Катарина вяло улыбнулась: – Как думаешь, мне стоит вернуться к пруду? – Думаю, что этого от тебя ждут. Женщинам положено быть любопытными. – Тогда… – она вздохнула, – я поднимусь к себе. Если кто спросит, скажи, что я расстроена, больна или вообще при смерти. Просто не хочу никого видеть, и вообще. Джио кивнула. И руку подала. Правильно. Оказывается, если отпустить стену, то сил у Катарины не останется. А вот в комнатах хорошо. Там, за чертой подоконника, горит весна. И зеленеет сад. В нем черемуха, малина и сирень – где-то она есть, ведь ветер приносит тонкий ее аромат. Понять бы еще где. И Катарина, забравшись на подоконник, погладила темную ладонь плюща. Вздохнула. Закрыла глаза. Тетушка Лу устроит скандал? Или, наоборот, будет рыдать и вымаливать прощение? И как поступить? Простить? Нет, это глупо. Кевин не показался Катарине человеком, способным переступить через обиду, пусть и вымышленную. Он не забудет того, что полагает унижением, а значит, оставлять его в доме просто неразумно. Тетушка… если ей так хочется быть с сыном, пусть и убирается с ним же. И Гевин следом, ибо одинокому мужчине не следует задерживаться в доме молодой вдовы. Катарина улыбнулась. А ведь неплохо выходит. Сугубо теоретически. И артефакт сработал. Катарина коснулась невзрачной с виду капельки. А потом решительно слезла с подоконника и открыла альбом. Хватит бездельничать. Она перелистнула страницы с рунными узорами, вид которых не вызывал ничего, кроме головной боли, и потерла виски. Нет, с этим Катарина пока не готова работать. Может, позже? Тогда с чем? Она вытащила свой ящик, в котором хранились инструмент, кое-какие заготовки, изрядно запылившиеся за годы бездействия, и камни. Вот он. Кусок молочно-белого нефрита, теплый и с виду, и на ощупь. Длинный и узкий, и оттого формой своей некогда казавшийся неудобным. Катарина, помнится, долго маялась, не решаясь распилить камень. Все ее нутро протестовало против этого в общем-то весьма логичного поступка. И выходит, она знала наперед? Или высшие силы подсказали? Или, скорее, просто совпало одно к одному. Она смахнула легкий налет пыли. Флейта… кто делает флейты из камня? В них не будет ни жизни, ни звука, но почему-то Катарину данное обстоятельство ничуть не смущало. Она подвинула к себе альбом, положила на лист камень и парой штрихов отметила края. Вот так. И нужно… да, нужно, чтобы эта флейта была красивой. Как Джио. Никто не понимает, насколько она на самом деле чудесна. А Катарина видит. Она закрыла глаза, представляя будущее творение, в котором не останется места магии иной, помимо созидательной, но это тоже было неважно. Вдох. И выдох. Кусочек угля касается белого листа, оставив легкий штрих. И второй. И третий… и руки Катарины, оказывается, скучали по этому нехитрому действу. Они спешили восполнить потерянные годы, создавая образ будущего… артефакта? Нет. Никаких расчетов, никаких схем. И рун тоже не будет, ибо руны придуманы людьми, а Джио… она просто инструмент потеряла. Хрупкий, как зимние узоры на стекле. Невозможный. И спрятанный в камне. Теперь, когда будущая флейта обрела плоть, Катарина видела ее. И, взяв камень в руки, прижала к сердцу. Вся ее суть трепетала, предвкушая работу, и Катарине приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы сдержаться. Не сейчас. За окном уже темнеет, а ночь – не лучшее время. Да и голова ныла. Руки стали черны, пусть на камне эта чернота и не оставалась. Угольная пыль попала и на юбку, и на рукава, и кажется, так уже случалось, давно, в той, прошлой, жизни, когда Катарина слишком увлекалась работой. Выходит, снова… Она прижала камень к щеке. – Скоро, – пообещала ему Катарина. – Скоро я тебя отпущу, если не забыла, как это делается. Разум молчал. А тело шептало, что ничего-то оно не забыло и если Катарина решится, если готова потерпеть боль, самую малость, то нужно лишь начать. – Нет, – она ответила самой себе, возвращая нефрит на место. – Завтра. Или послезавтра. Но сейчас уже поздно. И ужин, наверное, подали. Останки, освобожденные из плена одежды, которой нашлось место на соседнем столе, выглядели донельзя жалко. Голову Кайден уложил рядом. Он аккуратно отмыл волосы, стер с лица остатки плоти, которая скорее мешала, высвободив чистую светлую кость. – Позволишь? – Гевин в чужом доме держался подчеркнуто вежливо. И Кайден склонил голову и отступил от стола. Он наблюдал за тем, как Гевин снял дублет, закатал кипенно-белые рукава рубахи, выставляя гладкую безволосую кожу рук. По ней узором чешуи расползались родимые пятна. – Да, матушку они несказанно раздражали. Она все пыталась вывести, то мази прикладывала, то сок чистотела. Как-то даже известью пыталась прижигать, – Гевин взмахнул руками, пошевелил пальцами. – Именно тогда я понял, что быть нелюдью – так себе удовольствие. Сейчас он выглядел спокойно и даже расслабленно. Руки скользили над телом, и разбухшая плоть сжималась, чтобы осыпаться прахом. – Что-то оставлять? – Гевин дошел до колен. – Нет, чисти все. – А это? – Я запечатлел, – Кайден вытащил из шкатулки кристалл. – Да и свидетельства будет достаточно. Хотя… просто высушить сможешь? Гевин кивнул. – И как оно… вышло? – Про меня? Точно не знаю. Матушка долго и старательно делала вид, что я обыкновенен. Я и сам так думал до… одного происшествия. Но это личное. Иссыхая, плоть становилась серой и хрупкой, она походила на бумагу, которой обернули кости. И теперь дыра в животе больше не гляделась страшной. А вот кое-что необычное Кайден заметил. Он осторожно прикоснулся к хрупким краям. Раздвинул их – сухая ткань трещала – и сунул руку внутрь. – Это выглядит отвратительно, – соизволил сказать Гевин. – Это изначально отвратительно, – согласился Кайден, ощупывая сухую камеру. Плохо, что тело столько пролежало и внутренние органы его расползлись, растворились в воде, а потому сложно оценить степень повреждений. – Но еще и немного странно. – Что именно? – Слишком маленькое отверстие. И само тело… если взглянуть отстраненно, оно почти не изменилось. Ты когда-нибудь видел коконы болотников? – Нет. И не горю желанием. – А мне доводилось. Лет этак десять тому. На зачистке. Небольшая деревенька к северу от Бристона. Углежоги, рыбаки… углежогов больше. Уж не помню, чем они на себя внимание обратили, там матка была молодой, жадной, не умела сдерживаться, вот и взяла людей больше нужного. Он ощупывал опустевший кокон изнутри, прикидывая, сумеет ли извлечь его, хрупкий, и сохранить. – Меня Дуглас взял. Посмотреть. Опыта набраться. И вообще… делом занять. Под пальцами ощущались тонкие волосяные стены. И Кайден, подцепив когтем нить, потянул на себя, медленно и осторожно. Пусть болотники и плели на диво крепкие нити, но все же пролежала она долго, да и кокон был старым. Оттого ли и нить была похожей, но слегка иной. На солнце она поблескивала металлом, точь-в-точь как та самая платина, из которой был сделан венец. – Магов вызвали после того, как исчезла деревня… не та, соседняя… полностью… и люди, и скот крупный… тогда-то и заподозрили, что дело вовсе не в разбойниках. Имущество-то осталось. Гевин наблюдал, склонив голову набок. – Окружили. Выставили стену. И пошли. Мы на них, они на нас. Болотники – твари быстрые. А главное, до последнего не скажешь, человек перед тобой или тварь подменная. Нить тянулась. Медленно, осторожно, но все же. – Я девицу встретил. Сидит вся в слезах, заливается… мол, сестрицу младшую в воду утащили. Я спиной повернулся, а она как прыгнет… еле успел, – Кайден дернулся от неприятного воспоминания, вновь почудилось прикосновение ледяных пальцев к шее. – И сильные, главное, еле стряхнул. Нить впилась в пальцы. – Я ей шею свернул, а она все равно продолжала дергаться… потом брюхо лопнуло и вылезло это… таких с полсотни положили. Маги сразу жгли, не особо разбираясь. Дуглас сказал, что когда заражение идет, то велика вероятность выпустить кого-то, в ком болотник затаился. А там уж вызреет до матки. И по новой все… из болота поднимали коконы. …Сизые, влажно поблескивающие, будто в шелковых саванах. Один за другим. И снова, и снова… саваны вытаскивают на зеленую траву, которая кажется слишком уж яркой, и целители мечутся между ними. Водят руками. Замирают, вслушиваясь в то, что творится внутри. А после отступают. Один за другим. И тогда за дело берутся огневики. – А если там кто живой? – тогда Кайдену было и любопытно, и страшно, и еще странно, что люди вот так не попытаются даже вскрыть эти шелковые комки. – Живой, – согласился Дуглас. – Ясное дело, живой… только помочь им можно, пока кокон внутри не прорвался. А как личинка дозреет, пойдет жрать плоть, то уже все. Им-то даже облегчение выйдет. Они ж чувствуют все. Шелохнуться не могут, а чувствуют… Кайден судорожно выдохнул. Надо спешить. Яйца, отложенные в конце весны, уже начали вызревать, а стало быть, в запасе не так много времени. – Погоди, – Гевин встал рядом, и пальцы его, покрывшись мелкой чешуей, легли под нить. – Не порви только. – Я с золотом руками работаю, а это попрочнее… ты знаешь, что за такую нить можно выручить, и весьма неплохо. – Не знаю. – Если не нужна будет, то выкуплю. – Посмотрим… странно то, что камера мелкая… слишком мелкая. И тело не выглядит истощенным. Его не упаковали, как должно… Почему?