Снисходительный отец, понятно, откуда что берется у дочери. Лив встала. — Идем, — позвала она Эдгара доброжелательным тоном. — Глядишь, у меня что найдется. Он последовал за нею в дом. Она зачерпнула из бочки кружку эля и протянула ему. — Бесплатно. — Спасибо. — Он сделал глоток. Да, эль и вправду был хорош, отчего настроение Эдгара резко подскочило. Он осушил кружку и сказал: — Очень вкусно. Лив улыбнулась. Тут Эдгару вдруг пришло в голову, что она может иметь на него те же виды, что и ее дочь. Нет, он не страдал избытком тщеславия и не думал, что на него должны кидаться все женщины на свете, но догадывался, что в крохотной деревеньке каждый новый мужчина вызывает повышенный интерес. Лив отвернулась и принялась рыться в сундуке. Мгновение спустя она достала моток веревки. — Держи. Она просто проявила доброту. — Ты хорошая соседка. Благодарю. Она забрала у него пустую кружку. — Передавай наилучшие пожелания своей матери. Она храбрая женщина. Эдгар вышел на улицу. Там разглагольствовал Дегберт, явно под воздействием напитка, который он столь охотно поглощал. — По церковным календарям мы живем в девятьсот девяносто седьмом году от Рождества Господа нашего! Иисусу исполнилось девятьсот девяносто семь лет. Через три года наступит тысячелетие[11]. Эдгар разбирался в числах и просто не мог промолчать. — Разве Иисус родился не в первый год? — уточнил он. — Так и есть. — Дегберт посмотрел на юношу и снисходительно добавил: — Это знает каждый образованный человек[12]. — Выходит, свой первый день рождения он справлял во втором году. Дегберт не нашелся с ответом, а Эдгар продолжал: — В третий год ему исполнилось два года и так далее. Значит, в этом году, девятьсот девяносто седьмом от Рождества, ему исполнится девятьсот девяносто шесть лет. Дегберт взъярился. — Ты не понимаешь, о чем говоришь, высокомерный щенок! Голос разума уговаривал Эдгара не спорить, но юноша поддался желанию исправить арифметическую ошибку. — Вполне понимаю. День рождения Иисуса — это день Рождества, так что сейчас ему, строго говоря, всего девятьсот девяносто пять лет с половиной. Лив, наблюдавшая за спором из дверного проема, ухмыльнулась. — Вот так-то, Дегси! Дегберт сделался мертвенно-бледным. — Как ты смеешь говорить такое священнику? — прошипел он. — Ты вообще кто, по-твоему, такой? Даже читать не умеешь! — Зато считать хорошо умею, — упрямо стоял на своем Эдгар. — Забирай свою веревку, парень, — сказал Дренг, — и уходи. Не возвращайся, пока не научишься уважать старших и тех, кто выше тебя. — Это же просто числа. — Эдгар желал все исправить, но понимал, что уже слишком поздно. — Я не хотел проявлять непочтительность. — Прочь с моих глаз! — бросил Дегберт. — Давай-давай, проваливай, — добавил Дренг. Эдгар повернулся и пошел в сторону реки, обуреваемый горькими чувствами. Его семья нуждалась в любой возможной помощи, а он только что нажил двух врагов. Зачем он вообще открыл рот, болван! 4 Начало июля 997 г. Дама Рагнхильд, дочь графа Хьюберта Шербурского, сидела между английским монахом и французским священником. Сама Рагна, как называли ее близкие, находила монаха забавным, а священника напыщенным, но именно священника ей поручили очаровать. В замке Шербур как раз настало время полуденной трапезы. Могучее каменное укрепление стояло на вершине холма, господствуя над гаванью. Отец Рагны гордился этим сооружением, необычным и неприступным. Вообще граф Хьюберт гордился многим. Он дорожил своим ратным духом, унаследованным от викингов, но еще больше ценил то обстоятельство, что викинги с ходом лет сделались норманнами и заговорили на собственном наречии местного языка. А сильнее всего ему нравилось, что они обратились в христианство и взялись восстанавливать церкви и монастыри, разграбленные их предками. За сотню лет бывшие морские разбойники превратились в законопослушных владетелей, равных которым не было во всей Европе. Длинный стол на козлах стоял в большой зале на верхнем ярусе замка. Стол застелили белой льняной тканью, ниспадавшей до пола. Родители Рагны сидели во главе стола. Мать звалась Гиннлауг, но она предпочла сменить имя на франкское — Женевьева, чтобы угодить своему мужу. Граф с графиней, как и высокородные гости, вкушали еду с бронзовых блюд, пили из кружек вишневого дерева с серебряными ободками и пользовались позолоченными ножами и ложками; посуда выглядела дорогой, но не чрезмерно роскошной. Английский монах, брат Олдред, был удивительно привлекателен. Он напоминал Рагне римскую мраморную статую, виденную в Руане, — мужская голова с короткими вьющимися волосами, потемневшая от возраста и с отбитым кончиком носа, совершенно очевидно, древнее изваяние какого-то божества. Олдред прибыл в замок накануне днем, прижимая к груди охапку книг, приобретенных в большом норманнском аббатстве Жюмьеж. «С тамошним скрипторием не сравнится никакой другой! — восклицал он. — Целое войско монахов переписывает и украшает рукописи для просвещения человечества!» Книги и мудрость, которая в них содержалась, явно были страстью английского гостя. Рагне даже казалось, что эта страсть вытеснила из его жизни все прочие восторженные душевные порывы, запретные для служителей церкви. С нею Олдред вел себя безупречно и мило, но совсем иное, более голодное выражение появлялось на его лице, когда он смотрел на ее брата Ричарда, высокого четырнадцатилетнего юношу с пухлыми, как у девочек, губами. В замке Олдред дожидался попутного ветра, чтобы переправиться через пролив и вернуться в Англию. — Мне не терпится снова очутиться в Ширинге и поведать своим собратьям в монастыре о том, как монахи Жюмьежа украшают буквицы, — признался он. Олдред изъяснялся на местном наречии, изредка вставляя латинские и англосаксонские слова. Рагна владела латынью и набралась познаний в англосаксонском у своей няни, которая когда-то вышла замуж за норманнского моряка и перебралась в Шербур. — А те две книги, которые я купил, у нас и вовсе неизвестны. — Брат, ты не слишком ли молод, чтобы быть настоятелем? — спросила Рагна. — Или у вас в Ширинге другие порядки? — Мне тридцать три года, но я не настоятель, — ответил Олдред с улыбкой. — На моем попечении как армария[13] находятся скрипторий и библиотека. — Большая библиотека? — Пока у нас есть восемь книг, а когда я вернусь домой, их станет вдвое больше. В скриптории вместе со мною трудится брат Татвин. Он разукрашивает буквицы, а я пишу — меня более занимают слова, а не краски. Священник, отец Луи, прервал этот разговор, вовремя напомнив Рагне о порученном ей деле — произвести на него хорошее впечатление. — Госпожа Рагнхильд, ты умеешь читать? — Конечно, умею. Священник приподнял бровь, выражая вежливое удивление. Далеко не все знатные женщины умели читать. Рагна вдруг сообразила, что своими последними словами выказала, сама того не желая, высокомерие и надменность. Пытаясь загладить вину и проявить любезность, она прибавила: — Отец научил меня читать еще в детстве, до того как родился мой брат. Когда отец Луи прибыл в замок неделю назад, мать Рагны позвала дочь в личные покои графа и графини и спросила: — По-твоему, зачем он явился? Рагна нахмурилась. — Не знаю. — Это не просто священник, он помощник графа Реймсского и каноник тамошнего собора. — Женевьева была статной женщиной, но за ее внушительным обликом пряталась изрядная робость. — Что же привело его в Шербур? — Ты, — коротко ответила мать.