– …вредителей, противников советской власти, затаившихся классовых врагов. Если не сказать больше. Зайцев видел: под локтем у того листок бумаги. Он то и дело с ним сверяется. Написано от руки. – Да какие же враги, в уголовном-то розыске. Вон у нас чистки недавно прошли. Зайцев старался смотреть на листок так, чтобы не видно было, куда он смотрит. На миг макнул взгляд – и отдернул. Как назло, рука то и дело двигалась по листку: то одну часть закроет, то другую. – Товарищ Зайцев, чистки, как показывает практика, мера хорошая, но недостаточная. Враги маскируются. Враг может завербовать того, кто еще вчера казался всем безупречным комсомольцем. – Если я заподозрю, я, конечно, сообщу, – миролюбиво заверил его Зайцев. Как бы невзначай чиркнул взглядом. «Агент Хризантема», – прыгнули ему в глаза последние два слова. – Э нет. Будет лучше, если вы просто будете нам рассказывать обо всем. А мы уже сами решим, что подозрительно, а что нет. Вы, товарищ Зайцев, бросайте ломаться и соображайте поскорее, а то я прямо себя неловко чувствую: отвлекаю следователя в разгар рабочего дня. – Так у меня и времени-то особо нет. По вызовам езжу. Рапорты подаю. И словом-то толком перекинуться, – продолжал он гнуть свое, – некогда. Только по делу если. Это было похоже на какой-то неуклюжий танец. Один наступал. Другой отступал. И так они кружились, стараясь не отдавить друг другу ноги, еще некоторое время, пока тот не придвинул к Зайцеву бумаги. «Подпишите здесь, здесь и здесь». Показал ногтем с траурной каймой. Зайцев принялся читать. Тот усмехнулся. «Это подписка о неразглашении». Зайцев подписал. – Ведь вас арестовывали один раз, товарищ Зайцев, – напомнил ему собеседник как бы невзначай. – Меня отпустили. – Вам шанс дали, – поправил Зайцева тот. – Воспользуйтесь им. И поспешил смягчить впечатление: – Подумайте над моими словами. – Я подумаю. Бумаги исчезли в свином портфеле. Зайцев глядел на унылые обои: буровато-красные, с полувытертым узором. На старый продавленный диван. На занавески. Значит, это у них вроде как место встречи. Конспиративная квартира. Чтобы не светить своих осведомителей визитами в ОГПУ. Он спокойно и твердо посмотрел своему собеседнику в глаза. «До встречи, товарищ Зайцев». Свиной портфель был не так глуп: руку на прощание протягивать не стал. – И вам всего хорошего. «Занятно», – подумал Зайцев. Хризантема, значит. А что, вполне по существу. Хризантема и есть. Хрупкий изысканный цветок. А-атцвели-и-и Уш да-вно-о Хри-и-занте-емы в саду-у, — вспомнилось ему пение Паши. Алла ей никогда не нравилась. Надо же. А вот ему нравилась. Как глупо. Папироса оказалась горячей и горькой, дым драл горло: то ли папиросы стали хуже с тех пор, как он бросил, то ли с непривычки. Он швырнул недокуренную папиросу. Зашел в телефонную будку. Копейки в кармане, к счастью, нашлись. Долго ждал соединения. В тишине что-то пощелкивало и потрескивало. – Нет, сообщений не оставлено, – ответил дежурный. – Из Москвы звонок, – нетерпеливо уточнил Зайцев. – Из Москвы ничего не было. Кишкин до сих пор не перезвонил. Успеется. Зайцев вышел из будки. Увидел, как прохожий, с виду чисто и прилично одетый – обычный серый советский мышонок, ловко подобрал брошенную им – едва начатую – папиросу. Зайцев вынул, чуть придавил и выбросил всю пачку. Посмотрел на свои растопыренные пальцы. Не дрожат. Интересно, а что бы на его месте чувствовал сейчас обычный серый советский мышонок? Затрясся бы? Уехал к троюродной сестре в Курск или там Ростов? Или обычных они не берут? Он вспомнил папки, виденные в сейфе у Коптельцева: «вредительство», «диверсия». А Коптельцев? Подыгрывает? С каких это пор? Ведь он ушел из ОГПУ – чтобы возглавить угрозыск. Или бывших гэпэушников не бывает? – Товарищ, дома спать будете! – прошипела какая-то женщина в плаще, вильнув корзинкой. Прохожие, лавируя, обходили его, как камень посреди потока. И Зайцев зашагал. Он шел не медленно и не быстро. А ровно так, как все. Не привлекая ничьего внимания. Бегут только те, кто убегает. Или догоняет. А он ни то, ни другое. В квартире нервы сдали. Он почти пробежал мимо кухни, не поздоровавшись с соседками. Махнул от лица чьи-то простыни, развешенные в коридоре. Хризантема, значит. Ключ не брал замок. И только через секунду длиною в вечность Зайцев сообразил, что впихнул его бороздками вниз. Усмехнулся. «Без паники, барышни». Перевернул. Теперь замок послушно хрустнул. Сердце у Зайцева встало. Повисло на одной ниточке. Потом снова пошло. Он сразу понял, что стол пуст. Подошел к столу, как будто надеясь, что просто обознался, что это просто так упала тень, обманула. Обмана не случилось. Таблицы не было. Зайцев глянул в угол: может, забыл, что свернул и ткнул туда? Но и угол был пуст. На комоде: пусто. Он с треском выдвинул один за одним ящики комода. В тупой надежде, что убрал все машинально. Ничего. Он быстро приник к полу, заглянул под комод. Под стол. Под кровать. Если до сих пор он думал, что знает ужас на вкус, он ошибался. Исчезло все: таблица, папки со старыми, давно закрытыми и списанными в архив делами – он не имел права выносить их из здания. Теперь их нет. Исчезли фотографии. Вскрытая бандероль с анонимным письмом и документами из Эрмитажа исчезла тоже. Не было даже путеводителя, очевидно, прихваченного на всякий случай вместе с остальными бумагами. Зайцев почувствовал, как сдавливает грудную клетку. Не заботясь о занавесках. Не заперев даже дверь комнаты, он ринулся к комоду, схватился за углы, дернул прочь от стены. Комод, как крейсер, тяжко выехал чуть ли не на середину комнаты. Мелькнула нагая – задняя стенка. Зайцев упал на колени, вмиг обшарил ее руками, будто не веря собственным глазам. Пусто. Он перекатился – спиной прислонился к стене. Сердце бухало так, что дышать было трудно. Он думал, что у них на него ничего нет. У них на него было все. Он сам им все отдал. «Без паники», – сказал он себе. Еще не поздно. «Думай, – заставил он себя. – Думай». Если бы документы уже были у них в руках, иначе бы с ним разговаривали, ох, иначе. И уж покруче, чем прошлым летом, когда ему в тюрьме на Шпалерной переломали ребра. Он вскочил. 2 – Товарищи, кто разговор с Москвой заказывал? – из-за деревянной перегородки приподнялась девушка с ярко накрашенными губами. – Вы? – спросила она Зайцева. – В третью кабинку, пожалуйста. Он закрыл за собой дверцу. Кабинка телеграфа походила на коробку лифта со своими деревянными панелями. Плюшевая скамеечка напрасно приглашала присесть. Зайцев снял трубку. – Алло? – Я вас слушаю. Он узнал голос секретаря. Или показалось, что узнал. – Зайцев говорит. Мне нужно поговорить с товарищем Кишкиным. – Он на совещании.