Цветок медленно раскрывался. А стоило раскрыться, как белоснежные лепестки побурели и осыпались пухлым пеплом. И это было нехорошо. Очень нехорошо. Много хуже, чем посторонний труп в болоте. Трупы, если подумать, дело житейское. В отличие от тварей с изнанки, что с несвойственным им прежде упрямством пытались прорваться в мир яви. Глава 14 Дуглас спать любил. И Кайдену было даже несколько неловко, что этот сон, такой глубокий и сладкий, если Дуглас так и не ощутил постороннего присутствия, придется нарушить. Некоторое время он просто сидел в окне, покачиваясь, раздумывая над тем, так ли ему в самом деле нужен человек, или же Кайден вполне сам справится. Но Дуглас скинул подушку на пол и, не открывая глаз, поинтересовался: – Что теперь? – Труп. – Чей? – Понятия не имею. – Где? – В болоте. – Ага… – он все-таки перевернулся на бок. – И за что ты его? – Это не я, – сказал Кайден и слегка покраснел. – А кто тогда? – Не знаю. – Тогда зачем он нам нужен? – вставать Дугласу определенно не хотелось, и он, перевернувшись на другой бок, попытался нашарить подушку. – Не уверен, но… если ты не хочешь… – Я не хочу, – пальцы смяли наволочку. – Но придется. Поднимался он тяжело, с кряхтением. – Вот скажи мне, Кайден, почему, стоит тебя ненадолго из поля зрения выпустить, сразу труп появляется? – Так это не мой! – Я до глубины души рад, что не твой, – Дуглас потер красную шею. – Но все равно… ты понимаешь, что люди в большинстве своем весьма предвзято относятся к тем, кто плодит трупы. – Говорю же, я про него случайно узнал. Теперь проверить надо. – Ага… – произнесено это было с легким упреком. – Место хоть покажешь? Место Кайден нашел. Всего-то и понадобилось, что пройти по следу, оставленному Катариной. Дурманящий запах ее ложился на ночные травы, мешался с ароматами их, становясь еще более привлекательным. Кайден шел по этой тропе, ненадолго задержался возле дерева, где запах был особенно силен, а еще к нему примешивались иные, весьма раздражающие. Тьме они тоже не понравились. Далее тропа вывела за границу поместья, через редкий пролесок к началу старого ольшаника, в котором начиналось болото. И уже в самом ольшанике все иные запахи перебивались одним – крови. Пусть она уже прошла сквозь зеленую подушку мха и впиталась в землю, став частью ее, но запах… да, он будет держаться долго. Как и широкая полоса, что протянулась к краю болота. – М-да… а такие приличные с виду дамочки, – задумчиво произнес Дуглас, эту полосу едва ли не обнюхивая. Зачем ему это, Кайден не знал, ибо при многочисленных своих достоинствах нюхом наставник, как и большинство людей, обладал весьма посредственным. Но он ковырнул моховую кочку. Поднес пальцы к носу и скривился: – Могли бы и поаккуратней. – Может, – предположил Кайден, которому стало несколько обидно за такую критику, – им опыта не хватает? – Ничего, с тобой поднаберутся. Почему-то прозвучало опять же обидно. Дуглас, подкравшись к самому краю болота, уставился на черную воду его, будто и она могла сохранить какой-никакой след. Но вода оставалась гладкой, щедро припорошенной зеленью ряски, меж которой сновали вялые водомерки. – Доставать как будешь? – Нырну? – предложил Кайден без особой уверенности. – Я тебе нырну, так нырну, что не вынырнешь, – Дуглас вытер ладони о штаны и вернулся к сумке, из которой достал толстый моток веревки и крюк. – Вот… скажи, когда у тебя в голове что-то помимо баб появится? Крюк был толстый, изрезанный рунами и покрытый толстым слоем серебра. На острие оно слегка стерлось, что, впрочем, на свойства крюка никак не повлияло. – Думаешь, зацепим? – Здесь не так и глубоко, смотри, – Дуглас топнул, и нога с чавканьем ушла в мягкий берег. – Я точно помню, что полгода назад здесь вообще никакого болота не было. – Подвели? – Может, и так. А может, весна дождливой случилась. Или старое русло перекрыло. Или… – Подвели. Дуглас покачал головой, явно сетуя на некоторое упрямство воспитанника, но ни слова не произнес, а лишь забросил крюк в темную воду. Брызнули водомерки, обретая прыть, и темная тень метнулась к поверхность, чтобы тотчас исчезнуть. Отступив от края, на котором сохранились остатки травы, Дуглас потянул веревку. И та пошла легко. Значит, пусто. Второй бросок был чуть дальше и левее. Третий. – Может, за граблями сходить? Или вилами? – Кайдену невыносимо было просто стоять и ждать. Он пританцовывал на месте, понимая, что в принципе бессилен. Но это и раздражало. Меж тем Дуглас раз за разом вытаскивал свой крюк, чтобы размахнуться и забросить вновь. Левее. Правее. Дальше. Ближе. А если… – Сходи, – не оборачиваясь, сказал он. – Вернешься и спинку почешешь… Он хотел добавить еще что-то, но веревка натянулась. И Дуглас велел: – Тяни. Только, мать его… аккуратно, а то порвешь. Это он, конечно, преувеличивал. Веревка была добротной, конопляной и вываренной в отваре разрыв-травы, а потому так просто не порвется. Но вот если крюк вошел неглубоко, то покойник соскользнет. А тяжелый, однако. И Дуглас, уверившись, что его поняли правильно, отошел в сторонку. Стоит, кивает с одобрением, мол, хорошо тянешь… Хорошо. Только тяжело идет. Слишком уж тяжело, будто налипла на него вся муть дна болотного. Когда темное покрывало воды расползлось, Кайден понял, что так оно и есть. Вся не вся, но большей частью. – Домой его сам потащишь, – сказал Дуглас, сматывая веревку. – И мыть тоже тебе… что? Тебе ж он нужен был, вот и возись. Кайден лишь вздохнул. Придется. Хотя бы для того, чтобы понять: зачем его вообще топили? Утром Катарине было плохо. Нет, не так. Ей в жизни не было так плохо, как этим утром. Она открыла глаза и тут же закрыла, ибо солнечный свет показался вдруг нестерпимо ярким. Катарина попробовала зарыться в подушки, но от них пахло пером, и запах этот вызывал приступы тошноты. Голова болела. Тело ломило. А узоры на запястьях налились красным цветом. И Катарине вдруг показалось, что выведенные чужой силой руны на самом деле не руны вовсе, это черви, которые ее, Катарину, жрут изнутри. До туалетной комнаты она добежала. Но выворачивало ее долго. Вот, значит, что чувствуют мужчины по утрам… как они вообще живут? И почему пьют снова? Хотя… вчера было хорошо. – Жива? – с немалым интересом спросила Джио, которая выглядела так, будто ничего-то и не было – ни ночной прогулки, ни мертвеца, ни полуночного пикника.