– Это не то, что вы думаете, – поспешил объясниться Тречков. – Мы просто коллеги. И друзья. – На Луизенуфер? – повторил Гереон. – Но там она живет не под именем Лана Никорос… – Нет, это только ее сценическое имя. Вообще-то ее фамилия Сорокина. Графиня Светлана Сорокина. Известное имя в России… Золото Сорокина! Рат был поражен. Лана Никорос была одной из рода Сорокиных! Подруга Алексея Кардакова! Музыкант не заметил его волнения и продолжал: – …Поэтому она, естественно, живет в Берлине инкогнито, и по этой же причине на двери ее квартиры также указано формальное имя. Иначе «советские» ее давно бы выследили. – Складывалось впечатление, что именно это вызывало его опасения. – Чего же хочет от нее Сталин? – спросил комиссар. – Чего он хочет? Она принадлежит к одному из самых знатных аристократических родов страны. Напомнить вам, что сделали большевики с Романовыми?! *** Он отсутствовал уже довольно долго, а таких женщин, как Шарлотта, нельзя оставлять в одиночестве. Когда Гереон вернулся, за их столиком кто-то сидел. Мерзкий, жирный тип со смехом щелкунчика, женоподобный хвастун, который ощущал себя невероятно крутым и не замечал, что он противен фройляйн Риттер. Рат ненавидел таких типов и почувствовал, как в нем закипает ярость. Или это была ревность? Он отогнал от себя эти мысли. – Извините, но этот стол зарезервирован. Оставьте нас, пожалуйста, одних, – сказал он незнакомцу. Тот рассмеялся. – А дама тоже зарезервирована? Полицейский посмотрел мерзавцу в глаза и увидел там лишь безмерное нахальство, которым толстяк заправился перед этим в туалете в форме порошка. Он наклонился к этому мужчине и быстро схватил его за причинное место, прежде чем тот успел среагировать. Теперь толстяк сидел, стиснув зубы и не решаясь пошевелиться. Вся сцена разыгрывалась под скатертью стола, так что Шарлотта не могла этого видеть. – Послушай меня, снеговичок, – тихо прошептал Рат в самое ухо жадно глотающего воздух мужчины, хотя со стороны могло показаться, что он – воплощенная любезность. – Ты имел глупость, нажравшись кокаина, сесть за стол к полицейскому. Если через десять секунд ты не исчезнешь, то ты не только в ближайшие недели будешь испытывать боли, справляя нужду, но я еще позабочусь и о том, чтобы ты отправился за решетку. Ты меня понял? – Он особо выделил последний вопрос, еще сильнее зажав свои тиски. Пижон старательно закивал. Он весь побагровел – даже кожа головы, по которой проходил ровный пробор, залилась краской. – Итак, – прошептал Гереон, – если ты не хочешь следующий год провести на стройке, катись отсюда, как только я тебя отпущу, но не забудь перед этим вежливо раскланяться с дамой! Незнакомец опять закивал, и Рат отпустил его. Жиголо встал и на самом деле изобразил перед Шарли нечто похожее на поклон, а потом направился вниз, в вестибюль, переступая быстрыми, неуклюжими шагами, так что создавалось впечатление, будто он наделал в штаны. Шарлотта смущенно смотрела ему вслед. – Ему в голову ударил алкоголь, – сказал Рат, снова подсев к ней. Казалось, девушка была под впечатлением. – Вы поступаете так со всеми людьми, которые переходят вам дорогу? – спросила она. 15 Он поставил будильник на значительно более раннее время, чем обычно. Спал он недолго. Они спали недолго. Рат уже проснулся, когда стрелка почти добралась до нужной точки и вот-вот должен был раздаться звонок. Быстрым хлопком он остановил жестяного монстра на тумбочке, прежде чем тот успел сработать, и перевернулся на другой бок. Черные волосы на подушке. Она лежала рядом с ним. Это был не сон. Он погладил ее и поцеловал в затылок и тонкую шею. А вскоре почувствовал, как она проснулась, хотя какое-то время еще оставалась лежать в том же положении, будто давая ему возможность продолжать ее целовать. Потом она повернулась и улыбнулась ему. Когда же это случилось? Вскоре после того, как Гереон поговорил с этим жиголо, на подиум вернулись музыканты Тречкова, и он опять пригласил Шарлотту на танец. Шарли! Они танцевали, и при этом она так на него смотрела, что он не мог вести себя иначе. Сначала они всего лишь коснулись друг друга лицами, а потом он ее поцеловал, очень осторожно, но она ответила на этот поцелуй. Они еще продолжали некоторое время танцевать, но больше не решались поцеловаться у всех на виду, на танцплощадке. Потом они вернулись за стол. Их руки больше не расцеплялись. Они еще немного выпили и при этом все время смотрели друг на друга. Внезапно оба испытали ощущение чего-то серьезного. Риттер улыбнулась первой. – А что теперь? – спросила она. Рат пожал плечами. – Может быть, перейдем на «ты», – предложил он. Девушка засмеялась. – Меня зовут Шарлотта. Но все, включая маму, зовут меня Шарли. – И в «замке» тоже? – Там я фройляйн Риттер. – А меня зовут Гереон. – Редкое имя. Я такого никогда не слышала. – Это кёльнский святой. Мои родители – ревностные католики. И большие патриоты Рейнского края. – Я хотела бы большего, Гереон, – прошептала стенографистка. И уже в такси они дали волю чувствам. *** Теперь она лежала рядом с ним, гладила его по щеке и улыбалась ему. Одеяло соскользнуло вниз, и солнце освещало ее стройное тело. Рат почувствовал, как в нем вновь закипает желание, но у них уже не было на это времени. Надо было торопиться. Он не захотел уподобляться Вайнерту, который всегда среди ночи отправлял своих дам домой. Нет, только не Шарли! Гереон хотел уснуть и проснуться рядом с ней. Но у него не было ни малейшего представления о том, как ему незаметно вывести девушку из квартиры, чтобы Элизабет Бенке их не застукала. Она уже, наверное, готовила завтрак. Накануне комиссар уже признался Шарлотте в том, что не имеет права принимать в квартире женщин. – Я всегда хотела сделать что-то запретное, – сказала она на это. Рат тихо провел ее в свою комнату. Он не рассчитывал всерьез на такой поворот событий, но все же заранее, прежде чем отправиться в «Европейский дом», предусмотрительно снял со стены карту города и спрятал фотографии. Они произвели небольшие водные процедуры над раковиной, которая стояла на старомодной туалетной тумбе в его комнате, а потом привели себя более-менее в порядок перед зеркалом, подготовившись к рабочему дню в «замке». Все шло как надо. Гереон появлялся на службе и в более помятом состоянии, а Шарлотта все равно выглядела потрясающе. Даже если потратила мало времени, чтобы уложить свои волосы. Кроме того, она никак не могла найти один чулок, но в конце концов предстала перед Ратом в полной форме и готовой к выходу. Он открыл дверь своей комнаты и выглянул в коридор. Никого не было видно. В нос ему ударил запах кофе. Полицейский открыл входную дверь квартиры, в то время как Шарли осталась в комнате. Потом он сделал ей знак, и она, быстро пробежав по коридору, выскочила на лестницу и на цыпочках стала спускаться по ступеням вниз. Рат тихо, насколько это было возможно, закрыл дверь в квартиру и вернулся в комнату. Уф, с самым трудным они справились, Шарлотта была на улице! Он быстро влез в пальто, взял шляпу и хотел уже мчаться за ней, как дверь в кухню неожиданно открылась. Там стояла Элизабет Бенке в халате – на этот раз, правда, полностью застегнутом. – Доброе утро, Элизабет! – поздоровался ее жилец. – Завтракать не будешь? – Спасибо, я сегодня очень спешу. Я тебе этого вчера не сказал? – Ты сегодня уже выходил? Мне показалось, я слышала, как хлопнула дверь. «Могло быть и хуже. Спасибо!» – пронеслось у Гереона в голове. – Я забыл важные документы. – Комиссар посмотрел на часы. – Ну, мне пора! Никаких дальнейших разговоров. Он надел шляпу и побежал вниз по лестнице. Шарли ждала его на улице, спрятавшись под козырек подъезда. Они мыслили одинаково. Было сразу видно, что она работает в «замке». *** Так же незаметно, как они выбрались из квартиры, примерно через час Гереон и Шарлотта вошли в здание Управления. Перед этим, наскоро позавтракав на Виттенбергплац, они какое-то время вместе ехали в метро, прижавшись друг к другу на сиденье, переполненные чувством влюбленности. Но когда поезд приблизился к Алексу, они отстранились друг от друга: с каждой станцией возрастала вероятность того, что в поезд войдут их коллеги. Потом Рат поцеловал Шарли на прощание и у Шпиттельмаркт поднялся с места. У Алекса они вышли из поезда из разных дверей и вскоре после этого прошли через станцию мимо дощатых стен и заграждений на некотором расстоянии друг от друга, как два посторонних человека. На глубине шести метров Александерплац напоминала строительную площадку. Риттер первой вошла в «замок», а Гереон, прежде чем тоже отправиться на Дирксен-штрассе, остановился перед расписанием и стал внимательно его изучать. В кабинете никого не было. Почту уже доставили, и Рат обнаружил у себя на письменном столе пакет. Рассмотрев иностранные наклейки, он сразу понял, от кого пришла посылка. Был лишь один человек, от которого он получал почту из-за океана и который знал его новый служебный адрес. Разрезая шпагат и вскрывая упаковку, комиссар на какое-то мгновенье даже забыл о Шарли. Из пакета выпали газетные страницы на английском языке – он был плотно набит бумагой для амортизации. Сверху лежало письмо, но любопытство Рата касалось в первую очередь совсем другого. Новая пластинка! Он рассмотрел плоский картонный квадрат и привычным движением вытряс из него диск. «”Fletcher Henderson Orchestra”, – прочитал он. – “Easy Money Blues”». Только что из Нью-Йорка! Больше всего ему хотелось немедленно это послушать. Только один человек посылал ему такие пластинки, человек, которого больше не было в жизни его отца: Северин Рат весной 1914 года уехал на почтовом корабле в Америку и с тех пор больше не возвращался. Ни в августе, когда разразилась война и Родина призвала всех под знамена, ни позже, когда через четыре с половиной года война закончилась. Гереон с пониманием отнесся к решению своего брата еще тогда, а сегодня тем более был с ним согласен. А вот Энгельберт Рат не понял своего сына. Позор иметь предателя Родины в собственной семье глубоко ранил его, и даже героическая смерть его старшего сына не смогла затмить этот позор. Напротив, казалось, что Рат-старший возлагает на Северина вину за смерть Анно. Во всяком случае, Энгельберт не моргнув глазом объявил своего второго сына также умершим. Выражалось это исключительно в молчании. В доме Рата никогда больше не упоминалось имя Северина. На его письма не отвечали, их никогда не читали. И в один прекрасный день они просто перестали приходить. Никто, даже Урсула, не знал, что Гереон после войны пытался найти своего брата. Это было не так просто, так как по старому нью-йоркскому адресу Северин больше не проживал, и многие в городе во времена американской военной истерии изменили свои имена на английский манер, чтобы избежать опасности быть интернированными на остров Эллис. После обстоятельной переписки с официальными службами США, которые не всегда реагировали приветливо, Гереон в 1921 году наконец нашел Севрона Рата в Хобокене, Нью-Джерси. И тот ему действительно ответил. До востребования. Так они договорились. Тогда же брат прислал первую пластинку с джазовой музыкой. Это было началом небольшой коллекции. Комиссар осторожно, как дорогой фарфор, достал из конверта диск. Он был темно-синего цвета с серебристой надписью. «Come on, Baby!» – прочел Гереон на другой стороне. И сразу вспомнил о ней. Кабинет Шарли находился всего через две комнаты от него. Одна эта мысль сводила его с ума.