Дренг возразил все тем же насмешливым тоном: — Как ты мог расслышать его плач за воплями Лив? На мгновение Эдгар растерялся. И вправду, как он мог слышать? Затем на ум пришел подходящий ответ. — Точно так же, как мы различаем двух людей — по голосам. Голоса-то у всех разные. — Нет, паренек. — Дренг покачал головой. — Ты ошибся. Подумал, что видел убийство, но никакого убийства не было. Однако ты слишком гордый, чтобы признать свою неправоту. Говорил Дренг язвительно, держался в целом надменно, зато история в его пересказе звучала до крайности правдоподобно, и Эдгар все больше опасался того, что люди могут ему поверить. — Сестра Агата! — позвал Дегберт. — Когда ты нашла этого ребенка на берегу, он был жив или мертв? — Он был при смерти, но оставался жив, — ответила монахиня. Из толпы раздался голос, Эдгар узнал Теодберта Косолапого, овцевода, пастбища которого располагались в паре миль ниже по течению. — Дренг касался тела? Уже потом, я имею в виду. Юноша понимал суть этого вопроса. Люди верили, что тело жертвы, когда его касается убийца, начинает сочиться кровью. Правда это или нет, Эдгар не знал. — Нет! — крикнула Блод. — Я прятала тело моего ребенка от этого чудовища! — Что ты скажешь, Дренг? — спросил Дегберт. — Что-то не припомню, делал я это или нет, — проворчал Дренг. — Наверное, я бы прикоснулся, будь у меня причина, но с какой стати мне было его трогать снова? Прозвучало не слишком убедительно. Дегберт обратился к Лив: — Ты единственная была там вместе с Дренгом и его обвинителем, когда Дренг якобы кинул младенца в реку. — Ну да, Этель можно не считать, она лежала без чувств на полу таверны. — Ты кричала на Дренга, но теперь, когда было время подумать, можешь ли ты утверждать, что младенец был жив? Или он все-таки был мертв? Эдгару отчаянно хотелось, чтобы Лив сказала правду. Но хватит ли ей смелости? — Младенец родился живым, — твердо произнесла Лив. — Но он умер до того, как Дренг бросил тело в реку, не так ли? — настаивал Дегберт. — Понятно, что ты продолжала считать его живым. Ты ведь ошибалась, верно? На глазах у всех Дегберт принуждал Лив к нужному ответу, и никто не мог ему помешать. Лив поглядела на Эдгара и Дренга, в ее взгляде читался страх. Потом опустила голову, долго молчала и заговорила почти шепотом: — Думаю… Гомон стих, все пытались разобрать ее слова. — Думаю, я могла ошибиться… Все было напрасно. Напуганная женщина дала ложные показания под давлением. Но она сказала именно то, что требовалось Дренгу. Настоятель привстал в кресле: — Доказательства выслушаны. Ребенок был мертв. Обвинение Эдгара не подтверждено. Эдгар уставился на местных жителей. Те кривились и качали головами, но было очевидно — деревенские не отважатся выступить против двух самых могущественных людей в округе, для этого они недостаточно разозлились. Нахлынуло отвращение. Дренгу все сойдет с рук. В правосудии отказано. Между тем Дегберт продолжал: — Однако Дренг повинен в том, что не обеспечил надлежащего захоронения. Умно, с горечью заметил Эдгар. Младенца похоронили на кладбище, но той ночью Дренг, как он сам признался, попросту избавился от тела. Что еще важнее, его накажут за мелкое преступление, а тем самым у местных сложится впечатление, что он все-таки понес заслуженную кару. — Постановляю взыскать с Дренга шесть пенсов, — подытожил Дегберт. Вира оказалась ничтожной, и деревенские зароптали, но их недовольство вряд ли могло перерасти в открытый бунт. — Шесть пенсов?! — воскликнула Блод. Люди умолкли, все повернулись к рабыне. По ее лицу текли слезы. — Шесть пенсов за моего ребенка? Блод повернулась спиной к Дегберту, как бы показывая свое отношение к настоятелю. Пошла было прочь, но через десяток шагов остановилась. — Англы! — бросила она презрительно, ее голос дрожал от горя и гнева. Она плюнула на землю. И ушла. * * * Дренг победил, но в деревне что-то изменилось. Наверное, изменилось отношение к Дренгу, размышлял Эдгар, обедая в таверне. Люди вроде Эдит, жены Дегберта, или Беббе, поставлявшей в монастырь еду, раньше останавливались перекинуться с Дренгом словечком-другим, когда их пути пересекались, но теперь просто здоровались и спешили дальше. По вечерам таверна почти пустовала: иногда заглядывал Дегберт, падкий на крепкий эль Лив, но прочие обходили таверну стороной. Местные были вежливы с Дегбертом и Дренгом, кое-кто даже почтителен, однако былое душевное тепло исчезло. Как будто жители Дренгс-Ферри таким вот образом пытались загладить свою вину за то, что не смогли настоять на справедливости. По правде сказать, Эдгар не думал, что Господь сочтет это достаточным искуплением. Когда те, кто свидетельствовал в пользу Дренга, проходили мимо Эдгара, трудившегося на строительстве новой пивоварни, они прятали глаза и вообще норовили свернуть в сторону. А на Острове прокаженных, куда он привез бочонок эля для монахинь, настоятельница Агата нарочно вышла к юноше и заверила, что он поступил правильно. «Всем воздастся по справедливости в следующей жизни», — сказала она. Эдгар поблагодарил ее за эти слова, но мысленно прибавил, что хотел бы добиться справедливости пораньше. В таверне Дренг вел себя раздражительно, срывая скверное настроение на окружающих. Отвесил пощечину Лив, которая подала ему кружку эля с осадками на дне, ударил в живот Этель — дескать, каша холодная, — а Блод колотил до крови и бил по голове без всякой причины. Причем каждый раз действовал быстро, так что Эдгар попросту не успевал вмешаться; а потом, нанеся очередной удар, непременно с вызовом поглядывал на Эдгара, как бы предлагая тому помериться силами. Понимая, что уже сделанное невозможно предотвратить, Эдгар молча отворачивался. Самого Эдгара Дренг не трогал, и юноша был этому рад. В нем уже скопилось столько ярости, что, начнись все-таки драка, он вряд ли остановится, пока не забьет Дренга насмерть. Казалось, что Дренг это чувствует, потому и сдерживается. Блод, к слову, выказывала удивительное безразличие. Она без возражений выполняла свою работу и подчинялась распоряжениям, хотя Дренг продолжал всячески ее изводить и унижать. Однако, когда она смотрела на него, ее глаза загорались ненавистью, и со временем Эдгар сообразил, что Дренг боится рабыню. Возможно, он опасался, что однажды она его убьет. Что ж, не исключено, что так и будет. Прерывая ужин, Бриндл предостерегающе гавкнул. Значит, к таверне подходит кто-то чужой. Наверное, хочет переправиться через реку. Эдгар встал из-за стола и вышел наружу. Он увидел двоих плохо одетых мужчин и вьючную лошадь, на спине которой громоздилась кипа дубленых шкур. Эдгар поприветствовал мужчин и спросил: — Вам на тот берег? — Верно, — ответил старший из двоих. — Хотим продать наши шкуры норманнским купцам. Эдгар кивнул. Англичане забивали немало коров, их шкуры часто продавали в Нормандию. Впрочем, облик этих мужчин заставил Эдгара задуматься по поводу того, приобрели ли они свои шкуры честным путем. — Паром стоит по фартингу за человека и за животное. — Интересно, посильны ли для этих двоих такие траты? — Годится, но сначала мы перекусим и выпьем эля, раз уж таверна рядышком. — Хорошо. Мужчины развьючили лошадь и пустили пастись, чтобы животное отдохнуло, а сами зашли внутрь. Эдгар вернулся к своей еде, Лив угостила путников элем, а Этель подала им похлебку из котла. Дренг спросил, что слышно вокруг. — Невеста элдормена прибыла из Нормандии, — сказал старший мужчина. — Это мы знаем, дама Рагна ночевала у нас по дороге в Ширинг. — Дренг гордо подбоченился. — Когда свадьба состоится? — уточнил Эдгар. — На День всех святых. — Ого, так скоро! — Уилвульфу не терпится. Дренг хмыкнул: — Еще бы, такую-то красотку поиметь. — Это да, но ему нужно выступить против валлийцев, а он не может пойти, пока не женится. — Еще бы, — повторил Дренг. — Стыдно погибнуть и оставить невесту девственницей. — Валлийцы воспользовались его промедлением. — Кто бы сомневался в этих скотах!