Рагна сделала вид, что не поняла намека. — А теперь, Уилф, я должна тебя кое о чем попросить. — Что угодно, любимая. — Ты поселил меня в убогом домишке. Он даже вздрогнул. — Да что ты? Его удивление подтвердило подозрения Рагны: он в самом деле возложил обустройство дома на Гиту. — Там нет окон, а стены пропускают по ночам холодный воздух. Уилф посмотрел на Гиту: — Это правда? — Ну, все не так уж плохо. Этот ответ рассердил Уилфа. — Моя невеста заслуживает самого лучшего! — Других доступных домов у нас нет, — возразила Гита. — Неужели? — Рагна хмыкнула. — Другие есть, но они не пустуют, — настаивала Гита. — Вообще-то Уигельму на самом деле не нужен дом для себя и своих воинов, — мягко произнесла Рагна, будто делая внушение. — Его жена там не живет, у них дом в Куме. — Уигельм — брат элдормена! — прошипела Гита. — А я — невеста элдормена! — Рагна изо всех сил старалась подавить гнев. — Вдобавок Уигельм мужчина, у него простые мужские потребности, а я невеста и готовлюсь к свадьбе. — Она перевела взгляд на Уилфа: — Кому из нас ты отдашь предпочтение? Подразумевался всего один ответ, и жених не сплоховал: — Тебе, конечно. — А после свадьбы, — продолжала Рагна, не сводя взгляда с Уилфа, — я буду ближе к тебе ночью, потому что дом Уигельма стоит по соседству. Он усмехнулся: — Верно подмечено. Уилф принял решение, и Гита сдалась. Она была слишком умна для того, чтобы спорить дальше. — Хорошо, я все устрою, переселю Рагну. — Она не удержалась и добавила: —Уигельму это не понравится. Уилф тряхнул головой: — Если начнет ныть, просто напомни ему, кто из братьев у нас элдормен. Гита согласно кивнула. Что ж, Рагна победила, Уилф недоволен Гитой, так почему бы не попытать удачу снова? — Прости, Уилф, но мне нужны оба дома. — Зачем это? — удивилась Гита. — Ни у кого в округе нет двух домов. — Я хочу, чтобы мои люди были поблизости. А их поселили в городе. — Зачем тебе воины? — проворчала Гита. Рагна надменно посмотрела на нее: — Я так привыкла. И я выхожу замуж за элдормена. — Она повернулась к Уилфу, и тот досадливо бросил: — Гита, устрой все так, как хочет Рагна. Никаких больше споров! — Хорошо, — ответила Гита. — Спасибо, любовь моя! — воскликнула Рагна и снова поцеловала Уилфа. 12 Середина октября 997 г. В день заседания сотенного суда[28] Эдгар изнывал от беспокойства, однако твердо был намерен добиться своего. Сотня Дренгс-Ферри объединяла пять малых поселений, разбросанных по округе. Самой крупной деревней считался Батфорд, но суды проводились в Дренгс-Ферри, и настоятель местного монастыря традиционно выступал главным судьей. Вообще суд отправляли раз в каждые четыре недели. Все собирались на открытом воздухе, какая бы ни была погода; к счастью, сегодня денек выдался ясный, пусть и холодный. У западной стены церкви поставили большое деревянное кресло, рядом стоял низенький столик. Отец Деорвин, старейший священнослужитель, достал из-под алтаря дарохранительницу — круглую серебряную шкатулку с откидной крышкой: изготовил ее, разумеется, Катберт, а резьба на стенках изображала сцену Распятия. В дарохранительнице держали освященную облатку[29], на которой предстояло сегодня клясться всем участникам суда. На суд явились мужчины и женщины из всех пяти поселений, а также дети и рабы; некоторые прибыли верхом, но большинство добиралось пешком. Обыкновенно люди старались не пропускать эти заседания, ведь судебные решения определяли их повседневную жизнь. Пришла даже настоятельница Агата — впрочем, других монахинь не было. Женщинам, как правило, слова старались не давать, но сильные личности — к их числу, безусловно, принадлежала матушка Эдгара — нередко настаивали на своем праве высказаться прилюдно. В Куме Эдгар посещал сотенный суд неоднократно. Его отцу несколько раз приходилось призывать к ответу людей, не спешивших оплачивать готовые заказы. Брата Эдгара, Эдбальда, в пору чрезмерной юношеской озлобленности дважды судили по обвинению в уличных драках. Так что Эдгар поневоле познакомился и с законом, и с судопроизводством. Сегодня толпа шумела больше обычного, поскольку на суде должно было прозвучать обвинение в убийстве. Братья Эдгара пытались отговорить юношу от предъявления обвинения. Они не хотели неприятностей. — Дренг — наш тесть, — напомнил Эдбальд, наблюдая, как Эдгар с помощью своего нового молотка и долота придает куску камня строгие продолговатые очертания. Эдгар бил с остервенением, вкладывая в удары снедавший его гнев. — Раз тесть, значит, ему все дозволено? — Нет, это означает, что мой брат не может выдвигать обвинение. — Из двух старших братьев Эдгара Эдбальд был поумнее и порой приводил в спорах вполне убедительные и обоснованные доводы. Эдгар отложил в сторонку инструменты и уставился в глаза Эдбальду: — Хочешь, чтобы я промолчал? В нашей деревне произошло убийство. Мы не можем притворяться, будто этого никогда не было. — Честно сказать, я бы притворился, — возразил Эдбальд. — Мы ведь живем здесь недавно, верно? Люди нас приняли. Зачем нарываться на неприятности? — Убивать грешно! — заявил Эдгар. — Никакой иной причины мне не требуется! Эдбальд разочарованно фыркнул и ушел. Другой брат, Эрман, отловил Эдгара вечером накануне суда возле таверны. — Дегберт Лысый провел уже десятки заседаний, — сказал он наставительно. — Наверняка он позаботится о том, чтобы обелить своего брата. Никто не признает Дренга виновным. — Поглядим. А вдруг у него ничего не выйдет? — упорствовал Эдгар. — Закон есть закон. — А Дегберт — настоятель и наш землевладелец. Эдгар знал, что Эрман прав, но это не имело значения. — Пусть Дегберт творит все, что захочет, за свои выкрутасы он ответит на Страшном суде. А я не намерен мириться с убийством младенца. — Тебе не боязно? С Дегбертом спорить не принято. — Боязно, конечно, — признался Эдгар, — но я не отступлюсь. Катберт тоже пытался отговорить юношу. Эдгар пришел в его мастерскую изготовить себе новые инструменты, других кузниц в Дренгс-Ферри не имелось. Вообще люди в деревне частенько обменивались друг с другом вещами или услугами — гораздо чаще, чем в Куме: в малом поселении всего было в обрез, поэтому жители неизбежно обращались один к другому за помощью. Когда Эдгар принялся стучать молотом по наковальне, Катберт вдруг сказал: