якобы предназначен для того, чтобы было труднее навернуться. Синус вспомнил, как он еще в пятнадцать лет поставил на место весь двор, когда поспорил, что сможет забраться на трубу городской ТЭЦ. Она была ненамного ниже, чем труба АЭС, по которой сейчас карабкался наверх сотрудник Службы безопасности. Синусу, естественно, никто не поверил, все поставили свои немногочисленные деньги как раз на то, что он ни за что не доберется до вершины. Те, кто был подобрее, решили, что он просто остановится и спустится. А кое-кто на полном серьезе заявил, что «этот задрот» вообще брякнется и убьется ко всем чертям. В итоге он слазил и спустился. Так спокойно, как будто ему это вообще ничего не стоило. Хотя, конечно, нервов он тогда оставил на этой злополучной трубе — лучше и не думать сколько. Он помнил, как немели от усталости руки, как ноги примерно на двухсотой ступеньке стали предательски проскальзывать. Как после сотни метров труба начала раскачиваться на ветру и Синусу на полном серьезе показалось, что он своим ничтожным, муравьиным весом все-таки вывел из равновесия это чертово сооружение, что сейчас оно хряпнется вместе с ним поперек железнодорожных путей и его плоть напрочь затеряется среди битого кирпича, арматуры, цемента и сажи. Разумеется, после этой выходки он стал героем двора. И нашлись два дурака из его вечной оппозиции, которые решили, что непременно надо лишить его победных лавров. Тогда летом по ночам проникнуть на территорию электростанции было раз плюнуть. Они и проникли. И даже залезли на трубу. Вот только к тому времени рассвело, и оказалось, что это очень страшно, когда надо спускаться вниз. И эти двое так и не смогли спуститься самостоятельно. Пришлось вызывать спасателей, чтобы снять их сверху. Церберов, кажется, снимать не надо. Хоть они явно боялись лезть, но все равно добрались, обошли трубу по краю и даже не поленились заглянуть в жерло. Синус одобрительно поцокал языком. Толстый цербер махал руками, командовал. Синус представил, как он сейчас вскидывает к плечу короткую бесшумную снайперскую винтовку — знаменитый «винторез». И никто не успевает понять что и как, — просто этот жирдяй падает ничком, и под ним расплывается темно-красная лужа. Всего-то и нужно — одну пулю в шею, чтобы хлестало посильнее, и еще одну в область сердца, чтобы жертва не сильно дергалась перед смертью. Хотя, если тебя преследуют, а ты отбиваешься, всегда лучше, чтобы жертва дергалась. Мертвый, он ведь на то и мертвый, что его можно игнорировать. Еще один цербер подошел к будке охранника, властно постучал — звук аж до убежища долетел. Выглянул перепуганный охранник Коля, цербер стал ему втирать с видом очень важного человека. Охранник испуганно закивал, а цербер все грузил его и грузил. Синусу пришла в голову забавная мысль: если завтра Коли здесь не будет либо он выживет после того, как жахнет пятьсот килограммов гексогена, наверное, охранник сможет хоть ненадолго почувствовать превосходство над этим моральным уродом. Хотя бы в том, что он выжил. Ну вот, теперь они все скрылись внутри помещений. Коля смачно плюнул на землю и ушел обратно в будку. Ну и правильно, товарищ. Не надо тебе пялиться на этих скорбных умом! Завтра их тут поляжет столько — мама не горюй! Синус поймал себя на том, что каждое свое новое дело он переживает так, словно это его последний выход на сцену. Он переживает такой набор сильных чувств, что его хватает еще очень надолго, прежде чем возникает потребность вернуться к любимому ремеслу. Хотя Синус все-таки знал, что убийство для него было не только ремеслом. Где бы он ни находился и чем бы ни занимался — от героической войнушки в окопах какой-нибудь африканской страны до совершенно подлого расчленения заложников в Бирме, от точного выстрела в голову в Берлине до толчка под поезд метрополитена, — везде и всегда Синус испытывал от прерывания чужой жизни самое настоящее сексуальное удовлетворение. Время от времени он анализировал то, что испытывает и как себя ведет, и пришел к выводу, что на самом деле он такой же маньяк, как, например, Чикатило. Только разница в том, что лично он не кромсает маленьких девочек или подростков, а, как правило, находит более сильные и опасные мишени. Ничего с этим не поделать — он не хочет, чтобы его жертвы были беспомощными. Ему нравится, когда есть опасность попасться, нарваться, умереть. Вторым хобби у Синуса была смена личин. И это тоже было чертовски интересно. Надо было каждую следующую личность продумать так, чтобы она ни в коем случае не пересекалась с предыдущей, чтобы не было ни общих знакомых, ни общих интересов. Потому что Синус предпочитал не пользоваться услугами пластических хирургов без очень веской на то причины. И по правде говоря, хирургам не везло, когда к ним приходил этот щедрый клиент. Потому что вместе с его щедростью к ним приходила смерть — Синус терпеть не мог, когда кто-то еще знает его маленькую тайну. Синус уже решил, какого хирурга он шлепнет, когда будет менять внешность после этого дела. На сей раз без этого не обойтись никак: убивать президента мировой державы, а потом разгуливать по миру со своим прежним лицом — полная несуразица! Синус находил забавным позволить себе немного патриотизма в отношении России. Черт подери, а почему нет? Уж если это дело — вершина его профессионального мастерства, то пусть его жертвой окажется не глава страны третьего мира! * * * По возвращении от антиквара с Неверовым случилось то, что давно должно было случиться, — он банально провалился в сон прямо физиономией на руле. Разумеется, в таком положении нормального сна он не увидел. Каша, варившаяся в его голове, вылилась в какие-то совершенно немыслимые сновидения. И черт подери, Климу оставалось только удивляться, сколько этой самой гадости можно увидеть за весьма сжатые сроки. Хотя говорят, что сновидения продолжаются всего несколько секунд и события там идут гораздо быстрее, но человеческий мозг сам интерпретирует их так, что все кажется, как на самом деле. Например, у него никогда прежде не было жены, тем более — детей. А единственная Яна, которую он знал, была толстой и несуразной продавщицей из булочной возле дома. И тем не менее Клим увидел такой сон, какого и врагу пожелать не хотелось. Колыбель на ржавой проволоке едва заметно раскачивалась под закопченным потолком. Каждое отклонение от вертикали выплевывало в душный, гадко-теплый воздух тяжелый низкий скрип. Непонятно, как ребенок мог спать в таких условиях. Неужели он, еще лишенный разума, но наделенный интуитивным ощущением окружающего, может не замечать этого безумия, этого эпизода из дрянного гротеска! Боже мой! Ну кто нашел это сооружение неведомых времен, кто додумался выложить его чудовищное кожаное чрево бельем и подушками. Кто, наконец, был настолько лишен мозгов, что взял да и положил туда младенца! Клим затянулся сигаретой. Плохой табак — щепки пополам с мусором — обжег горло, начал скрести во рту и гортани острыми грязными когтями. Седая струйка дыма потянулась вверх, распласталась по потолку и стала кататься по нему, сгребая с досок копоть и паутину. — Дом спалишь, идиот, — злобный женский голос щелкнул между глаз из темноты за колыбелью. Только присмотревшись, Неверов смог различить жену. Сидит, раскачивается вперед-назад, пялится не моргая — он ощущает ее взгляд, словно протискивается сквозь полиэтилен. Он улыбается. Нельзя злиться на нее. Никогда. Даже когда она пытается оскорбить. Как теперь. Скрипит проволока. Свечка еле-еле поблескивает. Сейчас на улице светлей, чем здесь, — окна кажутся сизыми пятнами на черном бархате. Будто пыль. Фу! Мерзость! Он протянул руку — нужно, чтобы ткань вновь стала чистой. Жена почему-то испугалась, отскочила еще дальше, чем была, почти до стены, и прошипела: