Но тут красный директор спохватился, не перехлестывает ли. Осторожная мужицкая смекалка подсказала ему: еще не известно, чего тут рыщет этот мильтон, да и что там натворил этот американец, прежде чем отбросил коньки. «На черта с иностранцем связались», – так и пронеслось у него на лице. И выкатился из кабинета. – Я вас слушаю, товарищ Зайцев, – Фирсов сцепил руки на столе. – Присаживайтесь. Может, чаю? – Не буду отнимать ваше время. – Спасибо, – честно сказал Фирсов. По-видимому, он был вполне уверен, что без него здесь не обойдутся: держался внушительно. Не так, как другие представители отживших классов, которые не успели сбежать в эмиграцию или напрасно понадеялись, что заваруха 1917 года ненадолго. А теперь были лишены всяких прав: «лишенцы». Они норовили закатиться в какую-нибудь щель, стать невидимыми и неслышными. Фирсов подобных забот не знал. Он был видным и слышным. Он чувствовал себя под защитой своего образования, опыта, знаний. А может, и покровителей на самом партийном верху. – Товарищ Фирсов, и вы мое время тоже не отнимайте, сделайте милость. Расскажите мне про Ньютона. И Зайцев встал со стула. Принялся задумчиво мерять шагами кабинет, оглядывая шкафы, задерживаясь у портретов и плакатов. Глядя в окно. Обычных начальников такая смена мизансцены всегда выбивала из себя. На это Зайцев и рассчитывал. – Пожалуйста. Что вас интересует? – спросил его в спину Фирсов. – На заводе его любили? Инженер подумал, глядя на собственные руки. – Его НЕ не любили, – ответил он. – Рабочим нравилось, что он черный. Он улыбался. Был любознателен, добродушен. Старался освоить русский, – Фирсов помолчал, подбирая выражение. – Это тоже забавляло. К нему были очень снисходительны, – добавил он, провожая Зайцева взглядом. – Над чем он работал? – спросил Зайцев у окна. А потом сел на подоконник. – Он числился инженером, – выразительно не ответил на вопрос Фирсов и закинул ногу на ногу, переведя сцепленные руки на колено. – То есть он не мешал людям работать? – в лоб спросил Зайцев. – Тем, кто хотел работать, – нет, – отрезал тот. – Но и помощи от него не было. Так вас понимать? – Зайцев подошел к самому столу, оперся на него руками. Фирсов ни на йоту не переменил положения. Не сделал и попытки отодвинуться. Зайцев уловил запах его одеколона. – При чем здесь я? – Фирсов вскинул острую темную бровь. – Багаж образования у товарища Ньютона был минимальным. – Вот как? – А как вы себе представляете ситуацию с правами чернокожих в Североамериканских штатах, товарищ Зайцев? К школам и университетам их на пушечный выстрел не подпускают. Вины товарища Ньютона в этом нет. Что касается наших рабочих, то у большинства, уверяю вас, понятия куда более дремучие, чем у этого несчастного американца. Фирсов все же не выдержал и громыхнул стулом. Отодвинулся. – Но Ньютон получал инженерский оклад и карточки. Фирсов пожал плечами: – Партия хотела подать пример иного отношения к чернокожим у нас. К тому же чернокожим коммунистам. Зайцев сел на стол: Фирсова надо было как-то раздразнить, взбесить, но вывести из этой его невозмутимости. Дать наговорить лишнего. – А как к этому относились на заводе? Фирсов, однако, и бровью не повел. – Поймите, к Ньютону никто не относился как к обычному русскому ваньке. Он был диковинкой. Почти цирковым артистом. Его оклад казался всем нормальным. – Друзья? Подруги у него были? – Это вам надо спросить в комсомольской организации завода. Она над ним шефствовала. Фирсову явно не понравился вопрос. И Зайцев это заметил. – Он что, самостоятельно не мог завести друзей? – Он почти не говорил по-русски. А впрочем, парень он был славный и добрый. Мне очень жаль, что его постигла такая участь. Из этого Зайцев сделал выводы, что сам Фирсов по-английски говорил великолепно. – Вы в Америке учились? Инженер обжег его карими глазами. – Это как-то нужно для дела? «Да, такому палец в рот не клади», – подумал Зайцев. – Просто мое любопытство, – искренне признался Зайцев. Фирсов чуть смягчился: – В Германии. И это не секрет для нашей партийной организации, если вы об этом. – Бросьте, товарищ Фирсов. Я милиционер, а не гэпэушник, я убийц и бандитов ловлю, а не шпионов и классовых врагов. У Ньютона была семья? – Н-нет. Нет. Он жил один. – Почему вы не вполне уверены? – небрежно бросил Зайцев, а внутренне моментально собрался. – Я вполне уверен, – бормотнул инженер. – Просто… мне кажется, он был не очень счастлив. Поймите: он приятный, жизнерадостный, общительный парень. Молодой, с замечательной открытой улыбкой… Опять повисла пауза. Зайцев ее не нарушал. Фирсов попробовал подступиться еще раз: – Но без русского языка. И потом… У нас, конечно, не Америка, отношение к Ньютону было замечательным. Но… Он явно начал спотыкаться. Зайцев заметил: он смутился. – Все-таки… Вы поймите, комсомольцы наши старались. Но у нас контингент рабочих… Вдобавок в последние годы он сильно пополнился жителями деревни. Для них чернокожий… Фирсов снова умолк. Но Зайцев его понял. Недавним деревенским паренькам бедняга Ньютон казался лесным дикарем. Забавным, только пока он крутился подле станков и смешно коверкал русские слова, широко улыбаясь. Но рабочие быстро зверели, если чернокожий приближался к девицам. Или девицы приближались к нему, учитывая, что оклад у иностранца был инженерский, а квартира – отдельной. Дрались и убивали на Выборгской стороне и за меньшее. Особенно приняв горячительного. А большинство принимало каждый день. Зайцев поднялся. – Спасибо, товарищ Фирсов. – Простите, не смог оказаться вам хоть как-то полезен, – развел руками истинный директор «Русского дизеля». Тряхнул Зайцеву кисть, прощаясь. – Вы думаете, что беднягу прикончили товарищи по цеху? А, тайна следствия, наверное. Зайцев так не думал. – Она самая, – улыбнулся он. И добавил: – Спасибо. Зайцев понимал, что если бы Ньютона убил поддатый рабочий, то убил бы он кулаком, камнем, бутылкой. Пырнул бы ножом. Одинокий и чернокожий. Без языка. Без друзей, семьи или хотя бы возлюбленной. Оливер Ньютон был легкой добычей. Его можно было заманить куда угодно всего лишь лаской. Хоть бы и покупной. След чернокожего американского коммуниста уводил с Выборгской стороны совершенно не понятно куда. Лаской. И еще хотя бы небольшим умением изъясниться по-английски. Пока это было единственной зацепкой. 4 Отправиться завтра в контору «Интуриста» с фотографией Ньютона Зайцев поручил Самойлову. – Если только… – встрял тот, но тут же умолк. – Что? Возьми «Форд», чтоб не бегать, – добавил Зайцев. Мартынов, Крачкин, Самойлов и Серафимов застыли немыми фигурами, но Зайцев ясно почувствовал некую общую волну, которая пробежала между ними – и обошла его. – Я с партийной линией следствия не спорю, – добродушно произнес Самойлов, поднимая обе раскрытые ладони. А в глаза Зайцеву не глядел. – Ты чего, Самойлов? – не сдержал изумления Зайцев. «Это же я!» – хотелось воскликнуть ему. – На что это ты намекаешь? – голос Зайцева сделался жестким. – А что я? Я не знаю, какие указания дали товарищи из Смольного, – завертел головой Самойлов. Все молча глядели на Зайцева. Как будто не было с ним и Крачкина в тот вечер. – Если только мы уверены, что линия Ньютона – главная, – примирительно сказал Крачкин. И посмотрел на остальных, как бы приглашая.