Утром первой встала Блод. Она сходила к реке за пресной водой, как было заведено в доме. Деревянное ведро с железными заклепками весило немало даже пустым. Когда рабыня вернулась, Эдгар уже надевал башмаки. Он заметил, что рабыню шатает, и попытался забрать у нее ведро, но не успел: Блод споткнулась о Дренга, который не спешил подниматься, и вода выплеснулась ему на лицо. — Тупая сука! — взревел Дренг, вскакивая. Блод съежилась. Дренг занес было кулак, но Эдгар встал между ним и рабыней. — Отдай мне ведро, Блод. Глаза Дренга яростно сверкнули. На мгновение Эдгару показалось, что Дренг передумал и накинется на него, а не на Блод. Жалуясь всем и каждому на свою покалеченную спину, высокий и широкоплечий Дренг все же был силен. Эдгар твердо решил, что ударит в отместку, если на него набросятся. Без сомнения, его побьют, зато можно будет утешать себя мыслью, что наконец-то врезал Дренгу. Подобно большинству громил, Дренг на самом деле был трусом и отступал, когда ему оказывали сопротивление. Гнев в его взгляде сменился страхом, и он опустил руку. Блод поспешила скрыться. Эдгар передал ведро Этель. Та вылила остаток воды в горшок, подвесила горшок над огнем, насыпала туда овса и принялась мешать варево тонкой палочкой. Дренг злобно уставился на Эдгара. Юноша догадывался, что ему никогда не простят этого вмешательства, однако, сколько ни искал, он не находил в своем сердце сожаления по поводу того, что отважился встать между Дренгом и его рабыней, пусть даже это обернется лишними неприятностями. Когда каша была готова, Этель разложила ее по пяти мискам. Порезала ветчину, добавила ее в одну из мисок и передала Дренгу, затем раздала миски остальным. Ели молча. Эдгар проглотил еду за считаные мгновения. Покосился на горшок, перевел взгляд на Этель. Та ничего не сказала, лишь покачала головой — мол, добавки не жди. Поскольку настало воскресенье, после завтрака все пошли в церковь. Матушка тоже пришла на службу вместе с Эрманом, Эдбальдом и их общей женой Квенбург. К этому времени уже все два десятка жителей деревни знали об их многомужнем браке, но никто никого не осуждал. Из случайно подслушанных разговоров Эдгар вынес, что подобное считается необычным, но отнюдь не возмутительным. При нем Толстуха Беббе сказала, словно вторя Лив: «Если мужчине разрешено содержать двух жен, значит, и у женщины может быть два мужа». Увидев Квенбург, стоявшую между Эрманом и Эдбальдом, Эдгар поразился тому, насколько по-разному одеты супруги. Домотканые рубахи до колен на братьях, из грубой некрашеной шерсти, выглядели изношенными и пестрели заплатами, как и его собственная; но на Квенбург было платье из плотной ткани, отбеленной, а затем окрашенной в розовато-красный цвет. Отец Квенбург был скуп со всеми, но неизменно щедрым с дочерью. Эдгар встал рядом с матушкой. Прежде она не отличалась чрезмерной набожностью, но теперь, похоже, начала относиться к службе более ревностно, покорно склоняла голову и закрывала глаза, когда Дегберт и другие священнослужители совершали положенный обряд; почтение, которое она выказывала вере, нисколько не страдало от спешки и небрежности священников. — Ты стала крепче верить, — сказал он, когда служба подошла к концу. Матушка задумчиво посмотрела на него, словно спрашивая себя, стоит ли доверять сыну. Потом ответила, явно решив, что он сможет ее понять: — Я думаю о твоем отце. Верю, что он сейчас с ангелами на небесах. Эдгар недоуменно пожал плечами: — Чтобы вспоминать о нем, не обязательно ходить в церковь. — Здесь правильное место для воспоминаний. Здесь я чувствую себя ближе к нему. На неделе, когда меня одолевает тоска, я с нетерпением жду воскресенья. Эдгар кивнул. Теперь стало понятно. — А ты как? — спросила матушка. — Вспоминаешь отца? — Когда я работаю и что-то не ладится — ну, стык не выходит или лезвие не желает натачиваться, — я всякий раз думаю: «Надо спросить у папы». Потом вспоминаю, что спросить уже не получится. Почти каждый день так случается. — И что ты делаешь? Эдгар помешкал с ответом. Ему не хотелось признаваться в том, что у него был потусторонний опыт. Да, людей, которых посещали видения, иногда почитали, но куда чаще их били камнями, как посланцев дьявола. Ну да ладно, это же мама. — Я все равно его спрашиваю. Мысленно говорю: «Папа, как мне быть?» — Юноша замялся: — Не думай, привидений или чего-то в этом роде я не вижу. Матушка кивнула, явно ничуть не удивившись. — И что бывает потом? — Э… Обычно мне приходит ответ. Она промолчала. Эдгар поежился: — Звучит глупо, да? — Вовсе нет, — сказала она. — Именно так действуют духи. После чего отвернулась и заговорила с Беббе о яйцах. Эдгар захлопал глазами. Духи, значит, привидения и все такое. Об этом стоило поразмыслить. Но ему помешали — подошел старший брат Эрман: — Мы хотим сделать плуг. — Сегодня? — Ага. Эти слова вырвали Эдгара из плена мистики и вернули в повседневную жизнь. Наверное, подумалось ему, родичи нарочно выбрали воскресенье, чтобы младший сын семейства мог к ним присоединиться. Никто из них, конечно, никогда не делал плуг, но они знали, что Эдгар способен изготовить что угодно. — Хотите, чтобы я помог? — Как пожелаешь. — Эрман не спешил признавать, что нуждается в помощи. — Дерево уже приготовили? — А то! Тут, в деревне, поневоле складывалось ощущение, что любой человек может рубить лес — столько, сколько ему заблагорассудится. В Куме тан Уигельм заставлял отца платить за древесину. Правда, в городе за дровосеками уследить куда проще, ведь им приходилось тащить бревна у всех на виду. А тут никто не знал, перед кем отчитываться за лес — то ли перед настоятелем Дегбертом, то ли перед Оффой, старостой Мьюдфорда; оба они не требовали никакой платы, прекрасно понимая, по-видимому, сколько понадобится усилий и расходов, чтобы ввести строгий учет, — овчинка не стоила выделки. Словом, в лес ходили все подряд и валили приглянувшиеся стволы без всяких помех. Люди потянулись к выходу из церкви. — Идем, раз решил, — поторопил Эрман. К семейному дому пошли все вместе — матушка, трое братьев и Квенбург. Эдгар подивился тому, что отношения между Эрманом и Эдбальдом как будто вовсе не изменились: братья вполне ладили, хотя и не прекращали препираться по мелочам. Похоже, необычный брак их не рассорил. Квенбург торжествующе посмотрела на Эдгара. «Ты отказал мне, — читалось в ее глазах, — но погляди: мне достались сразу двое вместо тебя одного!» Эдгар нисколько не возражал. Она счастлива, братья довольны — вот и хорошо. Самому Эдгару, если на то пошло, тоже не на что было жаловаться. Он построил паром, собирался возводить каменную пивоварню. Платили ему, конечно, сущие крохи, зато он избавился от крестьянского труда. Ну, почти избавился. Эдгар оглядел древесину, сложенную братьями возле сарая, и попробовал вообразить плуг. Даже горожане знали, как должен выглядеть этот инструмент. Одна поперечина прямо вверх, для рыхления почвы, другая наклонно, для подрезания борозды и переворачивания комьев. Обе должны крепиться к раме, которую можно тянуть спереди и подталкивать сзади. — Мы с Эдбальдом будем волочить плуг, — пояснил Эрман, — а матушка станет направлять. Эдгар кивнул. Суглинок в здешних местах достаточно мягкий, хватит и человеческой силы. Это для глинистой почвы, как в Оутенхэме, нужны волы. Юноша достал из-за пояса нож, опустился на колени и начал чертить линии на бревнах, чтобы Эрману и Эдбальду было проще строгать. Он, разумеется, был младшим в семье, но старшие братья ничуть не возражали. Они знали, что Эдгар намного превосходит их в ремесле, хотя никогда не говорили этого вслух. Пока братья возились с бревнами, Эдгар взялся за лемех — лезвие на наклонной перекладине, предназначенное для подрезания почвы. Ему принесли из сарая ржавую железную лопату. Эдгар нагрел ее в очаге, а затем обточил камнем. Получилось, конечно, довольно грубо. Пожалуй, он бы справился лучше, будь у него железный молот и наковальня. Он заточил лемех тем же камнем. Захотелось пить, все спустились к реке и принялись черпать воду сложенными ладонями — в доме не было ни эля, ни кружек. К тому времени, когда матушка позвала их обедать, оставалось лишь соединить части плуга деревянными колышками. На обед был копченый угорь с диким луком и лепешками. Рот Эдгара наполнился слюной так сильно, что юноша вдруг ощутил резкую боль в челюсти. Квенбург что-то прошептала на ухо Эрману. Матушка нахмурилась — шептаться в присутствии других считалось дурным тоном, — но промолчала. Когда Эдгар потянулся за третьим куском хлеба, Эрман не выдержал: — Ты бы поменьше налегал, братец. — Я голоден! — У нас не так уж много еды. Эдгар возмутился: — Я потратил день отдыха, чтобы помочь тебе сделать плуг, а ты жалеешь для меня куска хлеба?! Ссора вспыхнула мгновенно, как всегда случалось.