– Хреново. Откуда… – Голос походил на карканье вороны. В горле запершило, Глеб закашлялся, не договорив. – Водички принесу. Чудесный спаситель, в домашней одежде оказавшийся совсем тощим, скрылся из виду. Глеб откинулся на подушку. Проснувшаяся память прокручивала хаотичные кадры: мёртвый администратор, гадостное пойло, вливаемое через воронку, дождь, рельсы, пальцы, ищущие среди укропа последний огурец… Сколько времени он провёл в отключке? Глеб стянул покрывало и обнаружил, что лежит на кровати голым. – На, глотни. Завтракать будешь? Есть суп. Глеб вернул покрывало на место, взял чашку и сделал глоток, пролив часть содержимого на подбородок: руки тряслись. Отдающая хлоркой вода смочила горло, стало полегче. – Сколько времени прошло? – Больше суток. Сегодня двадцать седьмое октября, одиннадцать утра с копейками. – Что случилось? – Глеб с трудом выпрямился, опершись о стену спиной. – Как ты меня нашёл? Эдик ногой подтянул к себе стул и оседлал его задом наперёд, сложив руки на спинке. – Хочу признаться, как там тебя? – Глеб. – …признаться тебе, Глеб, что следил за тобой с самой первой встречи. Вот такое у меня с друзьями хобби. Некоторые считают нас маньяками, но Ганнибал сказал, что они не правы. Пёстельбергер непроизвольно вжался в стену. Эдик хохотнул. – Шучу, расслабь булки… Я в депо гонял, поезда бомбить. – Грабить? – Чего? Тёмный ты, дядя. Бомбить – в смысле нелегально разрисовывать. Вагоны – отличная площадка, много свободного места, ровная поверхность. Ездят по всему городу, больше народу увидит. Но работать приходится по ночам, в отстойниках. Я уже назад возвращался – смотрю, тело лежит. Ну, думаю, очередной бухарик. Но не оставлять же помирать человека. А это ты оказался… Попомни мои слова, продолжишь в том же духе – помрёшь от цирроза-мороза. – Ты рядом никого не видел? Похоже, сальный уломал-таки дредастого заснять своё видео. Значит, оба крутились неподалёку в ожидании поезда. Увидели пятнадцатилетнего оболтуса и испугались? Ерунда. Перебрали с водкой и отключились где-нибудь в кустах? Больше похоже на правду, но слишком удачное совпадение. И у противника снова имелся его пистолет. Глеб вздохнул, мысленно подводя итог поездки в Чморятник: «Та же щука, да под хреном». – Так ты видел кого-нибудь? Эдик пожал костлявыми плечами. – Темно было, хрен знает. Я там мотик неподалеку припарковал, погрузил тебя да поехал. – Где моя одежда? – Снял, чтобы сделать предварительную разметку. Ну там, шейка, лопатка, филе… – Эдик, ёкарный бабай! И так тошно! – А пить меньше надо! И блевать после этого! Сушится твоя одежда, не в кровать же тебя было в ней укладывать. Ты, блин, даже в ботинки умудрился харчи наметать. Жрать будешь или нет? Греть суп? – Извини. Спасибо, – смущённо пробормотал Глеб и прислушался к ощущениям в организме. В животе было пусто и как-то неопределённо, но тошнота прошла. – Да, буду. – А ты точно его не вернёшь? – на всякий случай уточнил хозяин спальни, поднимаясь со стула. – Постараюсь, – пообещал Глеб. Ему тоже не хотелось повторения кошмара, после которого внутри поселился неприятный подсасывающий вакуум. Судя по крикам из-за стены, появление Эдика на кухне восприняли враждебно. – Чего припёрся? Иди отседова! Тварь такая… – голос звучал неприятно: гласные звуки пьяно растягивались, половина согласных превратилась в кашу. Парень вернулся, неся вместо подноса разделочную доску, на которой стояла тарелка с торчащей ложкой. Рядом лежала краюха хлеба. – На, держи. – Это кто там? – Мамка, – Эдик покосился в сторону кухни. – Она против моего присутствия? Давай одежду, я уйду. – Да не парься, она скоро вырубится. Последняя фраза была произнесена будничным тоном. Встретившись с понимающим взглядом гостя, Эдик недовольно отвёл глаза. Наклонился и принялся высматривать на полу носки, подбирая похожую пару. – Почему ты меня не сдал? – Глеб пристроил доску на коленях и принялся неловко орудовать ложкой. Это в памяти случайного зрителя портрет преступника вытеснялся размышлениями о том, сходить в магазин за шампунем или остатков хватит на пару дней. Но если ты лично говорил с убийцей, когда тот драпал от властей, эта встреча забудется не скоро… – Упырям жизнь облегчать? Пусть напрягаются. Глеб нахмурил брови, прикидывая, кто скрывался под термином «упыри». Голова по-прежнему работала неважно. – Не любишь полицию? – Не люблю, – подтвердил Эдик. Носки нашлись, и теперь он принюхивался к поднятой с пола толстовке. – Почему? Новый знакомый надолго замолчал. Встал за распахнутой дверцей шкафа, стянул шорты, швырнул их к прочим вещам. Глеб уже решил, что останется без ответа, когда из-за дверцы донеслось: – Отца посадили два года назад. Он подставился по мелочи, а на него свалили несколько дел, выбили признание и по-быстрому закатали. В тюрьме он и помер. А мамка… Сам видишь. Так что я тебя, Глебчик, не выдам, не боись. Оставайся, сколько надо. А ты правда ту мадаму?.. – Нет, – отрезал Глеб. – Ну нет, так нет, – легко согласился Эдик. Переодевшись, он вышел из-за шкафа и принялся бродить по комнате, собирая рюкзак. Сунул внутрь блокнот, прихватил наушники и учебник с заумной надписью «Лабораторный практикум по структурному программированию». – На учёбу? – Пиццу разносить, какая учеба… Это так, увлечение. – Слушай, – Глеб ухватился за внезапную идею. – А тяжело взломать чужую почту? – Пароль, в смысле, узнать? Проще простого. У половины населения до сих пор раз-два-три кверти стоит. Пёстельбергер ощутил прилив гордости. У него в качестве пароля стояла дата рождения и фамилия, набранная транслитом заглавными буквами. – Не просто взломать. В добавок сфабриковать ложную переписку. Эдик замер над рюкзаком, почесал заостренный, усеянный юношескими прыщами подбородок. – Тоже не сложно, особенно если есть доступ к твоему аккаунту и компу, за которым ты чаще всего сидишь. – А со стороны? – Больше времени займёт, раза в три. Но в наше время, сам понимаешь, никто не защищён. Ладно, я сваливаю. Одежда в ванной, барахло из карманов на подоконнике. Мамка будет орать, не обращай внимания, она тебе ничего не сделает. – Эдик слегка погрустнел и потрогал языком щербину на месте правого резца. – Вот, я тут на всякий случай свой номер написал. Если снова захочешь кого-нибудь выпилить – иди к соседям из триста второй, те ещё подонки. Пока! – Пока, – запоздало ответил Глеб хлопнувшей двери. Доел невкусный суп с переваренной вермишелью, оставив пупырчатую голень на потом. Медленно встал, ещё медленнее доковылял до подоконника и выглянул в окно. Эдик жил в спальном районе со старой планировкой. Во дворе виднелись лавочки, забор и две пожелтевших берёзы, чудом уцелевшие в бетонно-асфальтовой западне. Порыв ветра стряхнул охапку листьев, закружил по улице золотым хороводом. Берёзы пошли помехами, мигнули и пропали, а на их месте развернулся рекламный плакат: банк «Святая Русь», накопительный вклад «Берёзовый», двенадцать с половиной процентов годовых. Да вашу мать… На подоконнике лежали разряженный хайд-хэд, несколько мятых банкнот и зажигалка. Детектив натянул чужие, слишком тесные шорты и отправился в ванную. Возле кухни притормозил, бросив внутрь опасливый взгляд. За столом сидела расплывшаяся женщина неопределённого возраста. Она слегка покачивалась, сложив на коленях ладони с сильно выпирающими, словно приклеенными поверх кожи венами. По рыхлым щекам стекали слёзы. – Мой мальчик… – различил бормотание детектив. – Миленький ты мой, куда же ты ушёл… Ясно. Алкогольный маятник достиг крайней точки и качнулся в обратную сторону, от злости к пьяной всепрощающей жалости. – Эдик на работе, – бросил Глеб и двинулся дальше. Знал он, что следовало по программе –покаянные рыдания и приступ самобичевания. Приняв душ, промыв ссадины и позаимствовав одноразовый станок для бритья, детектив приободрился. Брюки от костюма потеряли форму, а кофта с капюшоном полиняла, выкрасив рубашку серыми пятнами, но как же приятно переодеться в чистое. По-хорошему, надо было уходить, чтобы не подставляться самому и не подставлять парнишку… Но раз уж никто его не нашёл за целые сутки… Можно злоупотребить гостеприимством и дождаться заката: без хайд-хэда передвижение по городу становилось опасным. Глеб вернулся в спальню. Мыслительная деятельность по-прежнему требовала слишком много усилий. Хотелось просто сидеть на кровати и рассматривать плакаты на стене. Музыкальные вкусы Эдика сильно отличались от его собственных, устаревших лет этак на сто. На большинстве плакатов кривлялись здоровые и румяные, как на картинах Дейнеки, пацаны и девчонки. За исключением одного, с фотографией кареглазой женщины с длинными русыми волосами. Подпись гласила – «Дарья Решетникова». Вопросы, опять вопросы… Кто-то взломал его почту и повредил систему наблюдения. Офис не слишком хорошо охранялся. Доступ к нему имела уборщица, работники бизнес-центра, торговцы кошачьим кормом из соседнего кабинета, куда вёл запасной выход, запиравшийся на весьма условный замок. Когда Глеб уматывал по делам, офис и вовсе оставался без присмотра – при желании, Айчилан отвечала на звонки и разбирала почту удалённо. Запасной ключ лежал у Бориса. Забраться туда мог любой желающий, чем и воспользовалась расчётливая Канья. О его планах навестить администратора тоже знало немало народу: Айчилан, Фура, Борис. Но предугадать этот шаг противник мог и без подсказок, он был ожидаемым. Наверняка детектива караулили в разных местах: возле дома, на подходе к офису, в шикарной квартире Каньи Фархатовой. Возможно, администратора и выпустили для того, чтобы он послужил приманкой. Шушере в засаде велели убрать клиента, разыграв несчастный случай. Но те напороли косяков. Убив администратора, заскучали в пустой халупе и решили прогуляться до ларька. Бес его знает, почему вдвоем. Может не договорились, кому идти. С приходом Глеба исправились – повязали клиента по рукам и ногам, напоили до потери сознания, собираясь выкинуть с балкона. На следующий день журналисты наперебой кричали бы о том, как пьяный убийца Марины Фархатовой разбился насмерть, упав с восьмого этажа. Тут бы и сказочке конец. Но исполнители пожадничали, решив на одном заказе заработать дважды. Ждать под дождём, по-видимому, тоже не захотели. Забились куда-нибудь в подворотню, а потому не успели отреагировать на появление Эдика на мопеде. О чём это говорило? О том, что таинственный противник был ограничен в человеческих ресурсах. Он обладал доступом к военным технологиям, вроде той же глушилки. Но расставить своих людей на всех точках, где мог появиться детектив, возможности не имел. Пришлось обращаться к таким вот наёмникам-полудуркам, которых наверняка уже устранил. От нечего делать Пёстельбергер продолжил рассматривать плакаты. Один рисунок оказался не связан ни с музыкой, ни с граффити. На нём две фигуры в скафандрах с российским триколором сидели на краю обрыва. Под ними простиралась равнина насыщенного красного цвета, чуть ниже значилось: «Марс. Новый дом человечества». В детстве он увлекался фантастикой про космос. Но чем старше становился, тем больше склонялся к мысли, что людям лучше сидеть дома. Во вселенной уже существовал один Чморятник, второго хотелось бы избежать. Но любопытство возобладало. Он подошёл к плакату и прочитал мелкий текст: «Это не первая попытка колонизировать Марс, и все мы знаем, чем закончились предыдущие. Многие задаются вопросом: не лучше ли признать, что красная планета человечеству не по зубам? Стоит ли продолжать? Стоит, уверенно отвечают три тысячи учёных, инженеров и космонавтов, работающих над проектом. «Марс: колония» – это не маркетинговый ход, не пиар, не мыльный пузырь. Это то, чем занимается министерство науки и образования Российской Федерации прямо сейчас. С каждым днём человечество становится на шаг ближе к своей мечте. Я знаю, вместе мы освоим красную планету и сделаем её нашим вторым домом». Глеб поискал глазами подпись, желая узнать, что за чиновник решил освоить космос, а не только бюджет. Оталан Алабердиев. Да это же брат Айчилан! Надо же, Борис ничего не преувеличил. Айчилан действительно могла найти работу получше.