— Дегберт на тебя злится. Эдгар догадывался, что Катберту велели научить «дерзкого щенка» уму-разуму. Сам мастер был слишком робок по характеру для того, чтобы завести такой разговор по собственной воле. — Пускай злится, я перед ним унижаться не собираюсь. — С таким человеком лучше не враждовать. — В голосе Катберта прозвучал неподдельный страх: мастер явно боялся настоятеля. — Нисколько не сомневаюсь. — Вдобавок он из влиятельной семьи, элдормен Уилвульф — его двоюродный брат. Эдгар все это знал. — Ты же служишь Господу, Катберт! — раздосадованно воскликнул юноша. — Неужели ты сам бы промолчал, выпади тебе стать очевидцем убийства? Наверняка Катберт промолчал бы, поддавшись слабости, но говорить о подобном вслух было дурным тоном, так что вопрос Эдгара обидел мастера. — В жизни никаких убийств не видел, — проворчал он и ушел. Встречая тех, кто прибывал на суд, отец Деорвин беседовал с наиболее достойными из них, прежде всего со старейшинами и старостами каждой деревни. По предыдущим судам Эдгар знал, что Деорвин выясняет, нет ли неотложных дел, каковые желательно заслушать на суде, и составляет мысленно порядок заседания для Дегберта. Наконец и сам Дегберт вышел из дома священников и уселся в кресло. Считалось, конечно, что на сотенном суде люди ближайших окрестностей принимают совместные решения. На самом же деле нередко судом верховодил знатный богач или старший священнослужитель, который направлял судопроизводство по своему усмотрению. Впрочем, общее согласие все равно требовалось, ибо принудить всех подчиняться было не так-то просто. Знатный человек мог затруднить жизнь крестьянам дюжиной разных способов, но крестьяне в ответ могли попросту отказаться его слушать. Лишь общее согласие побуждало исполнять судебные решения, поэтому на заседаниях частенько разгоралась схватка между двумя более или менее равными силами — прямо как в море, когда выяснялось, что ветер гонит лодку в одну сторону, а прилив — совсем в другую. Дегберт объявил, что первым будет обсуждаться общее пользование упряжкой волов. Правила, гласящего, что именно настоятель должен определять порядок вопросов, не существовало. В других судах за этим следил староста крупнейшей из местных деревень. Однако в Дренгс-Ферри всем ведал именно Дегберт. Общее пользование волами давно служило предметом споров. В самом Дренгс-Ферри тяжелый плуг никому не требовался, зато в остальных четырех поселениях, стоявших на глинистой почве, жители сообща пользовались упряжкой из восьми волов, которых приходилось перегонять с места на место в зимнюю пахоту. Для вспашки лучше всего подходила пора, когда становилось достаточно холодно, сорняки прекращали расти, а обильные дожди размягчали почву после летней засухи. Все, разумеется, настаивали на том, что их деревня должна пахать первой — ведь тем, кто станет возделывать свои поля позже, придется, не исключено, возиться во влажной и склизкой земле. На сей раз староста Батфорда, мудрый седобородый старец по имени Нотхельм, нашел разумное решение, и Дегберт, которого пахота ничуть не интересовала, возражать не стал. Далее он вызвал Оффу, старосту Мьюдфорда. Элдормен Уилвульф поручил Оффе возобновить поиски лесного убежища Железной Башки — разбойника, которому хватило дерзости ограбить невесту элдормена. Оффа, верзила лет тридцати с искривленным носом, должно быть, сломанным в какой-то битве, угрюмо произнес: — Мы обыскали весь южный берег отсюда до Мьюдфорда и расспросили всех, кто нам попадался, даже вонючего пастуха Саэмара. — В толпе послышались смешки, все деревенские знали Сэма. — Думаю, Железная Башка должен скрываться на южном берегу, грабит он только там, но я все равно велел и северный берег проверить. Мы ничего не нашли, он как сгинул. Никто не удивился услышанному. Железная Башка благополучно ускользал от правосудия на протяжении многих лет. Но вот настал черед Эдгара. Для начала Дегберт обязал юношу принести клятву. Эдгар положил руку на серебряную дарохранительницу и сказал: — Клянусь Всевышним, я видел своими глазами, как перевозчик Дренг убил безымянного младенца, рожденного рабыней Блод, утопив этого младенца в реке ровно двенадцать дней назад. Я видел это собственными глазами и слышал своими ушами. Аминь. Толпа негромко зароптала. Конечно, люди знали заранее, каким будет обвинение, но кто-то, наверное, не был осведомлен о подробностях, а другие, не исключено, испытали отвращение к содеянному Дренгом, услышав слова, произнесенные Эдгаром прилюдно. Так или иначе, Эдгар был рад тому, что люди ужаснулись. Так и должно быть. Глядишь, их негодование заставит Дегберта судить по справедливости — хоть в какой-то мере. Между тем Эдгар счел нужным добавить: — Настоятель Дегберт, ты не можешь вершить этот суд. Обвиняемый — твой брат. Дегберт сделал вид, будто оскорбился: — По-твоему, я не могу судить беспристрастно? Ты заслуживаешь наказания за неуважение к суду. Эдгар ожидал, что настоятель поведет себя именно так, и приготовил ответ: — Нет, настоятель, но нельзя просить человека осуждать своего брата. Многие в толпе одобрительно закивали. Крестьяне ревниво блюли свои права и возмущались, когда знатные и священнослужители норовили установить главенство над местными судами. — Я священник, настоятель монастыря и владелец этой деревни, — заявил Дегберт. — Я и впредь буду начальствовать на этом сотенном суде. Эдгар стоял на своем. Он не надеялся взять верх в препирательстве, но рассчитывал, что затянувшийся спор лишний раз покажет людям предвзятость Дегберта. — Сдается мне, что староста Батфорда Нотхельм вполне мог бы подменить тебя сегодня. — В этом нет нужды. Эдгар склонил голову, признавая поражение. Он своего добился, а дальше будь что будет. — Желаешь ли ты призвать клятвопомощников? — спросил Дегберт. Так называли людей, которые клялись, что кто-то другой говорит правду, что этот кто-то — честный человек. Вес клятвы был тем больше, чем более высокое положение занимал помощник. — Я вызываю Блод, — сказал Эдгар. — Рабыня не может давать показания, — возразил Дегберт. В Куме Эдгару доводилось видеть, как рабы свидетельствуют на суде, поэтому он возмутился: — Нет такого закона! — Не тебе решать, каковы законы! — сурово осадил юношу Дегберт. — Читать сначала научись! Настоятель был прав, и Эдгару пришлось уступить. — В таком случае я вызываю Милдред, свою мать. Милдред положила руку на дарохранительницу: — Клянусь Господом, что клятва, данная Эдгаром, не содержит лжи. — Еще помощники будут? — уточнил Дегберт. Эдгар покачал головой. Он просил Эрмана и Эдбальда, но братья побоялись выступить против своего тестя. А просить Лив или Этель было и вовсе бессмысленно — женам запрещалось свидетельствовать против своих мужей. — Что ответит Дренг на это обвинение? — справился Дегберт. Дренг выступил вперед и положил руку на серебряную шкатулку с облаткой. «Неужто он посмеет рискнуть собственной бессмертной душой?» — подивился Эдгар. — Клянусь Господом, я не виновен как в деянии, так и в подстрекательстве к тому злодеянию, в котором меня обвиняет Эдгар. Эдгар ахнул. Дренг нагло врал, положив руку на священную дарохранительницу. Похоже, его ничуть не заботило и не пугало вечное проклятие, на которое он обрекал свою душу. — Ты призовешь клятвопомощников? Дренг вызвал Лив, Этель, Квенбург, Эдит и всю монастырскую братию. Эти люди, в отличие от свидетелей Эдгара, занимали в деревне особое положение, хотя, конечно, все они так или иначе зависели либо от Дренга, либо от Дегберта. Как собрание воспримет их клятвы, оставалось лишь гадать. — Кто-нибудь еще хочет сказать? — спросил Дегберт. Эдгар не стал отмалчиваться: — Три месяца назад викинги убили моего отца и девушку, которую я любил, — проговорил он. Такого поворота люди не ожидали, все притихли, внимая словам юноши. — Никто не требовал справедливого воздаяния, ведь викинги — дикари, это всем известно. Они поклоняются ложным богам, а их боги потешаются, глядя, как эти разбойники убивают мужчин, насилуют женщин и грабят честных людей. Толпа согласно загудела. Многим деревенским приходилось сталкиваться с викингами непосредственно, а большинство остальных общалось с теми, кто пострадал от их набегов. Если коротко, викингов ненавидели почти все. — Но мы ведь не такие, верно? — продолжал Эдгар. — Мы чтим истинного Бога и соблюдаем Его заповеди. Господь запрещает убивать. Потому я прошу суд покарать этого убийцу, как положено по закону Всевышнего, и тем доказать, что мы не дикари. — Впервые восемнадцатилетний юнец наставляет меня в Божьей воле, — откликнулся Дегберт. Это был умный ход с его стороны, однако вопрос рассматривался серьезный, и люди не спешили смеяться над остротой священнослужителя. Эдгару казалось, что он сумел заручиться их поддержкой. Многие смотрели на него с одобрением. Но вот осмелятся ли они бросить вызов Дегберту? Настоятель дал слово Дренгу. — Я ни в чем не виноват, — заявил тот. — Ребенок родился мертвым. Он был мертв, когда я взял его на руки. Вот почему я бросил его в реку. Эдгара возмутила эта откровенная ложь: — Ничего подобного! — Он был мертв, парень. Я пытался вам растолковать еще тогда, но никто не хотел меня слушать. Лив вопила, а ты прыгнул в реку. Уверенный тон Дренга еще больше разозлил Эдгара. — Младенец кричал от боли, когда ты швырнул его в воду, я сам слышал! А потом плач стих, попробуй покричи голым в холодной воде! Какая-то женщина в толпе пробормотала: «Ах, бедняжка!» Эдгар узнал Эббу, стиравшую для монастыря. Похоже, и те, кто зависел от Дегберта, пришли в ужас от злодеяний Дренга. Но окажется ли этого достаточно?